Воля народа - Шарль Левински
Теперь, после дела, ему, разумеется, было ясно, что ему следовало действовать осторожнее. Но у жизни нет кнопки обратной перемотки, что произошло, то произошло. Он хотел поговорить с Лаукманом, а застал лишь Лойхли.
«Он организовал турнир», – сказал тогда Дерендингер. Турнир, который состоялся на Альте Ландштрассе и был убийством, хладнокровным убийством. По сценарию Цезаря Лаукмана.
Если Вайлеман исходил из того – а он должен был исходить из того, – что Лойхли под наблюдением, что его посетителей перепроверяют, его почта просматривается, тогда из этого логически вытекало, что и теперь им там было известно о его встрече с ним. И хотя никто их не видел вместе, он имел глупость спрашивать о нём у сиделки. Правда, у него было невинное объяснение для его интереса к Лойхли, та отговорка, которую он применил и с Маркусом: он, дескать, пишет книгу об истории шахмат в Цюрихе, в поиске материала наткнулся на фотоснимок – Лойхли вместе с Авербахом и Волей, и было очевидно, что ему хотелось расспросить старика про его воспоминания о той встрече, не каждый день встречаешь шахматного гроссмейстера вместе с важнейшим политиком Швейцарии.
То есть если бы его кто-то спросил, чего ему надо было в Вечерней заре, он мог бы отделаться этой историей, мог также сказать, что не получил от Лойхли, к сожалению, никакого вразумительного ответа, мужчина уже не в себе, больше не способен к подлинному разговору, поэтому между ними состоялась лишь короткая беседа, и он тут же вернулся на ближайшем рейсовом автобусе в Цюрих, жалея о потерянном времени.
История была гладкая, она позволяла его встрече с Лойхли выглядеть вполне безопасно, и, что было ещё важнее, он мог для этого сослаться на Маркуса, который ведь и выяснил для него, что за человек на фотоснимке, также Маркус, или, соответственно, его мышка-секретарша, разыскала для него адрес. Свидетеля, менее подозрительного, чем высокопоставленный функционер Управления правопорядка, просто не могло быть. У Вайлемана, следовательно, был шанс отбиться этим объяснением, если его будут спрашивать.
Но, может быть, он имел дело с людьми, которые не спрашивают, а сразу действуют. Для которых опасен каждый любопытный, и его следует устранить как можно скорее. Второй прыжок с Линденхофа они не стали бы инсценировать, такой дуплет бросался бы в глаза. Но и сильно уж обстоятельно с ним обходиться им тоже незачем, достаточно будет хорошего незаметного толчка: «Старик споткнулся перед трамваем». Или: «Трагическое падение с лестницы в подъезде». Много есть разных возможностей.
Может, посещение Лойхли и не было таким уж опасным. Дерендингер тоже его посещал, больше года назад, и за всё это время с ним ничего не случилось. Когда он на встрече ветеранов-журналистов говорил о крупной истории, которой он занят, по нему не было заметно никакой нервозности, наоборот, он выглядел гордым и немного заносился. У Дерендингера тоже был свой предлог для посещения Вечерней зари, этот предлог был не хуже Вайлеманова: статья к девяностолетию почти забытого швейцарского автора. Если бы Дерендингер вызвал подозрения своим интересом к Лойхли, то уж они не стали бы ждать целый год, чтобы сделать необходимые выводы. Нет, должно быть что-то другое, чем он выдал себя, что-то такое, о чём Вайлеман не знал. Может, он задавал вопросы, какие не следовало задавать. Или…
Ломать над этим голову – ни к чему не приводило. Дерендингер, должно быть, сделал какую-то ошибку, не имеющую никакого отношения к его посещению старика Лойхли, и точка.
У него самого теперь больше нет права ни на одну ошибку.
Дерендингер, это он знал от Элизы, почуял, что за ним идёт охота, он знал или только догадывался, в какой он опасности; что за ним наблюдают, следят, гонятся. Он уже слышал лай собак. По нему уже было видно, что он в панике, от страха он постарел, под тревожными глазами были глубокие мешки.
Может, они уже охотятся и за ним?
Это невозможно, пытался он успокоить себя. Кроме посещения Лойхли, он не предпринял ничего такого, что поставило бы его в связь с этой историей. Конечно, он приобрёл романы Лаукмана, но об этом никто ничего не знал, только этот странный Фишлин, книжная подвальная мокрица, даже мужчина на кассе не знал, что он покупает. «Заплатите сколько хотите», – сказал он и даже не взглянул на книги. И романов этих больше нет, у него – их нет; один, решающий, он зарыл в лесу, а пакет с остальными двенадцатью попал, должно быть, в городское бюро находок, в таких вещах люди очень корректны – с тех пор, как повсюду патрулируют эти «допопо». Ну ладно, он встречался с Дерендингером, но ведь этого никто не видел, а если и видел, они говорили о шахматах, два пенсионера, наблюдая за шахматной партией на свежем воздухе на Линденхофе. И на панихиде по Дерендингеру он был, но там сидел, в конце концов, весь их журналистский круг, все старые пни, из этого никто не смог бы свить ему петлю.
Это была неприятная формулировка – свить кому-то петлю. На Швамендингер-плац висел плакат за восстановление смертной казни. Высшей меры наказания.
Нет, он напрасно тревожится. Он очень вовремя нажал на тормоза и избавился от книг. Ему никто не мог бы…
– Вы не будете так добры встать?
Рядом с ним очутился мужчина, Вайлеман не заметил, как он подошёл, рослый, крепкий мужчина, чёрные брюки, белая рубашка, держит что-то в руке, длинное, тонкое, металлическое, теперь при арестах больше не используют наручники, он видел по телевизору, а вот такие узкие полоски, он даже не знал, как их закрепляют, но это был пластик, а не металл, хомуты, то есть это у него было что-то другое, оружие, которым можно бить, но мужчина не выглядел угрожающе, скорее деловито, даже дружелюбно, откуда он только взялся?
– Мне правда придётся вас попросить, – сказал мужчина.
Как они нашли его здесь, на Кирпичном заводе? Неужто вели за ним слежку?
– Если вы будете так добры, – сказал мужчина.
– Почему я должен встать?
Это был дурацкий вопрос, идиотский вопрос, ему следовало просто подчиниться, совершенно естественно, следовать распоряжению, это не так подозрительно. Вайлеман попытался запоздало подчиниться и при этом больно ударился коленом о ножку стула, потому что не смог как следует отодвинуть стул.
– Вам больно? – спросил мужчина.
– Ничего, всё в порядке.
– Наверное, было жутко неудобно
