Михель Гавен - «Роза» Исфахана

— Как ты его нашел? — спросила Джин настороженно: красоты Шираза волновали её гораздо меньше, чем судьба Тарани. — Его арестуют?

— Нет. Но могли бы. Начальник местной полиции прислал мне сегодня по факсу фотографию некого мастера аль-Махри и некоторые данные на него. Потом позвонил и сказал, что получил их из Шираза с заданием проверить данную личность. Скажу тебе по секрету, Джин: твой мастер кардинально изменил свою внешность. Теперь у него нет ни бороды, ни прежней шевелюры: обкорнался, можно сказать, под ноль. Но профессионалы и в нашей полиции еще встречаются: один полицейский, проживавший в одной деревне с Тарани и даже на одной с ним улице, заподозрил все-таки в бритом наголо аль-Махри своего бывшего соседа. Хотел даже взять фото домой и показать жене, чтобы развеять последние сомнения: она-де часто за мастером в окно наблюдала, так что непременно опознает. Но начальник не разрешил ему фото взять, сказал, что только жен еще, мол, не хватает в служебные дела впутывать. В общем, прислал снимок на опознание мне, поскольку знал, что Тарани изготавливал трубу именно для моего объекта. Будь на моем месте другой человек, он бы ни на минуту не усомнился, что аль-Махри — это Тарани. Несмотря даже на измененную внешность. И тогда ареста твой мастер точно не избежал бы…

— А что же ответил начальнику полиции ты? — Джин наконец повернулась лицом к Шахриару, внимательно посмотрела на него.

— Сказал, что это не наш мастер. А чтобы у начальника полиции не осталось никаких подозрений, пообещал выяснить новый адрес Тарани по своим каналам. Так что пока он сообщил в Шираз, что никаких претензий к господину аль-Махри у исфаханской полиции не имеется. Думаю, ширазцы на время удовлетворятся и успокоятся.

— А если нет? — с тревогой в голосе осведомилась Джин, вспомнив вечно скрипящие ставни в окнах местных домов. — В Иране трудно спрятаться: здесь каждый человек на учете, всех не по одному разу проверяют и перепроверяют.

— Это верно, служба безопасности у нас разветвленная, — согласился Лахути. — Каждый следит за каждым и каждый о каждом докладывает.

— Прямо как в гестапо во времена Третьего рейха, — усмехнулась Джин.

— Возможно, — не стал возражать Шахриар. — Хомейнисты довели процесс слежки в стране до совершенства. Однако не думаю, что твоим американским руководителям это неизвестно.

— Известно, — кивнула она. — Потому нам в Иране так трудно всё и дастся.

— Теперь, чтобы навестить мастера, тебе придется найти предлог посерьезнее, чем испорченная свинцовая труба, — заметил Лахути не без иронии.

— Никакой трубы больше не потребуется, я думаю, — ответила Джин. — Землетрясения, кажется, сошли на нет, так что просуществовавший почти пятьсот лет шахский водопровод вряд ли начнет ломаться сам по себе. А каналы для связи с Тарани всегда найдутся. Не станешь же ты утверждать, что в Ширазе никто не болеет, что все там обладают отменным здоровьем? А еще, насколько мне известно, в Ширазе похоронен великий поэт Саади. Так почему бы мне, например, не посетить его могилу? В конце концов я приехала из Европы, имею хорошее образование, интересуюсь искусством и литературой… Так что легенду, как видишь, состряпать нетрудно. Но для этого нужно иметь повод. — Она чуть отстранилась, заглянула Лахути в глаза. — И этот повод зависит от тебя. Вернее, от твоего решения.

— Ну, значит, ждать осталось недолго, — невесело усмехнулся Шахриар. — Как только аль-Балами доложит нашему генералу о твоем отказе выдать меня Тегерану, реверансы в мой адрес закончатся и сюда пришлют солдат, чтобы арестовать меня прямо здесь. Если я правильно всё рассчитал, это произойдет ближе к полудню. Правда… — он неожиданно замолчал.

— Что?! — поторопила его Джин.

— Аль-Балами обещал известить меня заранее, если получит приказ на мой арест.

— Вот уж не думала, что у него еще сохранились остатки совести, — фыркнула недоверчиво Джин.

— На самом деле он не так уж плох, Джин. — Шахриар отошел к окну и закурил, глядя на освещенные луной минареты усыпальницы. — Трусоват — да, но у него тоже случаются благородные порывы. Во время ирано-иракской войны мы оба были солдатами и вместе пережили не одну газовую атаку. Однажды он растерялся, и мне в буквальном смысле слова пришлось вытаскивать его на себе. Так что, можно сказать, аль-Балами обязан мне жизнью. И, между прочим, он помнит об этом и всегда переживает за меня. Конечно, при наличии угрозы для его карьеры и тем более жизни и благополучия он никогда не отважится позвонить мне лично, чтобы предупредить об опасности. Поэтому мы с ним договорились держать связь через нашего общего тегеранского знакомого — доктора, который лечит моего третьего сына Амира и наблюдает младшую дочку аль-Балами. Этот доктор — очень порядочный человек. Он тоже из бывших шахских интеллигентов, никогда не был хомейнистом и не сотрудничал с охранкой, но благодаря высокому профессионализму имеет допуск даже к высочайшим иранским семействам. Если приказ о моем аресте будет отдан, аль-Балами сообщит об этом доктору, а тот позвонит мне и скажет: «Лекарство для вашего сына еще не поступило, но мы его заказали. Привезут на следующей неделе». Это пароль. После того как я его услышу, у меня останется два часа на принятие решения.

