Елена Топильская - Дверь в зеркало
У себя в комнате он бросился на диван, положив рядом коричневую тетрадь. Закрыл глаза, пытаясь справиться с тошнотой и болью под ложечкой, но тетрадь придерживал рукой, словно боясь, что она испарится, как и зеркало. В сонном мозгу тихо шевелилась какая-то мысль, не дававшая ему покоя, пока наконец он не осознал, что зеркало, исчезнувшее из комнаты Паммеля, оказалось у понятого Годлевича, причем сам Годлевич непонятно откуда там взялся. Мать сказала, что его привел кто-то из работников милиции, кто именно, она вспомнить не может. А при осмотре трупа Годлевича тоже объявился какой-то левый понятой, непонятно откуда взявшийся. Не у него ли теперь зеркало, переходящее по наследству к понятым?
Он пожалел, что сообразил поздно, участкового уже не найти. Ладно, будем надеяться, что до завтра оно не пропадет, а завтра придется наведаться к этому понятому. Как там его? К Полякову Герарду Васильевичу.
Зазвонил телефон, его резкий голос заставил Антона вздрогнуть. Не открывая глаз, он нашарил телефонную трубку и хрипло сказал:
– Але!
– Антон? Это Таня.
Антон с трудом удержался, чтобы не сказать: «Какая Таня?», но вовремя вспомнил, что это секретарь из прокуратуры.
– Ты на работу не вернулся... У тебя все в порядке?
Антон помолчал, соображая, что же наврать по поводу своего отсутствия на работе. Шефа-то он не предупредил, ни у кого не отпрашивался, а наставницу свою второй день уже не видел. Но Таня продолжала, не дожидаясь его ответа, чем сильно его выручила:
– Тебе опять плохо? Хочешь, я тебя навещу?
Выдавив, что будет счастлив, и продиктовав адрес, Антон положил трубку и некоторое время ворочался с боку на бок, ненавидя себя за мягкотелость. Он лично всегда терялся и переживал, если звонил кому-нибудь, а ему в лоб предлагали позвонить попозже, поскольку там люди заняты или ждут звонка, или что-нибудь еще. В таких случаях он чувствовал себя как оплеванный, поэтому сам никогда не прерывал таким образом разговора, даже если у него ванна переливалась через край или котлеты горели на кухне. И уж тем более не мог он отфутболить доверчивую девушку, напрашивавшуюся в гости уже второй раз.
Решив, что угощать ее будет чаем с печеньем, Антон расслабился. Чай мама заварила утром, как обычно, печенье в доме не переводилось – и мама, и Антон его с удовольствием грызли, особенно за работой, если писали какие-то документы, так что с этой стороны все было в порядке. В комнате у него вполне прилично; правда, он вспомнил, что около дивана валяется пара его грязных носков, которые он забыл бросить в стиральную машину, но успокоил себя тем, что отнесет их по пути, когда Таня позвонит в дверь, и ему придется вставать, открывать.
Проснулся он от двух женских голосов, один из них был мамин, второй – явно Танин. Значит, мать уже дома, и сама открыла Тане. Как же он не услышал звонка? Кряхтя, он сел на диване, нашарив босой ногой комочек грязного носка. Нести его в ванную времени уже не было, поэтому Антон ногой затолкал его под диван.
Выглянув в коридор и щурясь от света, он действительно обнаружил там мать и Таню, снимавших плащи. Так вот почему он не слышал звонка – мать подхватила Таню, возвращаясь домой из универа, они, скорее всего, столкнулись на площадке у квартиры и вместе вошли.
– Ма, это Таня, – пробурчал он, лихорадочно вспоминая, как оно по правилам хорошего тона, кого кому надо представлять в первую очередь. Вроде бы младшего старшему, так что все правильно.
– Мы уже познакомились, – суховато сказала мать, и Таня согласно кивнула. Она-то как раз смотрела на профессора Урусовскую с обожанием. На тумбе в прихожей стояла упаковка импортных лекарств от простуды, коробка с шоколадным тортом и бутылка вина.
– Как ты себя чувствуешь? – мать, подойдя к нему, положила ему ладонь на лоб, проверяя температуру. Антон, слегка застеснявшись, отстранился, и мать прошла мимо, на кухню.
– Через пять минут обедать, – крикнула она с кухни. Оттуда послышался шлепок дверцы холодильника, звяканье кастрюлечных крышек, зажурчала вода.
Таня улыбнулась Антону.
– Твоя мама правда нас покормит? А то я с работы, только пару крекеров перехватила. А дома не готовлю, лень...
Антон обреченно проводил ее на кухню, показав по пути санузел.
Выйдя из ванны и потряхивая влажными руками, Таня восхищенно огляделась.
– Вот это да! Настоящая профессорская квартира! Я думала, что таких уже не бывает!
