Евгений Толстых - Агент «Никто»: из истории «Смерш»
- А потом? - встрепенулся Коршунов, когда Кравченко замолк, - что было потом?
- Потом «чилийца-испанца» Канариса отправили помощником военного атташе… в Мадрид.
- А откуда ты про Канариса знаешь?
- Из школьной программы. Ты какую школу оканчивал?
- Разведывательную?
- А какую же еще? В семилетке под Рязанью об адмирале Канарисе до сих пор не слышали.
- Разведывательную - Борисовскую.
- И что, вам там о Канарисе лекций не читали?
- Нет, больше про Сталина и про евреев…
- Наверное, думали, что о Канарисе вы все знаете. А вот и переправа…
Кравченко вскинул бинокль: сквозь редеющий лес проглядывала полоска реки, нехитрый паром на ручной тяге, повозки, доверху нагруженные ярко-зеленой травой. За рекой виднелась огромная луговина, на которой суетились косари.
- Надо найти удобный подход к реке, чтобы не свалиться с обрыва на паромщика. Напугаем…
Они сделали небольшой круг и выбрались на ведущий к реке проселок. Какая-то моложавая бабенка, лихо управлявшая сытой каурой лошадкой, зазвала их на телегу и с грохотом домчала до парома. На переправе кроме Кравченко с напарником оказалось еще с десяток военных: по одним было видно, что приехали за продовольствием; другие, наверняка саперы, вели себя по-хозяйски: громко разговаривали, в голос смеялись, отпуская безобидные шутки по адресу и местных девчат. «Эти - на разминировании, живут здесь, наверняка давно всех знают, нас отметят сразу», - промелькнуло в голове Кравченко. Но никто даже не повернул головы в сторону подкативших с шиком незнакомцев. Паром резал поперек речку напористо и скоро. На берегу к погрузке на плот готовилась армада наполненных душистым клевером повозок.
- А вам далеко, кавалеры молчаливые? - игриво спросила молодайка, приютившая Кравченко и Коршунова.
- Вон туда, в конец луга, - махнул Кравченко.
- А-а, так вы, верно, к фронтовому аэродрому топаете? Туда и вчера какие-то капитаны с майорами приезжали, все что-то мерили, спорили. Нам не слыхать, зато видно все, - щебетала молодайка, - строить, верно, чего надумали?
- Да, площадка хорошая, у начальства появились кое-какие задумки, - поддакнул Кравченко, - едем смотреть.
- Так я вас подкачу, пока мне еще не накосили, - предложила молодайка и подхлестнула лошадь вожжами.
На тридцать шестой день пути они подошли к деревне Вороново в пяти километрах от райцентра Красный. За плечами остались изнурительные переходы, полуголодные привалы, с десяток рек и речушек, которые приходилось преодолевать с особой осторожностью. Через Днепр западнее Смоленска переплыли ночью на гнилой рыбачьей плоскодонке. Коршунов еле успевал вычерпывать гильзой от снаряда льющуюся во все дыры воду, Кравченко из последних сил подгребал обломком доски от кузова разбитого грузовика.
- Ты, командир, прямо как адмирал, - усмехнулся, переводя дух, Коршунов.
- Какой еще адмирал? - недовольно огрызнулся Кравченко.
- Канарис, еж твою раз! Он же тоже на лодке из плена выгребал?
- А-а… Помнишь? - улыбнулся Кравченко, - Да, на лодке… Только, может, весла там были получше.
- И не текла, зараза. А так мы с тобой идем путем высшего начальства… Одно различие - по лагерям оно, начальство, не мыкалось.
- Кто, Канарис?
- Да…
- Еще как мыкался! - Кравченко произносил слова в коротких перерывах между гребками, - больше года просидел в концлагере в Чили, когда англичане потопили «Дрезден». А в 33-м, как раз Гитлер пришел к власти, Канарис командовал линкором. Во главе военно-морского флота стоял адмирал Редер, Канариса он ненавидел. За что? Да черт их там разберет! Во время крупных учений экипаж линкора Канариса оплошал: то ли пальнул не туда, то ли заплыл не оттуда, - короче, посадили за это будущего нашего шефа в крепость Свинемюнде. Полтора года он там баланду хлебал. В 35-м друзья вытащили его из кутузки и пристроили начальником Управления военной разведки, чтоб от Редера подальше…
- Ты смотри, а я думал, только у нас больших командиров под замок сажают.
- Это где «у нас»?
- В Москве, где же еще?!
- Когда царю надо, он кого хочет, того и запрет… Коршунов, мать твою, смотри, воды сколько! Утонем к черту! Вычерпывай, вычерпывай, грамотей хренов!