— Какого? — с замиранием сердца спросила Джин.

— Бежать, сдаться или застрелиться. Поскольку аль-Балами не осведомлен о твоих широких возможностях, — усмехнулся Лахути, — он полагает, что у меня только два варианта: либо сдаться, либо застрелиться. Сам он, я думаю, надеется, что я застрелюсь. Всё равно ведь в застенках замучают до смерти, и аль-Балами прекрасно о том знает. Он частенько лично присутствует на допросах и вряд ли хочет видеть, как будут истязать меня. Потому, собственно, и дает мне время и шанс самому свести счеты с жизнью. По сути, я должен быть ему благодарен.

— А какую альтернативу вы с ним предусмотрели, если приказа о твоем аресте не отдадут? — поинтересовалась Джин. — Такое ведь тоже может случиться, правда?

— Может. Если начальство решит сделать вид, что ничего серьезного не произошло, и отложить мой арест до отъезда вашей миссии из Ирана. Впрочем, какой толк гадать? В ближайшие часы так или иначе всё станет ясно…

— Чем болен твой сын? — сменила тему Джин. — Почему ты никогда не говорил мне об этом?

— У него врожденный порок сердца, открытый артериальный проток, — вздохнул Шахриар. — Амир родился недоношенным, шести с половиной месяцев. Незадолго до этого у меня сильно испортились отношения с женой: я неожиданно осознал, что кроме детей нас с ней ничто не связывает и стал всё больше отдаляться от нее. Именно тогда, кстати, мы с Бальтасаром и зачастили в различные злачные заведения, о которых он и проговорился во время своего недавнего визита в миссию. А жена, естественно, мириться с таким положением дел не захотела и начала устраивать ежедневные скандалы и истерики. Вот и добилась преждевременных родов… Амир родился настолько слабым, что врачи спасли его буквально чудом. Но вскоре обнаружили у него довольно серьезную патологию сердца. Артериальный проток не зарос своевременно естественным образом и остался открытым. Сын рос хрупким, хилым и чрезвычайно болезненным: месяца не проходило без простуды. Перенес три пневмонии. Мы показывали его лучшим докторам, но… — Он ненадолго замолчал, потом взял руки Джин в свои, сказал: — А тебе не рассказывал об этом потому, что… не решался. Боялся, что тебе будет неприятно слышать о моих детях от другой женщины.

— Какая глупость! — воскликнула Джин с упреком. — Наша миссия находится здесь уже почти три месяца, за это время мы бы не только успели обследовать ребенка, но и провести курс лечения! Ему делали эхокардиографию? Какие рекомендации даны вам на сегодняшний день?

— Рекомендация только одна — операция, — глухо проговорил Лахути. — Нас поставили на очередь, но в Иране не очень много медицинских центров, где делают подобные операции. Поэтому очередь тянется еле-еле, и некоторые пациенты до операции так и не доживают. А пока что прописали гликозиды, еще какие-то лекарства… Не помню названий, — виновато развел он руками. — Но их тоже не всегда достанешь: из-за эмбарго и санкций поставки медикаментов в Иран ограничены.

— Гликозиды? — недоверчиво переспросила Джин. — Да они же вред здоровью нанести могут! При открытом артериальном протоке миокард и так часто сокращается, поэтому его не надо стимулировать, гликозиды лишь усиливают напряжение. Гораздо эффективнее применять индометацин в инъекциях, но только если почки здоровые и хорошо работают. А лучше всего, конечно же, операция. Причем срочная. Нет, я понимаю, что можно поставить в очередь на карусель в Диснейленде… Но в очередь на операцию на сердце?! — она обхватила голову руками. — Я не перестаю удивляться подобной практике! Такие же очереди на лечение распространены в России, в Украине, во всех бывших советских республиках… В Ираке, кстати, тоже. А теперь вот выясняется, что и Иран — не исключение. Все эти очереди по записям растягиваются на годы, а порой и десятилетия, и никому нет дела, что люди тем временем умирают. Зато это гордо называется «бесплатной медициной»! А по мне, так лучше уж платно, но срочно, своевременно. А состоятельного человека или компанию, способных помочь деньгами, всегда найти можно. Во всяком случае у нас на Западе. Твоего сына нужно срочно оперировать, Шахриар! — решительно произнесла Джин. — Если бы ты не молчал так долго, мы бы давно уже ликвидировали этот проток и восстановили нормальное кровообращение. Без всякой очереди. Кстати, наш доктор Франсуа Маньер отлично справляется с такого рода операциями. В общем, так, — подытожила она, — как только Дэвид подтвердит, что твоих родственников согласны принять во французском посольстве, я сразу же предупрежу их, что одному из детей необходим соответствующий медицинский уход…