Лев Гурский - Опасность
– Гостиница «Братислава», – заискивающим противным тоном сказал я. Сам от себя такого не ожидал.
– Две штуки, – лениво проговорил сердобольный водила.
В масштабах Саратова цена была просто грабительской, но я немедленно согласился, и вскоре мы уже мягко рулили по центру города, огибая один монумент за другим. Вернее, рулил водила, а я, наконец, думал.
Если отбросить нюансы, то состоявшаяся беседа с Софьей Павловной Поляковой оказалась далеко не бесполезной. В ходе моих поисков пропавшего Лебедева передо мной возникла неожиданная развилка. Очень многое – начиная с рассказа мавзолейщика Селиверстова и кончая клочком бумаги с алма-атинским адресом для переписки – указывало однозначно: Лебедева надо искать в столице Казахстана. То есть брать билет и ехать туда. И уж там либо отыскивать Сафроновых-Сафаровых-Сухаревых самостоятельно, либо бить челом в кабинетах тамошнего гэбэшного начальства и просить суверенной помощи. Однако чем больше я разглядывал эту простую и ясную версию будущих поисков, тем меньше она мне нравилась. И очень скоро разонравилась вовсе. Я вдруг почувствовал себя марионеткой, которую крутят чьи-то умные пальцы. Раз – и я в Саратове, два – и я готов догонять Лебедева в Казахстане. И наверняка там, в Алма-Ате, меня ждут и три, и четыре. Но вот будет ли там Лебедев? Большой вопрос. Сдается мне, что никакого Лебедева там может и не быть. Уж слишком здорово вдолбили Софье Павловне про Алма-Ату – так, чтобы бабонька, все позабыв, город сумела назвать точно, без ошибки. Кому назвать? Тому, кто придет и будет спрашивать. Выходит, Лебедев сам хотел, чтобы его нашли? Явная чушь. Вообще, сдается мне, что самого Лебедева могло в Саратове просто не быть. Софье Павловне, например, хватило телефонных звонков, предотьездной суматохи и честных уверений соседки Ольгуши, что Валя приехал. Это как гипноз. Если долго говорить «халва, халва», рано или поздно во рту станет сладко. Вот и мадам Полякова легко внушила себе, что Лебедев был здесь. И только пацанка Санька, которую – по малолетству – такой гипноз не берет, никакого новенького платья короля не обнаружила. Не было дяди Вали – и точка.
«Волга» резко затормозила, и я с трудом удержал равновесие.
– Здесь дорогу перекопали… – буркнул бескорыстный водила. – Придется делать крюк.
– Делайте, – откликнулся я. – На здоровье.
– Полштуки еще придется накинуть, – уточнил шофер.
Я без раздумий сунул ему в руку маленькую зелененькую бумажку. Только бы он куда-нибудь ехал и не мешал моим детективным раздумьям.
«Волга» снова тронулась, а я мысленно перешел ко второй версии. Итак, предположим, и Саратов, и Алма-Ата – это подставка. Для меня или для всех, включая гипотетических хозяев скоропостижно скончавшихся блондинчика Лукьянова с рукастым Лобачевым. Что же из этого следует? А то, что Лебедев в настоящий момент может оказаться в любой точке нашей необъятной родины. И я сильно подозреваю, что эта любая точка – именно Москва. Город, откуда он, по идее, должен бежать со всех ног. Под угрозой смерти. И, кстати, пока под угрозой, для меня необъяснимой. Потому что мне еще никто не растолковал, при чем тут Курчатов, статья в «Московском листке» и два убитых физика? Шпионаж? Протухшие атомные секреты столетней давности? Тоже ерунда. Тогда что не ерунда?…
В этом месте мозги мои, лишенные необходимого минимума информации, заработали вхолостую, и я поспешил оставить пока в стороне вопрос «почему?» и вернуться к вопросу «где?».
Внук Петруша на ВДНХ, рядом с мухинским памятником.
Внук Петруша, который занимается биз-не-сом.
Внук Петруша по фамилии Селиверстов – не Лебедев! – о котором мало кто знает, да и бабка Ольга не зря ведь заклинала мадам Полякову молчать. Вопрос жизни и смерти. М-да, нашли кому доверить.
Может ли внук-бизнесмен дать убежище единокровному деду, которого, между прочим, искать станут где-нибудь за пределами Москвы?
Может, сказал я сам себе.
И тут мы приехали.
Я вошел в холл гостиницы «Братислава», приблизился к стойке и попросил у женщины-портье ключ. Ключница зашарила по ящичкам, потом переспросила номер и в конце концов пришла к логическому выводу:
– А ключа нет. Наверное, взяли уже.
Вот и Юлий, печально подумал я, шагая к лифту. Прилетел все-таки, сизый голубок. Воспользовался, значит, услугами «Аэрофлота». Сейчас начнется…
И, действительно, началось. Только не то, о чем я думал.
