Лейф Перссон - Таинственное убийство Линды Валлин
Хеннинг Валлин не знал ни о каком дневнике. Естественно, он размышлял над этим делом (а как же иначе, если полицейские постоянно говорили о нем), но мог только поделиться своими собственными мыслями на сей счет.
— Пожалуйста, — попросил Кнутссон.
В том мире, где жил Хеннинг Валлин, личный дневник считался самой интимной вещью в жизни человека. И его значимость повышалась еще более, когда речь шла о молодом человеке, а особенно о молодой женщине. Такой, как его дочь, например. И если дневник существовал, то она наверняка вела в нем постоянный диалог с самою собой о своей жизни, своих чувствах, своей совести. Именно ему она доверяла все самое сокровенное, вот почему все это должно было остаться в тайне, между нею и дневником.
— Вы в состоянии понять это? — спросил Валлин и посмотрел сначала на Кнутссона, а потом на Торена.
— Я понимаю, — сказал Кнутссон.
— Я услышал вас, — подтвердил Торен.
— Хорошо, — сказал Валлин. — А сейчас, господа, прошу меня извинить.
— Интересно, он уничтожил его или просто спрятал? — сказал Торен в машине на пути назад к зданию полиции у площади Оксторгет.
— В любом случае он его читал, — констатировал Кнутссон.
— Чтобы проверить, нет ли там путеводных нитей к преступнику, — предположил Торен.
— И, не найдя ничего, он, вероятно, выбросил его. Или, скорее, сжег, — предположил Кнутссон.
— Скорее, все же сжег, — сказал Торен. — Он не из тех, кто просто выбрасывает вещи. Хотя я сам склоняюсь к тому, что он спрятал его в каком-то надежном месте.
— Почему ты так считаешь? — спросил Кнутссон.
— Потому что он не из тех, кто выбрасывает вещи, — повторил Торен. — Хотя понятно ведь…
— …Ничего нельзя знать наверняка, — согласился с ним Кнутссон.
88
В пятый раз Анна Хольт беседовала с Бенгтом Монссоном почти целый день. В качестве свидетельницы на допросе присутствовала Лиза Маттей. И, как и ранее, она почти не открывала рот. Просто сидела и слушала с дружелюбной улыбкой и сочувственным взглядом. Хольт, как обычно, начала не с той темы, которую ожидал Монссон. Особенно после предыдущего разговора. И все по той простой причине, что с тем, о чем они говорили днем ранее, уже не следовало больше спешить. Наоборот, требовалось заставить убийцу провести все выходные в размышлениях о его контактах с Линдой Валлин.
— Расскажите о себе, Бенгт, — начала Хольт. Она наклонилась вперед, оперлась локтями на стол, улыбнулась и кивнула, всем своим видом показывая, насколько заинтересована слушать.
— О себе? — спросил Монссон удивленно. — Какое это имеет отношение к делу?
— Как все происходило, когда ты рос, — объяснила Хольт.
— О чем ты?
— Начни сначала, — предложила Хольт. — Поведай о своих самых первых воспоминаниях.
Если верить Бенгту Монссону, его самые ранние детские воспоминания относились к той поре, когда ему было семь лет, и он пошел в школу. Все происходившее ранее не сохранилось в его памяти. Мать и ее родственники, конечно, часто рассказывали ему о том, что он говорил и делал, будучи значительно младше, но в его собственной памяти с той поры ничего не сохранилось.
— Не знаю почему, но все обстоит именно так, — констатировал Монссон и пожал плечами.
Его воспоминания начинались со времени, когда он пошел в школу. Ничего сверхъестественного, просто самые заурядные воспоминания. Отчасти светлые и почти все неинтересные. Хватало и не самых приятных, о которых он предпочитал умолчать. И кроме того, не понимал вопроса. Какое отношение это все имело к его нынешней ситуации?
О своих родителях он также не хотел говорить. Они умерли много лет назад, и все, происходившее между ним и ими когда-то, он не собирался обсуждать. Зато стоило уточнить один момент. Сам он знал только одного родителя, а именно мать. Абсолютно не представлял, кто был его настоящий отец, и довольно рано понял бессмысленность попыток узнать об этом у матери. Вдобавок у него имелся отчим, о котором он не хотел разговаривать и которого старался вытеснить из своего сознания.
— Ты даже не навещаешь их могилы? — спросила Хольт.
— Ты имеешь в виду могилу матери? — поправил ее Монссон.
— Могилу матери, — согласилась Хольт.
— Никогда, — ответил Монссон.
А как тогда все обстояло с могилой приемного отца?
— Ты спрашиваешь, ходил ли я туда с целью стравить давление? — спросил Монссон и криво улыбнулся.
