Массимо Фелизатти - Агава
— Алесси! — кричит главный механик, протягивая ему через стол свернутые в трубку листки с последними телеграммами, присланными в наборный цех по пневмопочте.
Пока верстальщик возится с рекламой, Паоло пробегает глазами сообщения. Просто по привычке, на всякий случай. Все равно уже поздно, номер подписан. Исключение можно сделать разве что для телеграммы о смерти самого папы. Но тут взгляд журналиста задерживается на заголовке: «В воскресенье генерал Армандо Фульви покончил с собой».
— Подожди! — взволнованно кричит он наборщику, который уже водит типографским валиком по новой верстке. Телеграмма короткая, строк двадцать, не больше. Он торопливо читает:
«Как сообщает министерство обороны, генерал Армандо фульви был найден мертвым в своей квартире тринадцатого августа во второй половине дня. Пуля попала в сердце. Труп генерала лежал на полу, рядом валялся его личный пистолет, в обойме которого не хватало двух патронов. Одна из пуль застряла в дверном косяке, вторая, пройдя через грудную клетку, засела в сердце, в левом желудочке. Труп обнаружил шофер генерала, а вскоре на место происшествия прибыла его восемнадцатилетняя дочь Франка. Установлено, что смерть наступила несколькими часами раньше. Акт о смерти подписан врачом военного госпиталя «Челио». Первые данные вскрытия, произведенного по приказу заместителя прокурора Антонио Виллы, подтверждают гипотезу о самоубийстве. Доктор Вилла обнаружил в квартире генерала три письма, проливающих свет на причины этого непоправимого шага…» Похороны, сообщалось далее в коммюнике министерства обороны (телеграфное агентство передало его полный текст), состоятся завтра. Сбор — у здания госпиталя «Челио», где в данный момент находится тело генерала.
— Ну так что мне делать? — Наборщик, не выпуская из рук валика, украдкой поглядывает на часы. Еще десять минут — и прощайте спагетти в столовой.
Алесси так подавлен и физически, и морально, что ему даже думать не хочется. И всего-то одно сообщение. В конце концов, главный редактор рядом. Пусть решает сам.
— Тут коммюнике об одном корпусном генерале, убитом в собственной квартире.
Главный редактор Бьонди прошел полный курс журналистской науки: он наделен острым чутьем и не любит лишних слов.
— Самоубийство?
— Похоже, — уклоняется от точного ответа Алесси.
— В сообщении что говорится?
— Самоубийство, — выдавливает из себя журналист.
— А ты как думаешь?
— Похоже… — Времени на объяснения у него нет, потом, возможно, они это обсудят.
— Место на полосе есть?
— Найду.
— Тогда давай поскорее.
Работать над текстом некогда. Он исправляет несколько слов, добавляет, что генерал ждал назначения на очень высокий пост, что факт его смерти непонятно почему скры-
вали два дня, что никаких других версий, кроме выдвинутой министерством обороны, пока нет и что все это напоминает нашумевшие случаи смерти при загадочных обстоятельствах других офицеров высокого ранга. Взять хотя бы историю с полковником Гуараши из Катании. Алесси передает исчерканный — он очень старался писать как можно разборчивее — лист телеграфного сообщения наборщику. Тот, мысленно попрощавшись со спагетти, шепотом чертыхается. Ничего не поделаешь, не то, чего доброго, заставят работать сверхурочно.
Единственное подходящее место — в центре полосы, занятое какой-то мурой о туризме.
— Убери это. Что все наши бухты загажены, каждый и так знает.
Он пытается с ходу придумать заголовок. «Самоубийство» здесь це пройдет, черт возьми. «Загадочная смерть генерала» звучит спокойнее. Ужасно, тривиально до отвращения, но в данном случае подходит. Ответственность за версию самоубийства в конечном счете несет министерство обороны. Бегом догнав уже собравшегося уходить художника по заголовкам, он упрашивает его на минуточку задержаться: в порядке личного одолжения, старина.
Бьонди, с которым они спускаются в лифте, погружен в мрачные раздумья.
— Что это за генерал? — спрашивает он наконец.
— Большая шишка. Два дня назад я разговаривал с ним по телефону…
— В воскресенье? — спрашнват Бьонди, сдвигая брови. Алесси утвердительно кивает.
— А когда он умер, говоришь?
— В воскресенье же.
— Вот как!
Пока лифт не останавливается на первом этаже, оба молчат.
— Выходит, в воскресенье он тебе звонил, а потом застрелился, — снова начинает Бьонди.
— Да уж не наоборот.
Они заходят в кабинет Бьонди. В небольшой комнате стоят четыре стола, заваленные бумагами, газетами, телетайпными лентами.
