Елена Топильская - Дверь в зеркало
– Это вы Годлевича имеете в виду? – уточнил Антон, и обе дамы кивнули.
– Ну да, Семена Юрьевича, – охотно подтвердила дворничиха. – Он же адвокатом был, потомственным. Вон, книжек полна комната. Куда все это? Имущество-то выморочное...
– Никаким он не был потомственным адвокатом, – поправила ее величественная матрона, стряхивая пепел прямо на пол. – Он – да, работал в коллегии. А отец его был сотрудником НКВД.
– Да что ты, милая, – покачала головой дворничиха, – какое НКВД? В ГПУ он работал. И квартирка вся ихняя была, это потом уже уплотнили, после того, как Юрий Семенович сгинул.
– А куда Юрий Семенович сгинул? Это отец Годлевича?
– Ну да, ну да, – мелко закивала дворничиха. – Забрали его ночью, и больше не вернулся. Семену было восемь лет... Это значит, в тридцать восьмом.
– Извините, а вы откуда знаете? – вмешался участковый. – Вы-то ведь сами тридцать первого года рождения, совсем ребенком были, Серафима Фадеевна.
– Да я-то ведь тоже потомственная, только дворник, – улыбнулась женщина. – У меня мать в этом доме работала, тогда у нас под лестницей комнатенка была. Без окон, зато с уборной своей. Мне подружки в школе завидовали... А с Семеном мы в одной школе учились. Но не дружили, конечно. Я ему не ровня была. Он ведь в отдельной квартире жил. А я в подвале. Мы про Семена все знали. Как отца его забрали, так и квартиру уплотнили. Мы и въехали.
– А Семен с матерью остался? – спросил Антон.
Женщины переглянулись.
– Нет, – покачала головой дворничиха. – С теткой. Он ведь с отцом жил, без матери. А как Юрия Семеныча взяли, тетка из деревни приехала, чтоб парня в детдом не сдавать.
– А мать что, умерла? – удивился Антон.
Воцарилась пауза.
– Не было матери у него, – с легким раздражением сказала наконец дворничиха.
– Что значит – не было? – вступил участковый. – Мать у всех людей есть.
– А у него не было.
– Ну что за чушь вы говорите, женщины! – укорил участковый. – Ну, умерла она родами, и что такого?
– Да говорю же, не было у него матери! Никто ее никогда не видел! – дворничиха начала злиться.
– А Семена Юрьевича, что же, мужчина родил? Сотрудник НКВД Юрий Семенович? – саркастически предположил участковый. Антона же вся эта ситуация начала забавлять.
– А вот хотите – верьте, хотите – нет, – загадочно сказала дворничиха. Она уже докурила, поискала, куда бросить окурок, и, не найдя, скомкала окурок в ладони и спрятала в карман. – Про мать никто никогда не слышал.
– Да ладно, – отмахнулся участковый. – Ну, взяли его из приюта, ну и что такого?
Тетки опять переглянулись.
– Да какой там приют, – махнула рукой матрона. – Ни из какого приюта его не брали. Вы посмотрите, они с Юрием Семеновичем – одно лицо! Его это был сын, родной!
– И принес его Юрий Семенович из роддома, мне мать говорила, – поддакнула дворничиха. – Ему недели не было, мальцу.
– Слушайте, ерунду какую-то вы говорите, – рассердился участковый. – Ну как мог сотрудник НКВД принести домой ребенка из роддома? И что он с ним делал? Грудью кормил в перерывах между допросами?
– Зачем? – не сдавалась дворничиха. – Зачем – грудью? Он кормилицу нанял. Она восемь лет и прожила у Юрия Семеныча, до того, как забрали его. А как забрали, платить ей некому стало, вот она и съехала.
– Так она и была матерью, – предположил участковый, но опять попал пальцем в небо. Дамы зашикали.
– И ничего подобного! – это дворничиха вступилась за тайны семьи Годлевичей. – Юрий Семеныч к матери моей пришел, попросил найти кормилицу, чтобы и няней поработала. Мать ему и нашла хорошую женщину, из одной деревни с ней. Та как раз на заработки приехала, у ней у самой в деревне трое ртов оставалось, и последний грудной, вот она кормилицей и устроилась.
– Как это? – не понял Антон. – У нее у самой грудной ребенок, и еще двое, а она в город на заработки?
– А вот так, миленький, – усмехнулась матрона. – В деревне-то с голоду пухли. А так она на старшую девочку младшеньких оставила, а сама им на прокорм зарабатывала. А что она еще могла?
Антон представил это, и ему стало не по себе. Ему, как и всем людям, казалось, что мир всегда был устроен так, каким его видит он сам. Все жили в больших отдельных квартирах, ездили отдыхать на юг, и всех на ночь целовала мама. А оказывается, люди пухли с голоду, и матери кормили чужих младенцев, чтобы заработать на пропитание своим, которых не видели годами...