– Привет, – сказал я, открывая дверь номера и примеряя на лице самую мерзкую из своих официальных улыбочек. – Как…
Я хотел спросить «Как долетели?», но осекся. Человек, сидящий в кресле напротив входной двери, был кем угодно, только не напарничком Юлием. И ствол пистолета с глушителем, направленный мне прямо в голову, означал всякое отсутствие добрых намерений со стороны пришельца.
– Не ожидал меня? – с усмешкой поинтересовался гость. – А я вот тебя, как видишь, ожидал.
РЕТРОСПЕКТИВА-7
2 марта 1953 года
Подмосковье
Румяная упитанная девочка лет десяти кормила из соски козленка. Козленок был маленький и щуплый. Он покорно тянул молоко, воображая, очевидно, что существо в голубеньком ситцевом платье и ярко-красном пионерском галстуке – и есть его козлиная мама. Кормление проходило на лесной опушке на фоне елок. Где-то за елками всходило солнце.
– Хорошая картина, – одобрительно сказал Маленков. – И тема важная, и нарисовано неплохо. Смотрите, на елках прямо все иголочки видны. Это за один день не нарисуешь, и за два тоже. Не меньше недели потребуется. Я-то знаю, у меня у самого свояк художник.
Каганович, набычившись уставился на картинку. Он был сильно близорук, но даже под пыткой не согласился бы носить очки. Еврей, да еще и в очках – это был бы явный перебор. Надо было выбирать одно из двух, и Каганович предпочел оставить себе то, что он так и так не смог бы изменить.
– Да-а, – глубокомысленно протянул он наконец, мучительно щурясь, однако из принципа не желая подходить совсем близко. – С точки зрения идейности все в порядке. И Мамлакат как живая…
Маленков снисходительно улыбнулся:
– Сам ты Мамлакат, Лазарь! Здесь девочка беленькая, а та была темненькая, узбечка. И лес какой вокруг, посмотри. Типичная средняя полоса России. Воронеж или там Курск.
Каганович еще больше сощурился, впиваясь глазами в картинку.
– А кто же это, если не Мамлакат? – с подозрением спросил он у Маленкова. – Что-то ты крутишь, Георгий. Я ведь не дурак какой. Сам все прекрасно вижу, и девчонку, и козла. А если ты такой гра-а-мот-ный, скажи, как зовут.
– Кого зовут, козла? – хмыкнул Маленков.
– Не козла, а девку! – раздраженно ответил Каганович. – Шутник хренов.
– Откуда я знаю, как ее зовут? – пожал плечами Маленков. – Какая-нибудь Катя Иванова из колхоза «Заветы Ильича».
– А не знаешь, так и молчи, – отрубил Каганович. – Если каждый меня будет учить…
– Кто здесь говорит о козлах и девках? – вмешался в разговор Хрущев, подходя к спорщикам. – Опять ты, Лазарь?
– Он, он, кто же еще? – моментально произнес Маленков, коварно улыбаясь. – Ему, Никита, вот эта девчонка очень приглянулась. Седина в бороду, а бес в ребро. Хочу, говорит, себе такую – и баста!
От такой неожиданной подлости Каганович опешил и даже не нашелся, что сказать. Тем временем Хрущев с любопытством стал разглядывать картинку.
– Мелковата девчонка, – разочарованно проговорил он. – Совсем еще пацанка. Не понимаю я тебя, Лазарь, честное слово.
– Вот и я не понимаю, – с фальшивой грустью поддакнул Маленков. – Ладно бы взрослая баба была, а то – малявка, школьница. Я раньше не замечал за нашим Лазарем…
Каганович мрачно сплюнул на пол и сосредоточенно растер плевок подошвой сапога по желтому вощеному паркету.
– Ты его больше слушай, Никита, – с обидой буркнул он. – Что ты, Георгия не знаешь? Он вечно все перевернет да переиначит. Я ему сказал только насчет всей картины, что в смысле идейности все правильно.
Хрущев оглядел еще раз пионерку, козленка и елки.
– По поводу идейности спорить не буду, Лазарь, – заметил он. – Но вообще-то картина так себе. Этот дохлый козлик все равно не жилец, и выкармливать его – только зря время тратить. У нас на Украине таких сразу отправляли на убой. А на развод оставляли только самых крепких. Потому и животноводство у нас было на уровне.
– Погоди, Никита, – сказал Маленков. – Давай разберемся. Что, если здесь нарисован не колхозный козленок, а личный? Может ведь такое быть?
– Может, – подумав, кивнул Хрущев. – Но тогда в смысле идейности выходит непорядок. Получается, что пионерка вместо того, чтобы ухаживать за колхозной скотиной, откармливает своего индивидуального козла. Подкулачница, выходит…
– М-да, оплошал ты, Лазарь Моисеевич, – сурово подытожил Маленков. – Неправильно тут с идейностью, оказывается. Откуда картинка вырезана, из «Огонька»? Надо разобраться с Сурковым насчет линии журнала. Поощрять кулаков – это, товарищи, никуда не годится…
