Час пробил - Виктор Львович Черняк
«Одиночество — тяжкое испытание. Смеяться над одиночеством? Разве можно? Смеются же. Значит, можно, кому-то можно…»
— Элеонора влюблена?
— Не знаю, — Лихов действительно не знает, не может же он сделать какие-то достаточно серьезные выводы только из того, что произошло на пляже после неожиданного купания миссис Уайтлоу.
— Думаю, влюблена. Не могла же она просто так, без всяких чувств.
— Почему же не могла? Не надо идеализировать ее. Она обыкновенная женщина: порыв, флюиды, естество. Ей достается в последнее время. Бесконечное напряжение. У некоторых, когда они сильно устают, рождается ощущение
предстоящих перемен, им начинает казаться: вот-вот со мной что-то случится, — и случается.
— Скажи, это не банальная связь?
— Что такое банальная связь? Недолгая? Случайная? Длящиеся годами отношения могут быть неимоверно банальными. Единственная встреча может оказаться ценнее долговременной привязанности. Кто знает?
— Ты же так не думаешь? — Она поднимает покрытую смолой шишку и втягивает едкий запах хвои.
— Не думаю.
— А зачем говоришь?
— Чтобы ты поняла: ни Элеонора, ни ты, ни я не можем знать того, чего никто толком не понимает. Разве кто-нибудь в здравом уме может сказать: я знаю, что такое любовь? Поговорим о другом. Элеонору окружают страшные люди, и это факт. Ей угрожает насилие, не слепое, как часто говорят, а, напротив, насилие с прекрасным зрением, и это тоже факт. Любовь — чудесная штука, нет слов, но есть вещи и поважнее. Жизнь. Человеческая жизнь. Важнее нет ничего. Любовь — часть жизни, пусть большая, пусть лучшая, но только часть…
— Можно, я скажу? Только не ругай меня, если как-то не так получится.
Лихов обнимает ее за плечи. «Хорошо, что кроме работы до одури, вознаграждаемой ощущением — ты нужен, есть минуты, которые стоят многих житейских невзгод: тусклых зимних вечеров; обид, которые наносят близкие; непонимания друзей…»
— Ты что-то хотела сказать?
— Я думаю, не только любовь — часть жизни, но и жизнь — часть любви. Так можно считать?
— Считать можно как угодно, философ ты мой. Соответствуют ли действительности твои расчеты?
— Андрюш, если б/я тебя попросили: назови самые ужасные проклятия рода человеческого, — что бы ты ответил?
— Насилие — раз! Насилие — два! Насилие — три! Самые страшные проклятия. Не думай, что меня сейчас подводит фантазия. Я знаю еще многое. Но я назвал наиболее важное. Почему три раза? Да потому, что насилие существует в трех ипостасях: над телом, над духом и над жизнью, как сумма двух первых и высшая форма насилия.
Снова мелькнула черная тень. Было поздно. Тучи заволокли небо. Отсветы луны иногда пробивались сквозь дыры в облачном покрове. Ветер усиливался. Начинался шторм.
ДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ ОТДЫХА
Ночыо разыгралась буря, бушевала, до раннего утра, и с рассветом прекратилась так же внезапно, как началась. На берегу
лежали горы водорослей, выброшенных морем. Они бурым хребтом тянулись на километры по обе стороны пансионатского пляжа. Пахло йодом. Море, тихое и мутное, с пузырями и желтой пеной на поверхности, плескалось в лучах восходящего солнца. Казалось, силы природы иссякли после ночного буйства. И ветер, и пенные валы, и молнии — отдыхали. Все замерло. Лишь на влажном песке далеко от воды билась в предсмертных судорогах рыба, пытаясь вернуться в спасительную сти-х: ию—
десятый день отдыха
Жильцы угловой комнаты сегодня встали еще раньше, чем всегда. Они шли по пляжу, оба с длинными палками, и ворошили ими водоросли. Изредка попадались необыкновенные находки: разбитые раковины причудливых форм, крабы и их пустые панцири, обрывки канатов, куски материи, деревянные обломки, обточенные тысячами волн овальные кирпичи, бутылки… Рядом с рыбой, которая пыталась вернуться в воду, лежала неизвестно как попавшая сюда огромная плетеная корзина. Рыба натыкалась на тугую ручку из ивовых прутьев и откатывалась назад.
— Смотри, — Наташа дотронулась концом палки до серебристого бока.
Рыба, замерла. Глаз в красном ободке смотрел сквозь Наташу, сквозь Лихова, в нем была первобытная ископаемая безысходность и мудрость живой материи, которая не хочет умирать до последнего, даже зная, что шансов на спасение нет. Наташа бережно подняла рыбу и понесла к морю. Рыба, лежала на ее ладонях не шевелясь, как будто тепло человеческих рук убеждало ее: самое страшное позади, осталось только чуть-чуть потерпеть.
Наташа вытянула руки, рыба изогнулась в кольцо и легко соскользнула в воду.
— Один шанс из миллиона, — Лихов носком матерчатой туфли отшвырнул ржавую банку, — что кто-то будет гулять в половине шестого утра, когда море грязное, вода холодная и беспомощные рыбы бьются на берегу. Рыбе повезло.
В этот момент суковатая длинная палка уперлась во что-то твердое. Андрей разгреб сплетение водорослей и увидел большую, красивой фюрмы бутылку. На темно-зеленом стекле сохранилась чудом не отклеившаяся этикетка с замечательным чайным клиппером «Катти Сарк», его острые обводы рассекали волны, и ветер дул в белоснежные паруса. На дне бутылки что-то лежало. Записка? Лихов отвернул белую пробку с гербом, из узкого горлышка выскользнула отсыревшая бумажная трубочка. Он развернул ее и прочел: «Вася-- Маша=дураки!» Лихов отшвырнул бутылку, она покатилась к воде. Набежал неизвестно откуда взявшийся вал и с негодованием вынес бутылку в вязкую грязную жижу, застоявшуюся и издающую дурной запах.
В конце пляжа громоздилась «скамейка»: старая дверь, положенная поверх бетонной плиты. Плита была толстой и короткой. Они сели. Наташа провела рукой по шероховатой поверхности бетона и сказала:
— Как цементный гроб, в котором нашли Барнса, да?
Море. Влажный песок. Безлюдье. Правда, волнорез был не из старых покрышек и не летел желто-зеленый воздушный шар, а в остальном похоже. Наташа думала, что не очень бы удивилась, подойди к ней человек со словами: «Я из береговой охраны. У нас тут нефть разлилась. Но дело не в этом. Хочу предупредить вас. Не купайтесь! Очень много акул. Вообще-то они никого не трогают, больше болтовни, но сегодня они не в себе».
— Акулы сегодня не в себе, — вырвалось у Наташи.
Лихов посмотрел на нее и ничуть не удивился. Он думал
примерно о том же: «Акулы. От них жди чего угодно».
— Недавно на Кубе, — сказал он, — в бухте Вита, на северо-восточном побережье, поймали невиданных размеров акулу: десять метров в длину и весом в шесть тонн. Ее вытаскивали на берег два трактора и грузовик.
Он вспомнил записку из бутылки с белоснежным парусом и пожалел, что на ней не были написаны такие слова: «Акулы--Мерзавцы--Те, кому на всех наплеватъ--Озлоб-ленные тупицы=Дураки!» Потом он решил, что