Антон пожал плечами.
– Ты с рождения в такой живешь? – продолжала Таня. – Счастливец.
– А ты? – из вежливости спросил Антон.
– Ой, я живу в хрущевке. В северном районе. Кухня пять метров, ванна совмещена с туалетом, потолок с полом, – но Таня сказала это так легко, что Антон жалости к ней не ощутил.
Они стояли в дверях кухни, наблюдая, как Нина Викентьевна стремительно накрывает на стол.
– И отчество у твоей мамы аристократическое, – шепнула Антону Таня, а громко спросила:
– Вам помочь? – но мать отрицательно покачала головой.
– Ни за что. Терпеть не могу, когда гости начинают заниматься хозяйством. У меня была подруга университетская, она приглашала в гости и совала в руки фарш и сковородку – нате, жарьте котлеты, ножик и овощи – салатики нарежьте, потом на стол накройте, а после трапезы надо было помыть посуду. Зато, провожая гостей, ожидала комплиментов по поводу царского приема. Ну все, можно садиться.
Таня фыркнула.
– Ужас какой! Я тоже люблю все сама, гостям не доверяю. Это я из вежливости спросила.
Нина Викентьевна приветливо ей улыбнулась, на лице ее ничего ровным счетом не отразилось, но Антон каким-то шестым чувством понял, что она не верит Татьяне. Если человек сам не переносит гостей на кухне, то он и в чужом доме не будет предлагать своих услуг по хозяйству.
Они расселись за столом, мать налила в тарелки супу себе и Тане. Антону страшно было даже подумать про суп, поэтому он засунул в тостер пару кусочков хлеба, дождался, пока они превратятся в сухарики, и стал задумчиво жевать их, пока мать с Таней вели светскую беседу. Мать вежливо расспрашивала ее, учится ли она и что собирается делать, получив высшее образование. Таня также вежливо отвечала и, в свою очередь, расспрашивала мать про порядки в университете, поскольку сама она училась на втором курсе какого-то юридического института, про который Антон даже и не слыхивал.
Вообще-то ему все эти подробности высшей школы были совершенно неинтересны, он и сидел-то как на иголках, вспомнив про дневник, найденный у Годлевича. Он тут время проводит, а ценные документы нечитаны...
– ...Меня, например, воспитывал отец, – щебетала тем временем Таня. – Результат вы видите перед собой. Я себя ненавижу. Но спокойно к этому отношусь. Не всем же быть светскими дамами...
Нина Викентьевна аристократически кивала, и Антон отчетливо видел, что она тоже особо не вслушивается в Танин щебет. На столе появился шоколадный торт, уже разрезанный на аккуратные кусочки и выложенный в сухарницу, но бутылку мать не выставила. И правильно, Антон все равно пить не будет; отравление это или ангина, а состояние у него хуже, чем с самого жестокого похмелья, когда ноги подгибаются и внутри все дрожит.
– Антон, как твой осмотр прошел? – обратилась к нему Таня, и Антон вдруг обрадовался возможности рассказать про двух странных теток, про безродного Семена Юрьевича, воспитанного без матери, и про тетрадку, найденную в комнате.
На словах про тетрадку обе дамы вскочили.
– Давай посмотрим, – сказала мать, и Антон увидел, что она с трудом себя сдерживает.
– Давай, Антон, – поддержала ее Таня.
Антон встал и поплелся к себе за тетрадкой. Пока он ходил в комнату, на кухне царило напряженное молчание, он не слышал ставшего уже привычным щебета.
Вернувшись в кухню, тетрадку он положил на стол среди тарелок, и все трое склонились над ней. Нина Викентьевна протянула руку и открыла ее – как раз на середине, где лежала твердая картонка с фотографической карточкой. Они молча смотрели на нее, пока Таня не схватила фотографию и не поднесла к глазам.
– Ой, что это за женщина? Она мне кого-то напоминает...
Мать напряженно следила за карточкой, но молчала. И Антон прямо физически ощутил, что ей есть что сказать, но говорить она не хочет. И подивился, как хорошо стал он в последнее время понимать свою маму. Но того, что она не захочет читать дневник, Антон не ожидал. А она встала, молча составила грязную посуду в раковину, накрыла ее полотенцем – для эстетики и сказала:
– Ну ладно, вы с голоду не умираете и хорошо. Я пойду немножко передохну.
Пряча глаза, она ушла. Хлопнула дверь ее спальни. Антон повернулся к Тане:
– Пойдем ко мне? Чего тут на кухне сидеть...
В коридоре он пропустил Таню вперед; у дверей материной спальни он замедлил шаг и прислушался. Ему показалось, что мать плакала.
12
Антон с Таней опомнились, когда с кухни донеслось пиканье отключившегося телевизора.