Главный редактор садится в кресло и выжидательно смотрит на Алесси. А тот пытается изложить суть дела в общих чертах.
Мы познакомились с ним на одном официальном приеме… Видишь ли…
— Что ему нужно было от тебя в воскресенье? — перебивает его Бьонди.
— Он хотел узнать…
Но Бьонди вокруг пальца не обведешь. .
— Генерал навел тебя на какой-то след, — говорит он уверенно.
— Пока не знаю. Скажем так: под видом, что ему нужно что-то узнать, он сам мне кое-что сообщил. Несомненно одно — в воскресенье, примерно в два часа дня, он дал мне понять, что ему крайне необходима моя помощь в одном деле. А через час или два после этого, как явствует из официального сообщения, покончил с собой.
— В каком деле?
На это раз вопрос поставлен в лоб и увильнуть от ответа не удастся.
— Понимаешь… Туг замешан еще один покойник.
Бьонди откидывается на спинку кресла и складывает руки на своем необъятном животе.
— Еще один генерал?
— Полковник.
— Тоже самоубийца?
— По-видимому, да.
— Чего же хотел генерал?
— Он в эту версию не верил.
— А тебе что-нибудь известно?
— Нет, конечно.
Бьонди задумывается, переваривая услышанное и наконец спрашивает:
— За неделю справишься?
— От дежурств освободите?
— Будешь приходить, когда захочешь. Даю неделю.
— Не знаю…
— Попробуй.
Пикапы карабинеров, которые не распознает разве тот, кто не хочет, понатыканы чуть не за каждым углом вдоль всей виа Марк Аурелио, на виа Сант Эразмо, у въезда на площадь Сан-Джованни. Квартал, где находится госпиталь «Челио», патрулируют легковые автомашины с полицейскими агентами в штатском.
Синяя «альфа» генерала Фаиса останавливается перед воротами Б, шофер показывает вахтеру пропуск. Генерал оглядывется по сторонам. Вон впереди машина с генералом Страмбслли и первым помощником министра обороны адмиралом Ренгой уже свернула на узкую аллею, ведущую к главному входу. На площадке перед зданием много нашин с военными и гражданскими номерными знаками — на последних трафарет «государственная служба»2. В стороне от входа несколько офицеров держат венки.
Тучный, облаченный в парадную форму генерал Фаис с трудом выбирается из машины, какой-то подполковник из молодых, вытянувшись, отдает ему честь. Сардинские гренадеры, отмечает про себя генерал, отвечая на приветствие. Страмбелли и Ренга, подождав Фаиса, обмениваются с ним дружеским рукопожатием. В вестибюле и перед входом тихо переговариваются крупные военные чины в парадной форме и важные господа в строгих синих костюмах. То и дело кто-нибудь отходит от одной группы и присоединяется к другой. Можно различить отдельные фразы.
Жестом Фаис приветствует председателя парламентской комиссии по вопросам обороны Рудольфо Маринетти — бывшего морского офицера, которому нравится, когда его называют адмиралом. Он оживленно беседует с двумя сенаторами от независимых левых, которые уже много лет интересуются военными проблемами, и с начальником генерального штаба министерства обороны Тинти. Генерал Тинти собирается выйти на пенсию, так что скорее всего они обсуждают с ним кандидатуру его возможного преемника. Интересно, они уже сговорились или нет? — думает Фаис. Назначение на этот пост нового человека стало поводом для неоднократных стычек между министром обороны, министром внутренних дел и главой правительства.
Ни министра, ни его заместителя нет, отмечает про себя Фаис, рассеянно прислушиваясь к тихому голосу Страмбелли. Страмбелли и Фульви были такими друзьями. Перед глазами Фаиса так и стоит Страмбелли в тот вечер — седовласый, с круглым невыразительным лицом; с видом доброго дядюшки он гладил по волосам Франку Фульви и прижимал ее голову к своему плечу, чтобы она не смотрела на лежавший ничком на полу и еще не остывший труп своего отца.
Сейчас он, придерживая за острый локоть Ренгу, в чем-то настойчиво его убеждает. Фаису, непонятно почему, это не по душе. И он, перебив Страмбелли, спрашивает:
— А где же семья?
Тот резко оборачивается, словно вопрос этот застал его врасплох.
— Семья? Ах да, здесь его брат. — Он показывает на пожилого, слегка сутулящегося господина с усталым лицом, который без всякого интереса слушает, что ему говорит какой-то генерал. — Жена и дочь сюда не придут, они ждут нас у часовни, на кладбище. — И, заметив удивление, промелькнувшее в глазах Фаиса, добавляет: — Они сами так захотели.