Течением их снесло километра на два-три, но это оказалось на руку: до Вороново напрямую выходило с десяток верст. Документы у них проверили всего лишь раз и то на бегу, у какой-то очередной переправы через реку Межу; милиционеры, сойдя с приставшего парома, спросили, «откуда и куда», Кравченко сказал что-то о поисках немецких диверсантов, ему кивнули с пониманием, посоветовали быть осторожнее, потому как на днях в районе Крестов была перестрелка. Правда, потом оказалось, что стреляли не парашютисты, а обыкновенные дезертиры, шастающие по этим лесам. Но, как ни крути, одного из НКВД ранили… Да и мин в лесу понатыкано! Саперы обещали прибыть еще в понедельник, а сегодня пятница - и никого нет. Видать, загуляли у соседей, они там неделю разминировали, и то лишь по дорогам прошлись, да по полям, где работы идут, а до лесов так и не добрались - потом… Так что нужно держать ушки на макушке… Поинтересовались, почему у контрразведки немецкие автоматы, Кравченко ответил, что они полегче ППШ, а ходить приходится много, так что начальство сделало поблажку… Автомат Судаева, хоть и весит меньше шпагинского, но ненадежен, его и в войсках не особо жалуют. И затворная рама у немцев под левую руку: передернул - и сразу огонь, а на наших пока правой взведешь, пока палец на крючок положишь. Милиционеры покивали головами, согласились, пожалели, что им немецкое оружие носить не разрешают. На том и расстались.
- Вороново? - спросил Кравченко, передавая бинокль Коршунову.
- Вороново! - со вздохом облегчения подтвердил напарник, припав к окулярам. - Отсюда дома не видно, он там, за деревьями. Я пойду, а ты отдохни.
- Выглядишь ты, Василий, неважно. Отряхни шинель, сапоги обмахни, а то не узнает супруга, огреет коромыслом.
- Ничего, стерплю, а ночь придет - отыграюсь… А может, и ночи ждать не буду… чего ее ждать-то? Ты меня извинишь, если задержусь минут на десять - двадцать?
- Извиню, - улыбнулся Кравченко и хлопнул Коршунова по плечу, - давай, Вася, пошел потихоньку.
Коршунов на ходу оборвал несколько веток, постучал ими по сапогам, скинул свернутую в скатку шинель, бросил Кравченко - «пусть пока полежит, я скоро», - и почти побежал вдоль опушки.
Кравченко расстелил плащ-палатку, лег и закрыл глаза. Он представил, как Коршунов тихонько открывает дверь в дом, и крадучись проникает в сени… Жена… Жена стирает в корыте… Стирает?.. Откуда мыло?.. Стирают нынче в ручье… Значит, не стирает… Шьет… Штопает какие-то дырки… А тут - Вася!.. Она - бух! - и в обморок… Нет, это городские без чувств падают, и то в кино. А деревенские? Если б деревенские в обмороки валились, половина баб России за войну окочурилась бы! А они вон сено косят, лошадей запрягают, как та чернявая на переправе. Голосок-то у нее - прямо колокольчик. Да и все остальное. Звенит!.. Ха-ха… Надо было подмигнуть, да остаться на ночку-другую, почувствовать себя человеком, назвать ей свое имя, услышать, как она звонко позовет тебя… «товарищ Доронин!»… или «Кравченко!». А может, все-таки… Хватит!.. Вы на задании, лейтенант!.. Нет, можете лежать и даже расстегнуть верхнюю пуговицу… Но не более! Вам сказали, «забудьте свое имя, теперь вы - никто! У вас нет биографии, родителей, школьных друзей, любимых подруг. У вас есть задание! Вы его выполнили? Получите новое! Справились и с этим? Вот еще!..»
Из кустов донесся еле различимый шорох. Кравченко, не меняя позы, снял с предохранителя лежащий на груди автомат и скосил прикрытые фуражкой глаза в сторону шума. Среди веток показалась выгоревшая гимнастерка Коршунова. Он тихо подошел и молча сел рядом. Кравченко сдвинул фуражку и вопросительно посмотрел на Василия.
- Прости меня, командир, оплошал я, - сдавленным голосом начал Коршунов.
- В чем? - не выдавая волнения, спросил Кравченко.
- Зря мы топали триста с лишним верст - не будет баньки! Ничего не будет!
- Дом сгорел?
- Нет, дом цел, но в нем живут чужие люди. Какой-то инженер из МТС с семьей. А жена - в эвакуации, говорят, в Казахстане. Когда вернется, одному Богу известно. А может, и не вернется. Или вернется, но не одна… Обо мне-то с 41-го - ни слуху, ни духу: жив ли, помер. Дай закурить, что ли…
Весь путь Коршунов не курил, говорил, что бережет силы, что без табака дорога легче, хоть и скучнее. Кравченко протянул ему кисет. Коршунов скрутил «козью ножку», затянулся… и закашлял.
- Ты входил в дом, тебя видели? - насторожился Кравченко.
- Нет, пошел огородами, наскочил на соседку, она все и рассказала.
- Кому она расскажет о тебе?
- Да никому: в деревне-то наших, почитай, не осталось: кто не убежал, когда немцы к Москве шли, тот в овраге лежит - СС постарались, чем-то им деревенька наша не глянулась. Соседка уцелела нечаянно, три месяца в чащобе, в землянке жила, чуть не загнулась от голода.
