Воля народа [litres] - Шарль Левински
– Я всегда рад тебя видеть, – сказал он, – но я бы предпочёл, чтобы ты заранее предупреждал меня о визите.
Что, естественно, означало: «К сожалению, ты всё ещё не знаешь правил приличного общества».
– Но раз уж ты здесь… – И без всякой утайки посмотрел на часы, чтобы уж точно дать понять, что он имел в виду.
Если бы Вайлеман мог попросить о помощи кого-то другого, он бы в этот момент встал и ушёл, а в дверях бы, может, обернулся и влепил Маркусу прощальную фразу, по-настоящему меткую, которую тому пришлось бы долго разгрызать, – но поскольку ему, как он ни ломал голову, так и не вспомнился никто с доступом к служебной компьютерной сети, ему не оставалось ничего другого как проглотить пилюлю, тоже выдавить на лицо улыбку и сказать:
– Ты мог бы мне кое в чём помочь.
«Да с радостью, если смогу» – так должен был прозвучать текст Маркуса. Короткого «разумеется» тоже было бы достаточно. Но вместо этого – нетерпеливо вопрошающий учительский взгляд.
– Дело в том, что… я пишу сейчас книгу, – начал заикаться Вайлеман в своём заранее подготовленном предлоге.
– Ах.
И больше ничего, только это «ах».
– И я сейчас как раз проверяю материал для неё. И ты…
– Если это политическая книга, – сказал Маркус, и его вдруг проснувшаяся словоохотливость звучала так, будто он по бумажке читал речь в совете общины, – то я бы не хотел, чтобы меня в ней цитировали. Ты знаешь, у нас не одинаковое мировоззрение, или, чтобы выразиться точнее: у меня мировоззрение есть, тогда как тебе мешает ясно мыслить куча запылившихся предубеждений. Хотя ума у тебя для этого, я охотно признаю это, вполне бы хватило.
Когда его сын подрастал, Вайлеман всегда гордился тем, что никогда не бил его, хотя руки иногда чесались. Жаль, что некоторые вещи уже не наверстать.
– Это не политическая книга. Она о шахматах.
– Ах. Ну да.
Маркусу и подиум не требовался, чтобы говорить свысока. Вайлеману так и не удалось пристрастить сына к шахматам, Маркус всегда считал эту игру бесхлебным занятием и однажды – в пятом классе! – буквально так и сформулировал это, а на бесхлебные занятия он никогда не тратил ни времени, ни сил. Трусливый, пакостливый и с детства карьерист, самый подходящий набор качеств для кадрового деятеля конфедеративных демократов.
– Я работаю над историей одного шахматного состязания в Цюрихе, и для этого…
– История одного шахматного состязания в Цюрихе, – эхом повторил Маркус с наигранным воодушевлением, – это, естественно, будет интересно миллионам читателей. Они будут штурмовать книжные магазины. Ты уже подыскал виллу, которую купишь на свой гонорар?
– Речь идёт об одной фотографии, на которой…
– Фотография, прелестно! И что на ней? Слон или ферзь? – Скольких людей, лишённых чувства юмора, приобретал себе в поклонники Маркус, когда разрешал себе сарказм.
– На ней присутствует Штефан Воля.
Магическое имя оказало своё действие. Если можно в положении сидя вытянуться в струнку – едва это сравнение пришло Вайлеману в голову, как он его вычеркнул, – то именно такую позу принял его сын.
– Воля? Я не знал, что он играет в шахматы. – Этим Маркус, разумеется, хотел сказать: «Если бы я знал, я бы несомненно тоже освоил эту игру».
– Он присутствовал на сеансе одновременной игры. – Забавно было наблюдать, как Маркус на всё горячо кивал, когда речь шла о Воле, хотя Вайлеман мог бы держать пари, что он понятия не имел, что такое сеанс одновременной игры. – Вероятно, он только зашёл, чтобы почтить вниманием важного гостя. Русского гроссмейстера. Оба хорошо видны на снимке. Но с ними стоит ещё один человек, и я не знаю, кто это. А ведь подписи под снимками должны соответствовать.
– Разумеется.
Конечно, когда речь идёт о Воле, всё должно соответствовать. – И я подумал… Я не знаю точно, что делает ваше управление и какие у вас возможности…
– Большие возможности, – сказал Маркус и выглядел при этом невыносимо самодовольным, как в тот раз, когда он – Вайлеман так и не смог выпытать, как это ему удалось – ещё за два дня до официального объявления знал, что выдержал приёмные испытания в гимназию. – В принципе у нас есть любые возможности, какие нам требуются.
– И ты бы смог?..
– Разумеется. С радостью.
Впору переписать сказку про Али-Бабу, подумал Вайлеман. Волшебное слово не «Сезам, откройся», а «Воля».
А красную папку для документов он тогда всё-таки нашёл. Она выглядела по-прежнему импозантно, впечатление портил только тиснёный логотип кинокомпании; на случай, если Маркус сделает на этот счёт замечание, Вайлеман приготовился засмеяться и сказать, что буквы ЛВ означают «Литература Вайлемана». Но Маркус не спросил. Он какое-то время смотрел на фотографию, и тут же – как будто сама собой – в кабинете возникла мышеликая фройляйн Шварценбах, Маркус протянул ей папку и сказал:
– Установление личности. Всех троих. Срочно.
Казалось бы, теперь у них было время побеседовать, отец с сыном давно не виделись, как здоровье, но Маркус – то ли из сознательной невежливости, то ли потому, что беседа ради беседы ему даже не приходила в голову – уставился в свой компьютер, нажимая время от времени на какую-нибудь клавишу, и, казалось, напрочь забыл о присутствии отца. Вайлеман подумал, уж не той ли самой игрой с арбалетами он занят, что и его секретарша, игра называлась «В горах Моргартен», он это вспомнил по рекламным объявлениям, храбрые швейцарцы против могущественных Габсбургов, и если Швейцария не выигрывала, достаточно было просто кликнуть на “Play again”, схватиться за алебарду – и битва начиналась снова. Эта игра, судя по её популярности, для многих была самым утешительным способом обхождения с историей.
База данных, которой располагало Управление правопорядка, оказалась очень эффективной. Через ошеломительно короткое время фройляйн Мышка опять проскользнула в кабинет и положила перед шефом на стол папку с фотографией вместе с компьютерной распечаткой.
Маркус изучил бумагу, кивнул, как будто результат экспертизы требовал его одобрения, и сказал:
– Можешь сочинять свою подпись под картинкой. Мужчину рядом с Волей зовут Авербах, Юрий Львович, гражданин России. Уже довольно давно умер. А третий…
Пауза казалась Вайлеману бесконечной.
– Странная фамилия. Очень подходит к его странному лицу.
