Лев Гурский - Опасность
– Только не ври мне, – Берия погрозил бывшему вождю пальцем. – Перед смертью нельзя врать. Я ведь знаю, ты спрятал ее где-то в Москве. Скажи мне место, ну!
Опять неразборчивый шепот вместо ответа.
– Ну, скажи мне хоть что-нибудь! – тон Берии стал умоляющим. – Хоть намекни! Близко она или далеко?!
При этих словах произошло второе и последнее чудо. На секунду-другую умирающему удалось преодолеть свою немоту. Синеющие губы сложились в гримасу, похожую на улыбку.
– От тебя, Лаврентий, она далеко, – отчетливо прошептал Сталин. – А от меня – близко.
Глава восьмая
АНАНАС ДЛЯ ГРУППЕНФЮРЕРА
– Закрой дверь, – сказал гость. – И сядь.
Я послушно закрыл и сел. С глушителем не спорят.
– Узнал? – спросил гость.
– Узнал, – ответил я.
Год общего режима не делает человека краше, даже если это не полный год. По всем правилам, человеку со сдобным именем Миша Булкин оставалось еще топтать зону месяца четыре. Невзирая на высокий чин группенфюрера СС, присвоенный Мишей себе самому за большие заслуги в деле организации Добровольного Общества Настоящих Нацистов «Мертвая голова». Тех самых, у которых лагерь труда и отдыха назывался почему-то фермерским хозяйством «Цветочное». Цветочки они, возможно, и разводили – но только в перерывах между учебными стрельбами. Интересно все-таки, отчего же добровольного нациста Мишу так рано выпустили на свободу? Амнистии вроде никакой не было. Или начальство снизошло-таки к чину? Группенфюреры, пусть и самодельные, на дороге не валяются. Тем более, если у группенфюрера есть своя группа совсем маленьких фюрерчиков, которые уже выучились давить сапогами бессловесных бомжей и шмалять из кустарно склепанных шмайссеров в белый свет, как в копеечку.
Стараясь не вертеть головой, я обежал глазами захваченный Булкиным номер. В пределах видимости никаких дополнительных фюрерчиков я не заметил. Можно предполагать, что цветочный нацист возник здесь в единственном экземпляре, в сопровождении одного только пистолета с глушителем. И то хлеб, как говорится. Точнее, булка.
– Сбежал? – поинтересовался я.
– Освободили – ухмыльнулся группенфюрер. – За примерное поведение.
Когда Булкин ухмылялся, его физиономия вступала в разительное противоречие со стандартами Истинного Арийца, установленными в третьем рейхе. И когда он не ухмылялся, наблюдалось, кстати, то же самое. Тридцатисемилетний группенфюрер был черняв, глазки его не имели должной степени арийской голубизны. Вдобавок булкинский рот имел странную форму акульей пасти, набитой острыми, но разнокалиберными зубами. Впрочем, последний атрибут иметь настоящему нацисту отнюдь не возбранялось. Лишь бы кусать умел. «Кто же тебе подал команду „фас!“, Булкин? – подумал я. – Ведь не сам же ты меня нашел в далеком Саратове? Кто-то помог, удружил, подсказал…»
– Освободили, значит, – раздумчиво повторил я. – И давно?
– Недавно, – группенфюрер вновь осклабился, продемонстрировав мне свои истинно арийские зубы. – И сразу вот тебя стал искать, по старой-то дружбе. Как-никак крестник, лично в зону меня законопатил.
– А как разыскал?
– Добрые люди наводочку дали и командировочные, – объяснил мой старый знакомый. – Ты вот десятым поездом приехал, а я следом за тобой, четырнадцатым. Разница в два часа.
Так я и думал! Не перевелись на Руси добрые люди. Ценят своих группенфюреров, лелеют, в командировки посылают за свой счет. Знать бы мне, что они пишут в командировочных удостоверениях? Убыл – прибыл, убыл – прибыл. Печати и подписи. Цель поездки – вот что меня кровно сейчас интересует.
– И много нынче платят добрые люди? – поинтересовался я у Булкина.
– Может, и много, – подумав, сообщил группенфюрер. – Но я ведь борзеть не стал. Я бы им, гражданин Лаптев, самолично приплатил за такой подарок. Если бы лишние деньги были. Мне ведь в кайф тебя встретить… Помнишь анекдот про садиста и мазохиста?
– Не помню, – отозвался я.
– Вот и я до конца не помню, – с сожалением проговорил Булкин. – Но очень смешной анекдот. Ты, Лаптев, случайно не мазохист?
– Случайно нет, – утешил я самопального группенфюрера. – Так чего хотели добрые люди? Чтобы ты меня по старой-то дружбе кончил? Тогда ты, Булкин, классно лопухнулся…
Последнюю загадочную фразу я произнес на тот случай, если неистинного арийца действительно наняли меня шлепнуть. Авось задумается. Своя шкура, как известно, ближе к телу. В минуты опасности башка моя неплохо работает. Сейчас я уже мог бы во всех подробностях живописать Булкину, где и почему именно он лопухнулся и что будет с ним самим ровно через полчаса после того, как его пуля превратит меня в хладный труп.
