Евгений Коршунов - Операция «Хамелеон»
«Что же делать? — думал Петр. — Что делать?»
Прорываться сквозь пал? Нет, он не решился бы на такое даже на неповрежденной машине, а сейчас — кто знает, что случилось с «джипом»?
Он неуверенно повернул ключ стартера, мотор заработал. Но руль поворачивался только влево, вправо его было не повернуть. Заклинило от удара.
«Что же делать? Что же делать? — лихорадочно думал Петр. — Неужели же так и погибнуть здесь ни за что ни про что! Через десять минут огонь домчится до машины, бензобак взорвется и...»
Бензобак... А что, если... пустить встречный пал? Роберт однажды рассказывал ему, как делают это жители здешней саванны.
Петр ощупал карманы англичанина. Да, в заднем кармане у того был небольшой браунинг.
Петр взял оружие и вышел из машины... Потом присел на корточки и трижды выстрелил в бензобак. Упругие струйки бензина ударили в пыльную траву.
Петр осторожно постучал по бензобаку рукояткой браунинга — бак был полон. Затем он сел за руль, выкрутил его влево как только мог и нажал на акселератор.
«Джип» послушно свернул в высокую золотую стену и, натужно рыча, пошел сквозь заросли, описывая правильный круг. Через две-три минуты Петр выехал на то же место, откуда начинал кружить, потом сделал еще один круг, и еще...
Небо было уже почти белым — теперь оно было похоже на раскаленное добела железо.
Горячий ветер свистел над головой, когда Петр с треском разорвал на узкие полоски платок и поспешно забил им пробоины в баке. Затем он отвел машину назад, в центр островка — очерченного бензиновыми струями круга...
Теперь надо было точно рассчитать, уловить момент, когда ветер потянет понизу, навстречу надвигающейся стене огня — как тяга в печке... И тогда пустить встречный пал!
Все-таки он недаром увлекался книгами о путешественниках!
Он сорвал горсть травы и подбросил ее над землей. Да, пора пора было зажигать...
Но чем? В груди похолодело. У него спичек не было, он не курил. Не было спичек и в карманах у Прайса...
Рядом в траве что-то зашуршало. И при свете зарева, охватившего почти все небо, Петр увидел неподалеку от себя большое и красивое животное, похожее на леопарда. Злые зеленые глаза смотрели на него в упор, пятнистые бока вздымались и опускались, как кузнечные мехи.
«Да ведь это гепард! — узнал его Петр. — Самый быстрый зверь в мире! Но почему он не уходит от огня?»
Гепард зарычал, с трудом поднялся и заковылял в чащу травы, Петр увидел обломок копья, торчащего из ляжки зверя. Гепард был ранен людьми, и теперь пожар, зажженный ими же, должен был прикончить его.
Петр сунул руку в карман и вытащил браунинг Прайса... В обойме оставалось пять патронов — золотистых, маслянистых карандашиков. Один — для гепарда, один — для него, один — для Прайса... И все-таки это было лучше, чем сгореть заживо!
Петр вытащил обойму и еще раз пересчитал оставшиеся патроны, касаясь каждого пальцем... Пуля в одном сидела неплотно — и Петр вытащил его из обоймы, попытался вжать пулю в патрон. Но ничего не получилось, лишь на ладонь высыпалось несколько крупинок пороха...
Он зубами вытащил расшатанную пулю, забил патрон пыжом — кусочком все того же платка... Теперь он явственно ощущал целых два потока воздуха. Один несся над головой — перед мчавшимся прямо на него желтым пламенем — от горизонта до горизонта, а другой стремился по земле, навстречу огню...
Только бы не опоздать! Только бы еще не было поздно!
Он добежал до колеи от колес «джипа», большой дугой огибающей и его, и машину, и гепарда, и почти в упор выстрелил в политую бензином траву. Ярко-оранжевая жаркая стена взметнулась перед ним — покатилась вправо и влево по кольцу, устремилась навстречу палу.
И тут силы оставили Петра. Земля накренилась, он опустился на колени, глядя, как впереди сближались грудью в грудь два огненных смерча. Так он сидел в полном бессилии, пока не очнулся Прайс.
Пал давно пронесся мимо. Взошла луна, но саванна была уже не золотой, а черной. Она дымилась, и догорали еще кое-где молодые деревца, словно факелы, воткнутые в землю. И только вокруг шелестел золотой островок высокой травы.
...Остаток ночи Петр провел миль за тридцать от Каруны — в образцово-показательной тюрьме, куда доставил его Прайс. Но не в камере, а в комнате для приезжих. Таков был приказ Прайса дежурному офицеру.
