Свобода выбора фатальна - Александр Николаевич Бубенников
Он уже не слушал ее слов ли, бессмыслицы ли, бреда ли, безумно ласкал и целовал ее всю-всю, зная, что, хоть убей его на месте, ничего в ней не оставит, ничего внутри от него не будет, чтобы она не выкарабкивалась в испуге из бездны никогда, никогда. И были ее и его бесконечные страстные и нежные ласки и объятья, сопровождающиеся ее стонами, укусами, новыми легкими судорогами, поверхностными пограничными взрывами… Только это все было преддверием новых глубинных ее взрывов и истечений…. Он с удивлением обнаружил, что, презирая все опасения и предосторожности, она еще во время предварительных ласк, начинает постанывать все громче и яростней, а дальше пуще… Стоны сладострастные сменились всхлипами и протяжными трепетными вскриками, их уже нельзя было заглушить ничем, даже наложением мужских ладоней на распахнутый рот, удивительно красивые пухлые чувственные губы… Она стонала, как плакала и плакала, как стонала, приговаривая беспомощно – «это все ворожея луна, колдунья старая и беспощадная… для нас в полнолуние…»
Она позволяла делать ему все с собой. И он позволял делать ей все с собой, помня о ее просьбе-заклинании – «ничего не оставлять внутри ее». Брагин с ужасом слышал, ощущал физически, что где-то рядом в соседних домах за заборами кашляли и переговаривались разбуженные ею стонами и вскриками люди и что на ее трепетные стоны и вскрики отзывались своим жалобным воем в соседних садах дворовые собаки. Ему даже показалось, что все живые существа, от кошек и собак до лягушек и цикад откликаются на ее стоны и вскрики, поскольку не отозваться, не откликнуться на такой вопль души и плоти девицы невозможно… Только разве можно было осадить ее, сказать нечто осуждающее, оборвать ее стоны и вскрики каким-либо запретом или силой, – все это было бы противоестественным, кощунственным по отношению к ее прорвавшейся невесть откуда чувственности, страсти, а в конечном итоге, потрясающей до глубины нежности, неги, отрешения от всего сущего, окружающего их…
За миг до того, как он раздавил куда-то в сторону свое бешеное напряжение и чудовищное наслаждение, она напряглась, как пружина и тут же разжалась, обмякла, «сдулась», как напружиненная велосипедная камера от чувственного прокола, обессилев вся в его объятьях с последним бесконечно блаженным стоном-плачем на устах. И тут же отключилась, потеряла сознание. Он гладил ее по щеке, по волосам, нежно дул на нее, не давая ей летящей в небо, к полной луне и дальше к звёздам упасть, вывалиться из его рук…
Глава 16
Откуда Брагину было знать, что ему суждено в эту ночь увидеть несколько ее отключек, равносильных глубокому обмороку, мгновенному глубокому, как нокаут, сну. Но она после обморока и нокаута, «улёта» внезапно пробуждалась в его руках и снова была готова к новым откровенным разговорам душа в душу, новым поцелуям и ласкам между и поверх откровений. Помраченный первым потрясением ее рассудок, все ее существо требовали новых любовных глубоких потрясений. Может, откровенные разговоры, тайна соблазна, когда никто из двух, стискивающих друг друга в объятьях, не знает толком, кто кого соблазняет, кто начал соблазнять первым, а кто поддался этому соблазну, живо откликнулся на бесхитростную провокацию и соблазняет еще более изощрённой. Наверное, так обновляются новыми чувствами и чудом любовных таинственных откровений, когда ни о чем рациональном, узкокорыстном не задумываются. Как не задумываются о будущем, не вспоминая прошлое, живут лишь мигом настоящего, в котором нет ничего кроме прелестей и роскоши взаимного соблазна и обновления всего и вся в новом, необычном и потрясающем душу и плоть чувственном опыте.
После какой-то очередной, самой длительной по времени ее отключки, после ее, как показалось Брагину, бесконечного выруба, улёта, он по-настоящему испугался за нее, да и за себя тоже… А вдруг не удастся возвратить ее «оттуда», из звёздной бездны, в которую она угождает по собственной, а не по чужой воле, что ему делать-то… В какую больницу, какую милицию бежать, чтобы спасать ее и самому сдаваться с повинной?.. Во время отключек у нее на лбу и на губах выступали крошечные дивные капельки пота, он их слизывал с губ и лба своим шершавым языком и поражался странному чувственному запаху, который пьянил и возбуждал его сильней, чем все вина и напитки, духи и ароматические масла, которые он пил и вдыхал.
О чем же они говорили, о чем он расспрашивал ее в тесных объятьях на узенькой кроватке в ее светелке между ее отключками? Начинал спрашивать издалека, а все равно осторожно скатывался к тому, чтобы выведать, было ли такое с ней раньше. Она отрицательно качала головой, но тут же шептала о предчувствии своем. Ибо верила в свой природный талант предощущать, познавать наперед внутренним чувством, если не сердцем и душой (ибо женщин-интеллектуалок с логическим, математическим складом ума она называла бессердечными и бездушными), то особым сугубо чувственным с явной эротической окраской ожиданием чего-то назревающего, предстоящего из недр прошлого и текущего настоящего.
С удивлением Брагин узнал, что Лера пошла по стопам отца, засекреченного спеца по автоматическому управлению и большим сложным системам, хотя мать, тоже математик из академического института, вузовский профессор была категорически против выбора стези дочери. Она возбужденно шептала Брагину в ухо:
«Знаешь, каков был главный аргумент матери, когда она стояла насмерть, чтобы не отдавать меня в шестой класс самой лучшей и престижной математической школы Москвы, потом отговаривала поступать на Физтех на факультет управления и прикладной математики, где она сама преподавала на кафедре высшей математики?.. Ты сейчас обхохочешься. Мамаша еще при живом отце неоднократно за чайным столом рассуждала на тему, что вернее