– Не-а, – с глубокой печалью в голосе ответил Булкин. – Добрые люди не желают пока тебя кончать. Гума-а-анные они, Лаптев. И мне, главное, строго-настрого это делать запретили. Хоть я, между прочим, бесплатно брался, из чистого интереса.
– Ну, ты молодец, – похвалил я. – Щедрой души человек. Чего же хотят добрые люди?
– Предупредить хотят, – объявил группенфюрер Б. – Чтобы ты больше не лез в это дело. Чтобы не искал то, чего не надо. Тогда все будет хорошо. Понял, Лаптев?
– Не понял, – честно ответил я. – Твои гуманисты, похоже, в детстве сказок перечитались. Не ходи туда, не знаю куда. Не приноси то, не знаю что. А попроще нельзя?
– Можно и попроще, – согласился Булкин. – Тебе ведено передать, чтобы ты бросил поиски крайнего мужика с фотографии…
– Мужика по фамилии… – Я сделал вид, что припоминаю, и понадеялся на разговорчивость группен-фюрера. Однако ему, как видно, эти таинственные добряки отцедили информации ровно столько, сколько необходимо.
– Не знаю я никакой фамилии, – недовольно буркнул гость. – Сказали, что крайнего и с фотографии. Все. Передали, что сами его найдут и чтобы ты, гэбэшный придурок, не мешался под ногами.
– Так прямо и сказали гэбэшный придурок? – уточнил я.
– Примерно так, – ухмыльнулся Булкин. – Что гэбэшный – помню точно. А что придурок – это я уж сам додумался.
– Молодец, – снова поощрил я группенфюрера. – Теперь спрячь свой пистолетик. Сам же сказал: добрые люди не велели меня трогать. Ты предупредил? Предупредил. Я понял. Мужика искать не буду, под ногами мешаться тоже не буду. Ты сделал свое дело, иди за командировочными…
Щедрой души Булкин пистолет свой не спрятал. Наоборот – он, кажется, всерьез изготовился к стрельбе, деловито поводя глушителем в разные стороны и, очевидно, выбирая лучшее место, куда пальнуть. Лично мне все места было одинаково жалко.
– Ты дотошный, Лаптев, – проговорил этот стрелок-любитель. – Я таких знаю. Еще когда ты у нас в «Цветочном» свой шмон наводил, я твою натуру вычислил. Хрен ты откажешься. Добрых людей ты можешь обмануть, но меня, Мишу Булкина, – уже нет. Я уйду, а ты начихаешь на предупреждение? Так, выходит?
Я промолчал.
– Та-ак, – ответил сам себе группенфюрер. – Придется мне все-таки добрым людям помочь. Бескорыстно помочь, Лаптев! Чувствуешь момент?
– Но тебе же не велели… – осторожно начал я. Я уже успел привыкнуть к мысли, что убивать меня сейчас не будут.
– Правильно, – с акульей своей ухмылкой перебил Булкин. – Запрет – значит запрет. Но насмерть я тебя и не буду. Умереть не умрешь, зато помучаешься. Мелочь, но мне приятно. И добрым людям, я смекаю, выйдет сплошная польза. Если у тебя, Лаптев, будет пуля в руке, пуля в ноге, пуля где-нибудь еще… – группенфюрер плотоядно захихикал, – то тебе уж не до поисков будет. Очень-очень долго.
Похоже, Булкин не шутил. Мне стало как-то очень неуютно после таких веселеньких слов.
– Добрым людям такая самодеятельность не понравится, – поспешно сказал я. – Наверняка не понравится.
– Да пошли они! – легко отмахнулся Булкин. – Свидетелей-то нет. Может, это ты сам. Неосторожное обращение с оружием и все такое… Ну, выбирай, куда сначала – в руку или в ногу?
Хорошенький вопрос? Мне не нравился ни тот, ни другой вариант. Кресло, на котором я сидел, было хорошее, на колесиках. Во время моей непринужденной беседы с группенфюрером я сумел незаметно – как я надеялся – подъехать к его креслу чуть поближе. Но чуть еще не достаточно для внезапного прыжка. Сейчас я на него прыгну, он выстрелит, и одному богу известно, куда попадет. Хорошо бы в потолок. Или, на самый крайний случай, в руку… Правда, выстрел в руку мне так и так гарантирован. Но что, если в голову? За голову будет обидно. Как Верещагину из «Белого солнца» – за державу. Причем мне даже будет гораздо обиднее. И знаете почему? Потому что держава – большая и общая, а голова – маленькая и своя.
Все эти варианты прокрутились в моих мозгах довольно быстро – за секунду-другую, а потом времени не осталось, и пора было прыгать.
Мое сальто-мортале предупредил громкий и настойчивый стук в дверь. Булкин состроил зверское выражение на лице (с его-то физиономией это было совсем не трудно) и поднес палец к губам.