— О чем ты? — поинтересовалась Хольт.
— Чтобы помочиться на его надгробие, — объяснил Монссон.
— Расскажи, откуда у тебя взялось желание сделать нечто подобное? — попросила Хольт. — Чем он так насолил тебе?
Монссон не собирался никому рассказывать об этом. Ни Хольт, ни одной другой душе.
— Зря, — сказала Хольт. — Я, пожалуй, могу помочь тебе.
Как Хольт сумела бы помочь Монссону с его приемным отцом? Он ведь уже умер. Что смогла бы такая, как она, сделать с ним? Посадить в тюрьму? То, что она и ее коллеги могли порвать его самого на мелкие кусочки, он уже понял, но ведь покойники им были неподвластны.
Анна Хольт сделала три попытки. Заходила с разных сторон. Потратила массу времени. Результат постоянно оставался одним и тем же. Либо у него не сохранилось никаких воспоминаний, либо он не хотел рассказывать.
— Когда ты так упорствуешь, у меня, как ни странно, создается впечатление, что можешь многое рассказать мне о своих родителях и особенно о приемном отце. Предлагаю тебе еще раз подумать над этим, — сказала Хольт и покачала головой.
— И что мы получили в результате? — спросила Хольт Маттей, как только они вернули Монссона в следственный изолятор.
— Он использует тебя с целью опробовать историю, которую будет рассказывать другим, — сказала Маттей.
Откуда она это знала? Просто Маттей уже после первых вопросов Хольт и первых ответов Монссона поняла, что он скажет три часа спустя, когда ему зададут последний вопрос.
— Забавно слышать, — сказала Анна Хольт. — Тогда, пожалуй, я буду и далее советоваться с тобой.
— Зачем ему уже сейчас подставляться и рисковать, что ты не оставишь камня на камне от его версии? — продолжала размышлять вслух Маттей. — Лучше приберечь ее для белых халатов. Их ведь никто не заставляет бегать кругом и расспрашивать тех, кто мог оказаться там, когда все случилось, чтобы удостовериться в правдивости его рассказа.
— А ты не считаешь его хитрее, чем он есть?
— Он не слишком хитер, — сказала Маттей. — Просто знает, как обычно лгут девицам. Как подать себя подозрительному клиенту. Здесь он большой мастак.
— Но я ведь не похожа на его обычных красоток, — заметила Хольт и улыбнулась.
— Не для Бенгта Монссона. — Маттей покачала головой. — Для него ты сообразительная красотка. Опасная красотка.
— Но я-то никогда ему не отдамся, — усмехнулась Хольт.
— Этого ты можешь не говорить, Анна, — вздохнула Маттей. — Для него ты слишком хороша. Я просто имею в виду, что в глубине души он полностью убежден в своих способностях в конце концов завалить и тебя тоже. Образно выражаясь.
— Так, значит, он рассуждает, — угрюмо проворчала Хольт.
— А разве он может думать иначе? — спросила Маттей.
После обеда Монссон дал о себе знать Анне Хольт через персонал следственного изолятора. Ему понадобилось поговорить с ней снова. По важному делу. Не прошло и четверти часа после получения этого сообщения, как Хольт уже сидела у него в камере. Монссон чувствовал себя очень плохо. И не понимал почему. Неожиданно он просто ощутил сильный страх и действительно не мог разобраться, что происходит в его голове. Когда его должны были вывести в туалет, прямо перед приходом Хольт, он испытал сильное головокружение и рухнул как подкошенный.
— Я позабочусь, чтобы тебя показали врачу, — сказала Хольт.
— Ради бога, — попросил Монссон.
На пути к выходу Хольт спросила тюремного надзирателя:
— Как себя чувствует Монссон?
— Что вы с ним сделали? — поинтересовался надзиратель и широко улыбнулся. — Недавно, собираясь в сортир, он, казалось, совсем отключился. Даже свалился, прежде чем я успел его подхватить.
— И что вы об этом думаете?
— Лучшая игра из всего виденного мной ранее. Посмотреть на него, так просто умирает. Достоин «Оскара».
Под вечер, собираясь отправиться в отель, Анна Хольт обнаружила бумагу на доске объявлений, которая, казалось бы, не имела никакого отношения к их расследованию.
Это была страница из протокола опроса журналистки, написавшей заявление на коллегу Бекстрёма с обвинением в сексуальном домогательстве.
Беседовавший с потерпевшей коллега из полиции Векшё, судя по всему, и раньше занимался подобными делами. Помимо всего прочего он прекрасно представлял, сколь большое внимание прокуроры и суды уделяют разнице между небрежно наброшенной одеждой или неполным одеянием и наготой, за которой стоял сексуальный и непристойный умысел.
