Свобода выбора фатальна - Александр Николаевич Бубенников
Брагин знал, что будет дальше, он так был рад ее полетом… Ибо она, как на духу, призналась как-то ему, что узнала о сладостной способности «летать» и летает только с ним, буквально взрывается вся изнутри и летит без всякого напряжения и мучительного ускорения куда-то ввысь, может, в неведомый астрал, приобретая невесомость и летучесть плоти вслед за летучей душой. Как все «это» ему уже хорошо знакомо и невероятно дорого: ее стесненный слабый всхлип, приглушенный стон, когда она отлетает в сладостной разрядке ставшим вдруг невесомым телом, и тут же всем своим существом полностью вырубается. Как он при это старался охранить ее во время ее выруба, лёта… Даже произносил мысленно слова молитвы ли, заклинания: лишь бы только ее во время короткой или длительной отключки, в бессознательном, беспомощном состоянии не вспугнули, не встревожили, не испугали извне. И как он, тревожась за нее, а иногда даже сердясь и чертыхаясь, что так надолго вырубаются и выключаются, полностью отключаются, напрочь от всего окружающего мира, вместе с ним, с его окаянной любовью… Он никогда сам не тревожил ее, не тормошил понапрасну, зная с ее же слов «психологическую изюминку» любимой. Это же так здорово: вдруг увидеть звезды и улететь к ним… Это он, Брагин, в эти мгновения жил по земным часам, а она-то в своих улетах жила по звездным, никому не ведомых…
Глава 13
Она уже после «улетов и прилетов» сладко посапывала в его объятьях, а он очумело, без всякого желания пошевелить хотя бы одним пальцем вспоминал, как быстро пролетели эти пять-шесть лет со дня их первой встречи, первой чудной сиесты в Дивноморске.
«Она тогда предстала в своей юной обжигающей красоте такой победной и умопомрачительной. Ей было тогда всего двадцать, а мне уже сорок… Она свободная, незамужняя студентка – а я? Жена, дети… Она и тогда с первой же встречи, с первого появления перед моими глазами опьянила меня… И сейчас после временной пятилетней пропасти в бешеном нашем романе пьянит меня еще сильней, чем раньше, сильней, чем выпитое красное сухое вино марочной четырехлетней «Алушты»… Это фантастика… Это чудо из чудес… Пусть она способна расточать свободные ласки всем существам мужского пола, но она в этой свободе совершенна, естественна и беззащитна… Какая разница, у нее двадцатилетней кто-то был до меня, какие-то связи, бойфренды… Но как она приворожила меня, присушила к своему сердцу… Она считает, что я ее влюбил, а я-то знаю, что это я первым в нее влюбился, как мальчишка бесшабашный, в нее, еще двадцатилетнюю…
А сейчас я люблю, обожаю ее, двадцатипятилетнюю, и никому никогда не отдам… Боже мой, как все запуталось в моей и ее жизни… Она невероятно свободна и независима в нашем бурном романе… Она добра и беззащитна в нашей тайной любви… И потому ее любовь, нашу любовь невозможно никому оскорбить или обидеть, сглазить… Она совершенна в своей чувственной красоте, но ведь к тому же она удивительная умница из умниц… Я за три последних «романных» месяца удивительного общения с ней понял одно. Ее внешняя красота только отточила ее недюжинный ум, совсем не девический, ум привел в движение интеллект с потрясающим нераскрытым потенциалом… Умная, интеллектуальная женщина красива вдвойне и втройне, когда физическая красота накладывается на душевную, на порыв, прорыв чудесную острого проницательного ума… Какой я везунчик, если и с вином добрым мне сегодня повезло – для нее… И в конце концов шантаж и угрозы не выбили из седла… Как мне повезло с ней, фантастически красивой и естественной… Слава богу, что со мной она такая же, как в студенческие годы, как будто ничего не изменилось – годы ничто в сравнении с нашим не угасшим чувством… Только что же мне делать? А вот сразу же после своего доклада, после презентации своих программ, наверное, скажу… Обязательно скажу, чтобы она поняла, почему я не остался с ней пять лет тому назад… Тогда, сразу же после смерти жены я бы предал детей, передав в руки мачехи, чуть ли не их сверстницы, должно бы быть какое-то время паузы, памяти о матери детей, чтобы не предавать никого, ни мёртвых, ни живых… Лера что-то поняла, но наверняка не все. Когда-то надо объясниться. И я завтра ей все расскажу после доклада… Может, сейчас в пути?.. Она должна все знать, непременно… Она все поймет, раз она так раскована, свежа, смела, любима – бесконечно любима… Может, наш роман, наша с ней любовь – это взаимный подарок, который мы берегли друг для друга всю жизнь? Кто знает, много не сберегли, ту же свою невинность, а искренность, прямоту, честь в высшем понимании этого слова, значительно сильнее чести как невинности сберегли… Боже мой, за что мне такой подарок? Если бы не она, ее смелость и красота, я бы никогда не совершил свой научный рывок, интеллектуальный прорыв в неведомые дали – тогда бы не было ничего, той же моей фантастической бесценной флэшки с алгоритмами и программами, новых открытий и изобретений…»
В дверь осторожно постучали. Проводник напомнил о приближении границы. Брагин так не хотел, чтобы ее будили, что наши, что украинские пограничники с таможенниками. Ее и не разбудили. Брагин предъявлял ее паспорт, показывал глазами на спящую Леру, и разводил руками без лишних слов, мол, что с них взять с влюбленных юниц-аспиранток, которых разморило в дороге. Его только с пониманием спрашивали по ту и по эту сторону российско-украинской границы – «у нее кроме личных вещей ничего нет?» – и он, молча, кивал головой – «ничего, кроме личных».
И рожденная в немного затуманенном вином мозгу мысль веселая разгоняла все тревоги и печали: «Сугубо личное, потаенное, что возникает между женщиной и мужчиной под грустную мелодию любви, слушаемую только ими, превыше всего обезличенного, пошлого, вычурного, что напоказ, что во всеуслышание». Она проснулась уже после пограничников и таможенного досмотра.
– Мы где? Близко к цели?
– Неважно, где, важно, что мы с тобой, Лера, в движении. Цель – ничто, движение – всё, как формулировали смысловые начала жизни философы…
– А мне приснилось, как мы с тобой ласкались в моей хибарке у моря в Дивноморске, куда я тебя затащила на решительное ночное свидание. Ты мог тогда подумать обо мне – чёрт знает, что. Хороша легкомысленная студентка тогда была,
