Лев Гурский - Опасность
Официант, похоже, был того же мнения. Он тоскливо обозрел полуразгромленный столик и неуверенно погрозил милицией.
– Зовите, – зловеще предложил Маковкин. – Это будет очень кстати. Со здешней милицией мне давно следует разобраться…
Официант по глупости не внял угрозам и заверещал на весь коридор, призывая какого-то сержанта.
– Может, стоит заплатить? – шепотом поинтересовался я у напарника под визгливые официантские трели. – Хотя бы за ананас.
– Обойдется! – махнул рукой Юлий. – Знаю я эту публику, насмотрелся на Петровке. Жулик на жулике…
Я, тем не менее, прикинул, сколько может стоить в Саратове ананас, мысленно приплюсовал к нему стоимость двух разбитых бокалов и выложил на поднос тележки необходимую сумму. Официант мельком взглянул на деньги и, видимо, посчитав, что сумма мала, продолжил свои призывы.
Вопли были услышаны. В коридоре возник, тяжело дыша, толстый милиционер в косо сидящей на голове фуражке. Он выглядел братом-близнецом толстого официанта, а может быть, и был им. Близнец нехорошо поигрывал резиновой дубинкой-демократизатором.
– Что здесь происходит? – одышливым голосом просвистел он. – Ваши документы!
Как я уже говорил, с милицией у нашей Конторы отношения сложные. Что же касается отдельно взятых ментов, специально прикормленных в ресторанах и гостиницах, то я их просто органически не перевариваю. Эти друзья стараются не высовываться при мало-мальски серьезных разборках. Пока группенфюрер Булкин беспрепятственно проникал в мой номер и баловался пистолетом, этот бравый фуражконосец, должно быть, пил пиво где-нибудь в холодке и плевал на безопасность постояльцев. Но зато когда перед ним были обычные, как ему казалось, граждане, он мог себе позволить проявлять профессиональную жесткость. Ничего не опасаясь. Такие стражи порядка чрезвычайно дорожат своими теплыми местами и все возникающие конфликты готовы решать не в пользу постояльцев. Но тут коса нашла на камень.
– Документы? – с угрозой переспросил напарничек Юлий и с удовольствием помахал своим МУРовским мандатом перед сержантским носом.
Тот с испугом отпрянул, подозревая самое страшное: ревизию, инспекцию, служебное расследование и увольнение из органов. Маленький кривобокий шибздик с серьезным документом в руке выглядел особенно страшно.
Заскрипели колеса тележки: официант, от греха подальше, решил увезти свою пищевую колымагу на колесиках. Он был уже рад, что отделался легким финансовым испугом.
– Я – капитан Маковкин из Московского уголовного розыска, – говорил меж тем Юлий. – В вашей гостинице мой коллега чуть не стал жертвой вооруженного террориста. Вы понимаете, сержант, чем это лично вам грозит?
Окончательно уничтоженный сержант был в состоянии только слабо промычать что-то в свое оправдание. Хотя всем было понятно, что никакого оправдания ему нет и быть не может. Скорее всего, до сих пор он имел дело, в худшем случае, с местными хулиганами или проститутками. Но уж никак не с террористами и не с карликового вида суровыми московскими капитанами.
– В общем, так, – закончил свою обвинительную речь Юлий. – Я сейчас медленно спускаюсь на первый этаж, а вы мчитесь бегом и вызываете наряд. Террорист уже в наручниках дожидается вас здесь, в нашем номере. И если через пятнадцать минут наряда здесь не будет, то через шестнадцать минут здесь не будет вас. Обещаю. А теперь – выполняйте! Бего-о-ом, марш!
Толстый сержант припустился по коридору. Резиновую дубинку он почему-то держал в вытянутой руке, как эстафетную палочку, которую срочно требуется кому-то передать. Юлий, махнув рукой, – дескать, надо за ним присмотреть! – неторопливо двинулся вслед. Небольшая пауза была весьма кстати: время от времени просто необходимо отдыхать от такого напарничка. Спокойствия ради.
Я открыл дверь и вошел обратно в номер. Группенфюрер, оглушенный ананасом, начинал постепенно приходить в себя и уже слабо шевелился. На свои металлические браслеты он еще глядел с недоумением, как бы не желая поверить в оковы на собственных руках. Самое время было поговорить.
– Очухался, Булкин? – спросил я.
Неистинный ариец ответил мне вялой матерной фразой. Потом еще одной. Чтобы немного приглушить булкинскую нецензурщину, я включил телевизор и дождался, пока на каком-то из каналов полуголая девица в широкополой шляпе не запела нечто заунывное, односложное. Вроде «блю-блю-блю-блю…» Теперь под эту песенку группенфюрер может выражаться сколько влезет.
– Ну, давай, Булкин, – разрешил я. – Выругайся еще. Может, полегчает?
Пленный садист-пистолетчик покосился на теледевицу и затих.
– Отлично, – похвалил я группенфюрера, а затем показал ему циферблат своих наручных часов. – Теперь слушай. Через пятнадцать минут сюда явится милицейский наряд, поэтому времени на размышление у тебя уже нет. Если ты мне сейчас очень быстро расскажешь об этих добрых людях, которые тебя наняли, я тоже буду добрым. Забуду, что ты мне угрожал. И тогда у тебя – только незаконное хранение оружия. Плюс хулиганство…
– Какое хулиганство? – проявил первую заинтересованность Булкин.
– Мелкое, – растолковал я. – Ворвался пьяный в чужой номер, разбил пару бокалов и ананас…
Группенфюрер машинально стер со лба несколько сладких липучих потеков, облизал пальцы, но ничего не сказал. Вероятно, напряженно думал.
– …Если же ты будешь молчать, – продолжал я, – мой напарник из МУРа с удовольствием повесит на тебя вооруженное нападение на сотрудника органов при исполнении. А это уже, Булкин, статья другая. И по ней тебе накрутят полный срок, учитывая прежние твои заслуги в одном фермерском хозяйстве под названием «Цветочное». Кого вы там затравили овчарками?…
На самом деле я брал группенфюрера, что называется на пушку. Если бы я мог вновь открыть дело «Мертвой головы», то я это бы и так немедленно сделал. Прямых улик – вот чего, по мнению суда, восемь месяцев назад было недостаточно. Поди докажи, что того несчастного бомжа, вздумавшего бежать от своих рабовладельцев, загнали в болото именно булкинские овчарки. Следы укусов? Не аргумент. Очевидно, судья и заседатели прожили счастливую жизнь и не знали, что такое укус немецкой овчарки.
– Ну? – спросил я, теряя терпение и демонстративно постучал по циферблату. – Прошла минута.
– Ссука дешевая, гэбэ вонючее… – прошептал Булкин. – И почему я тебе сразу яйца не отстрелил?
– Здесь вопросы задаю я, – сказал я, свирепо играя желваками. Когда-то, очень давно, я отрепетировал перед зеркалом и такое вот выражение лица. Точнее, уже рожи. Специально для таких фруктов, как группенфюрер Миша Булкин. – Итак, кто тебя нанял? Как их звали, как они выглядели, где с тобой встречались? И все подробности переговоров. Я жду.
Группенфюрер сдался. Кряхтя и ругаясь, он выложил все, что знал, за восемь с половиной минут. Жаль только, знал он очень мало. Видимо, добрые люди не исключали возможности пленения своего посланца и подстраховались. Полезной информации у Булкина оказалось с гулькин носик. Кроме того, что он и так мне передал открытым текстом, – почти ничего. С ним, с Булкиным, встречался только один человек. Сперва он позвонил по телефону родительской квартиры в Смирновском переулке, где группенфюрер отдыхал после зоны, попивая истинно арийское пиво «Хайникен». А потом уж состоялась встреча. В «Детском мире», рядом с секцией, в которой когда-то продавались игрушечные автомобильчики, а теперь – самые настоящие «вольво», «тойоты» и «мерседесы». Булкин попробовал было описать посланца добрых людей, но неожиданно затруднился. С натугой он еще мог вспомнить рост (примерно с меня) и одежду (фирменная джинсовая куртка, адидасовские штаны, белые кроссовки), но вот лицо начисто выпало из булкинской памяти. Подстегиваемый моими новыми угрозами группенфюрер целую минуту кривил физиономию в напряженном раздумье, однако так больше ничего добавить к своему описанию не мог. Даже цвет волос. Словно бы вместо лица у булкинского собеседника было пустое место. «Хоть одна особая примета? – напрасно допытывался я. – Родинка? Шрам? Зубы растут неправильно?» Группенфюрер, сам в избытке обладающий многими особыми приметами, явно застопорился. Глухо. Никаких особых и неособых примет. Хоть тресни. Едва ли Булкин сейчас врал, скорее всего, он говорил правду. И эта правда была мне не по душе. В Москве есть всего две организации, которые готовят людей без особых примет. В одной работаю я сам. Вторая – Стекляшка на Рязанском проспекте. И что характерно: дикие выходцы из Стекляшки наверняка тоже не забыли этого искусства.
Поняв, что больше ничего из группенфюрера не вытянешь при всем желании, я ослабил свой натиск. Вовремя: незапертая дверь номера распахнулась, и возникла троица дюжих оперов, ведомых Юлием. Кажется, эту троицу он тоже сумел загипнотизировать своими бесцеремонными манерами Большого Милицейского Начальника. В этой компании мой напарничек весьма походил на деловитую приземистую таксу, выведшую на прогулку трех здоровенных сенбернаров.