— Мой друг у вас долго не задержится, — усмехнулся англичанин, когда офицер попросил сопроводительные документы на необычного заключенного. — И вообще... запомните это — у вас нет и не было арестованного русского. У вас есть гость... мой гость. И прошу обращаться с ним соответственно.
Он церемонно поклонился и козырнул Петру:
— Надеюсь, что вы будете вести себя достойно. Как подобает белому человеку в Африке!
Глава 33
Элинор вышла из такси, остановившегося у отеля, в тот самый момент, когда за Петром захлопнулась дверца полицейского лендровера.
Сначала она подумала, что все это ей только показалось, почудилось — и полицейский «джип», и бледное лицо Петра, вырванное из темноты фотовспышкой газетчика.
— Что это? — все еще не веря своим глазам, спросила она Роберта, стоявшего тут же, у полуосвещенного подъезда.
Австралиец странно посмотрел на нее и отвернулся.
— Что с Питером? — настойчиво повторила Элинор и схватила австралийца за руку.
— Арестован.
Он осторожно попытался освободиться.
— Это сделали... вы?
Роберт опустил голову.
И, не помня себя, Элинор со всей силы ударила по щеке этого человека, который сейчас был для нее воплощением всего зла, царящего в мире, всего, что она ненавидела, всего, что исковеркало, изломало ее жизнь.
Австралиец отшатнулся, лицо его перекосилось, он стиснул кулаки.
— Осторожно, мадам! — прошипел он. — В таких случаях я не корчу из себя джентльмена!
И, резко повернувшись, он пошел в темноту, в черноту ночи, обступившую его со всех сторон. Потом он больно ударился ногой о скамейку и сел на нее. К горлу подступил комок, и он разрыдался, как мальчишка, не в силах остановиться и только радуясь, что вокруг темно и он один.
Да, он был один, и перед ним был тупик, и некуда было идти дальше, и незачем больше жить. У него уже было однажды такое много лет назад, когда он пришел домой и сказал отцу, что уезжает добровольцем во Вьетнам. И отец с размаху ударил его тяжелой рукой, которую он так любил, которая когда-то делала для него бумажных змеев и игрушечные яхты, а теперь...
— Боб!
Рядом с ним сидела Элинор. Он поспешно вытер рукой глаза, думая, сколько времени здесь эта женщина, принесшая ему столько страданий, и что ей нужно от него сейчас, когда все вокруг так мерзко и он так мерзок самому себе.
— Боб, — мягко повторила Элинор. — Ты должен помочь мне, Боб! Ты должен помочь мне и Питеру.
Он медленно покачал головой.
— Я прошу тебя, Боб, — настойчиво повторила художница. Она помедлила и с усилием добавила: — И тогда у нас все будет как раньше. Помоги мне, Боб.
— Нет!
Теперь он говорил уже почти спокойно и даже насмешливо.
— А ты все играешь в свою игру — в добро и зло. Что он тебе — этот русский?
— Мне?
Элинор замолчала.
Роберт сидел рядом с нею на скамейке и тоже молчал. Он не ждал ответа на свой вопрос — что для нее этот русский. Понимал ли он, что она просила его помочь не русскому — она просила помочь ей, ей и ее любви, любви к нему, к Роберту?
...Полковник Роджерс с удовлетворением хмыкнул и аккуратно положил газету в стопку других, лежащих у него на письменном столе. Все шло как нельзя лучше. Почти все газеты Луиса были полны сегодня фотографиями Николаева. Казалось, будто их фоторепортеры заранее готовились к этой сенсации, ни на минуту не упуская русского из виду с самого первого момента его прибытия в Гвианию.
Вот он предъявляет документы в аэропорту Луиса. Вот он склонился над Стивом Коладе неподалеку от американского посольства. Разговаривает со Стивом во дворе дома его брата. Садится с Гоке Габойе в лендровер. Смотрит, как мимо него ведут малама Данбату. И наконец, выходит из отеля вместе с Прайсом.
«Москва вмешивается в наши дела!», «Нам не нужны инструкторы из-за железного занавеса!», «Остановить проникновение красных в профсоюзы», —
кричали аршинные заголовки на первых полосах.
Роджерс одобрительно хмыкнул: только бы не перестарались в выражениях.
Обозреватели, специализирующиеся на вопросах профсоюзного движения, рассуждали о независимости профсоюзов Гвиании, о необходимости держаться подальше от идеологии. Осторожно намекали, что всеобщая забастовка и создание объединенного забастовочного комитета — дело, которое теперь — в свете ареста русского агента — нуждается в тщательном изучении.