– Так что же, она своих детей восемь лет не видела? – спросил он у дворничихи. Та задумчиво на него посмотрела.
– Зачем восемь лет? Они раза три... Нет, четыре, приезжали к ней. Повидаются – и назад, она им гостинцев соберет.
– Ладно, мы отвлеклись, – вмешался участковый. – Как зеркало-то поперли? Женщины, колитесь.
Но обе женщины поджали губы. Они ничего не видели и не слышали, и не надо их пугать.
Антон же, в отличие от участкового, не считал, что они отвлеклись. Разгадка всех смертей перед зеркалом, которое, к тому же, имело свойство таинственно исчезать с места происшествия, крылась именно там, в прошлом. В тридцатых годах, а может, и еще раньше – в начале двадцатого века, а может, и во временах Медичи, во дворце, откуда родом это зеркало. Зеркало-убийца.
Поэтому он решил вернуться к родословной семьи Годлевичей.
– А вы говорите, Семен Юрьевич был на отца похож? – обратился он к матроне. – Вы отца видели?
Матрона, колыхнув бюстом, снисходительно посмотрела на него.
– Конечно, юноша, я вам кажусь анахронизмом, – терпеливо ответила она. – Но мне не так уж много лет, и я еще могу увлечь мужчину...
Участковый покосился на шелковый халат, а дворничиха прыснула.
– Да вы не обращайте внимания, она комедию ломает. Актриса она, на пенсии!
– Актриса? – удивился Антон. – А где вы играли?
– На областной сцене, – небрежно уронила матрона. – Вела кружок в ДК. Конечно, я старше Фимочки, – она ласковым кивком головы показала на свою соседку, и Антон в это самое мгновение понял, что у каждой из этих женщин больше никого нет, кроме, разве что, неопрятного коммунального кота, что живут они душа в душу, и что греют их общие воспоминания о собственной молодости, проведенной вот тут, в этом доме. Ему вдруг стало жаль их прямо до слез, но он отнес этот порыв эмоций на счет своего болезненного состояния.
– Но старше всего на год. Я тридцатого года, – продолжала матрона. – И мы с матерью вселились в эту квартиру тогда же, когда отца Семена забрали. Когда и Фимочка с мамой тут стали жить, – она снова тепло посмотрела на соседку, и та ответила ей таким же нежным взглядом. – Если вы не верите, что Семен был сыном своего отца, взгляните на семейные фотографии. У него был архив, фотопортреты отцовские.
Хорошая мысль, в душе согласился Антон. А не найдется ли в этом архиве фотопортретов матери?
– А вы знаете, где архив? – спросил он у матроны.
Та кивнула и величественным жестом указала на книжный шкаф с энциклопедическим словарем.
– Вон там. За Брокгаузом. Там альбом и конверты.
Антон направился к шкафу, дрожащей рукой отодвинул черные с золотом тома и вытащил из пыльных глубин полки картонную коробку. Поставил ее на столик-консоль, расположенный возле шкафа, сдул пыль, открыл крышку, и взорам присутствующих явился ворох старинных фотографий и бумаг, исписанных перьевой ручкой. Антон поворошил картонки с фотографиями и бумаги, приподнял их, и на дне под ними обнаружилась тетрадка в жестком коричневом переплете, с залохматившимися уголками. Поднатужившись, Антон вытащил ее на свет Божий, открыл твердый переплет и понял, что это дневник, начатый в стародавние времена, когда писали перышками, макая их в фиолетовые чернила. Может быть, в этом дневнике написано все про зловещее зеркало?
С замиранием сердца Антон перелистнул хрупкие от времени страницы, и дневник раскрылся сам собой на середине. Там, между исписанными листами, лежала твердая фотография, со штампом фотоателье внутри затейливой виньетки. Фотография пожелтела и обтрепалась, на ней с трудом был различим стройный силуэт женщины в широкополой шляпе, закрывавшей лицо. Почему-то Антон понял, что женщина была молода и обольстительна, и уже не сомневался в том, что именно ее он видел в зеркале, осматривая труп. А еще – знал, что эту женщину он уже видел раньше. У себя дома, много лет назад, найдя в книгах прадеда письма и фотопортрет дамы в шляпе.
Это она, она являлась Антону в зеркале и матери его являлась, и каким-то образом была связана и с его семьей, и с семьей покойного Годлевича. И может быть, с Паммелем, тоже умершим перед зеркалом, из которого наверняка выходила она. И это означало – смерть.
11
Со своим трофеем Антон еле вернулся домой, на патрульной машине, которую любезно вызвал участковый, доперев наконец, что новый следователь – не хронический пьяница, а просто плохо себя чувствует. Сев в машину и закрыв глаза, Антон подумал, что даже не знает его имени и фамилии.
