Улыбающаяся - Свобода выбора

Улыбающаяся

Свобода выбора

Она умирала и знала об этом. Вечером, с заходом солнца, последние силы покинут ее, и мертвая оболочка вспыхнет серебряным пламенем и исчезнет по велению её отца. Странно — она так долго боялась смерти, и старалась её избежать, а вот теперь она ждет её прихода почти с нетерпением и какой-то затаенной нежностью. Эмин передвинул ее кровать так, чтобы можно было смотреть в открытое окно, и сейчас она любовалась кронами деревьев, голубым, летним небом, и ждала заката.

Эмин, милый Эмин, он был с ней рождения: носил на руках, был лошадкой для маленькой госпожи, строил ей замки из стульев, покрывал и подушек, и изображал дракона, когда они играли в «Приходи в мой замок». Отец купил ей подростка-акана когда она была еще совсем крохой, но сколько она себя помнит — Эмин всегда был рядом. Вот и сегодня он не хотел уходить, не хотел оставлять ее одну. Её храбрый и гордый Эмин впервые встал перед ней на колени, стараясь не смотреть на пятно, расплывающееся по одеялу, и приложил её безвольную руку к своему лбу, открыто признавая её власть над своей жизнью и свободой, и моля лишь об одном — остаться с ней рядом до конца. А она впервые отдала прямой приказ, и испугалась, увидев его глаза — в них плескались боль и отчаяние. Время лечит, и, возможно, однажды он поймет её, или даже простит, ведь она не могла иначе. Может быть, Эмин сможет полюбить маленького господина так, как любил его мать, но даже если и не полюбит — аканы лучшие телохранители, они верны крови, а в мальчике течет её кровь, кровь Т'муров, и он будет заботится о нем и защищать его любой ценой. Разве она может дать сыну больше?

Став взрослой она всеми силами старалась разорвать эту чертову связь, дать Эмину свободу от чужих обязательств, отпустить его наконец, как отпускают птиц из клеток на праздник весны. Увы, за столько веков торговли рабами-телохранителями продавцы создали идеальные оковы, принуждающие аканов к верности и беспрекословному подчинению, и избавить Эмина от служения крови можно было только убив. Но как она могла убить своего акана? И поэтому он был с ней рядом, всегда был с ней рядом, и в конце-концов даже Тео смирился. И вот сегодня она заставила уйти свою тень, чтобы он жил или умер ради молодого господина, потому что она так сказала и потому, что она не сможет сделать это сама.

Госпожа протянула руку к тумбочке у кровати и нашарила один из маленьких чайничков. Их заботливо расставила Самира, искусавшая себе губы в кровь в отчаянной попытке не заплакать. Чайнички были лучше чашек — если обхватить носик губами, то можно не опасаться, что все прольется на постель или рубашку. Справиться с Самирой было гораздо проще — корзина, отделанная атласом, в которой лежал сопящий черноволосый кулек, была достаточным стимулом для быстрого прощания. Но и эта дурочка ухитрилась перед уходом упасть на колени перед кроватью и намочить руку своей госпожи слезами и поцелуями. Она была в большом долгу перед госпожой, но ей придется отдавать свой долг её маленькому сыну. Клятвы Служения Долгу в нынешние времена почти не даются, тем величественней и пугающе прозвучала клятва Самиры в тишине и благости маленького домика, и ослабевшая госпожа не смогла ни запретить ни воспрепятствовать.

Так они и уехали — Самира с маленьким господином в корзине, отделанной атласом, скрытая за шторками простенького экипажа, и рядом с ними, верхом на рослом, холеном коне, хищно подобравшийся Эмин, вооруженный до зубов. А перед ними, показывая дорогу, бежал небольшой рыжий зверек на спине которого пять полос темного меха чередовались с четырьмя светлыми полосами. Раравис-пересекающая-рубежи отдавала госпоже долг дружбы, помогая маленькому каравану достичь цели кратчайшей дорогой, не существующей на карте. Госпожа смотрела им в след до тех пор, пока они не пропали из виду, потом провалилась в неглубокий сон.

На закате она проснулась: у нее еще остались силы, хотя голова кружилась постоянно, и хотелось пить. Жизнь вытекала из нее всплесками, как будто в ритме ударов сердца: одеяло, впрочем, как и белье, и, видимо, матрас под ней, промокли насквозь: стянуть с себя одеяло, работая ногами, оказалось непросто, но она справилась. Еще сложнее оказалось переползти на кровати на сухое место, но и это ей удалось, хоть и не с первой попытки. Правда из этого положения не было видно двора, но госпожа уже не ждала никого, кроме смерти и маленького проводника, которым незачем пользоваться калиткой.

Новый всплеск, и по бедрам, привычным теплом, пробежала влага. Послеродовые кровотечения, обычно, убивают человеческих женщин мгновенно, но в том, что ты не совсем человек иногда есть свои плюсы. Вот и сейчас — у нее еще есть время, пока солнце не зайдет за край земли. Жалеет ли она? Нет, ни капли. Она могла бы выбрать другой путь, и жить вечно, молодой и красивой. Отец умолял, ругался, грозился запереть, и даже запирал. Но она напомнила отцу о том, что у нее есть свобода. Свобода выбора. И она сделала выбор.

Маленький рыжий зверек с полосатой спиной забрался на подоконник, легко спрыгнул в горницу и превратился в высокую, светловолосую женщину, одетую в расшитую лентами, бисером и бахромой длинную синюю юбку, и простенькую белую блузку — «крестьянку». На руках блестели рукодельные фенечки всех видов, цветов и техник — тут был и бисер, и нитки, и кожа, и даже металл разного вида и достоинства.

— Дай-ка я тебе перестелю кровать и дам попить, раз уж вернулась с новостями.

— Полно тебе, Раравис, я все-равно скоро уйду.

— Значит уйдешь достойно, не от жажды, да к тому же чистой и ухоженной.

— Хорошо, будь по твоему. Только не томи, рассказывай, — отозвалась госпожа.

Руки Раравис привычно летали вокруг умирающей, приводя в порядок и постель, на которой лежала госпожа, и саму госпожу. Голос журчал умиротворяюще и ласково:

— Добрались благополучно, я вела их через миры. Дорога была мрачной: Самира плакала о тебе всю дорогу, да и как у нее молоко от выражения лица Эмина не кисло — ума не приложу.

В замок Тео нас впускать не хотели, но ты же знаешь Эмина, он охрану, как шелудивых котят раскидывал, будто умереть хотел. Тео сам к воротам выскочил, так он и Тео к колыбельке не сразу пустил, ятаган к шее ему прижал и втолковывал что-то, я уж думала — тут же его и положат, перед воротами. Но Тео у тебя умница, и телохранителей своих удержал, и акану жизнь сохранил, гневу не поддался. Сына назвал Гэйбриэль — Джабраил по твоему, вроде как и нашим и вашим, сам походный ритуал имянаречения провел, там же, перед воротами. А потом Гейба на руки взял, чтобы в замок внести — вся кровь от лица отлила, побледнел, как покойник. Вечером праздник в его честь устроил, вынес мальчика на балкон, над головой поднял, чтобы всем гостям и слугам показать и как зарычит: