Банда 2 - Виктор Алексеевич Пронин
— Банды? — угрюмо подсказал Пафнутьев.
— Чтобы ничего подобного не случилось с остальными звеньями нашей цепи, — поправил Анцыферов. — Я не всегда поступал, как тебе хотелось, как ты считал правильным. Но я не стремился нравиться тебе, Паша. У меня другая цель — быть надежным, не подвести людей, которые мне доверяют, которые мне помогают, которые выручат и спасут меня, когда я окажусь в беде. А они меня выручат. Мы с тобой в этом не сомневаемся, да?
— Иногда мы даже в этом уверены.
— Вот-вот. Поэтому я заранее выручаю моих друзей. Ты можешь сказать, что я расплачиваюсь. Скажи. Это меня не обидит. Да, я заранее расплачиваюсь за ее услуги, которые в будущем мне окажут. Здесь действуют суровые законы, Паша, может быть, гораздо суровее, нежели в той банде, которую ты только что упомянул. Ты тешишься словами, а мы делаем дело. В этом наша разница.
— А мне показалось, что я работаю в прокуратуре, — невесело усмехнулся Пафнутьев.
— Это заблуждение, Паша. Прокуратура — всего лишь прикрытие. Даже деньги, которые нам здесь платят — это не деньги, это прикрытие, основание, чтобы ты мог тратить другие деньги, которые здесь можешь делать и, надеюсь, делаешь. Если ты ловишь иногда преступников, то это всего лишь прикрытие твоей настоящей деятельности. Пожалуйста, лови, хоть весь город пересажай... Ведь мы с тобой прекрасно знаем, что посадить можно каждого. Причем, заслуженно. Так вот, пересажай весь город, но если тебе скажут, что вот этого человека трогать нельзя, значит, его не трожь.
Пафнутьев сидел молча, разглядывая собственные ладони, словно по линиям пытаясь определить свою дальнейшую судьбу, предназначение, свой конец. От утренней свежести и бодрящего чувства опасности не осталось и следа. Гнетущая тяжесть какой-то беспросветности, безысходности навалилась на него и он, обмякнув в кресле, смотрел перед собой полуприкрытыми глазами и нельзя было с уверенностью сказать, понимает ли он вообще о чем идет речь.
— Ты раньше так не говорил, Леонард, — наконец произнес Пафнутьев.
— Раньше мы жили в другой стране, ты этого не заметил?
— Заметил.
— Раньше существовали законы.
— И их исполнители, — добавил Пафнутьев.
— Я о другом, — перебил его Анцыферов. — Существовали законы. Мы могли называть их справедливыми или нет, демократическими, диктаторскими, какими угодно. Но они действовали и все им подчинялись. Потом пришли громкоголосые с подловатыми помыслами люди и сказали, что это плохие законы. Однако, новые не предложили. Да! — закричали толпы идиотов, — это плохие законы. — Отменить их! — завопили продажные газетчики, повылезшие из баров, подворотен и камер. Ура! — закричали толпы идиотов. И в результате мы получили сегодняшний день.
— Хорошо говоришь, — одобрительно кивнул Пафнутьев.
— Я могу говорить еще лучше, чтобы тебе немного понравиться. Взгляни наверх! Разве ты увидишь там пример для подражания? Там, Паша, тоже можно сажать каждого. И тоже обоснованно. Мы с тобой прекрасно это знаем. Но не сажаем. Более того — принимаем подачки — зарплату за работу, которую не выполняем, нам и платят за то, чтобы мы ее не выполняли, неужели ты этого до сих пор не понял? Мы служим, Паша! Очнись!
— Я не им служу.
— Твое личное дело — какими словами себя утешать. Но нужно знать совершенно твердо — это всего лишь утешительные рассуждения. Сути не изменить. Тебе просто не позволят этого сделать. Уходить тебе надо, Паша.
— Я подумаю.
— Не утруждайся. За тебя уже подумали. Я тебя ухожу.
— Не уйдешь.
— Да? — улыбнулся Анцыферов. — А что же мне помешает?
— Это опасно.
— Для кого?
— Для всей цепочки.
— Ты в этом уверен?
— Да, — Пафнутьев быстро взглянул на Анцыферова. — Да, Леонард. Все, что ты сейчас сказал, звучит убедительно. Все так и есть. В этом я с тобой согласен. Но! Это не законы бытия, это исключения. И исключения никогда не станут законами, как бы широко они ни распространились, как бы соблазнительно ни выглядели.
— Ты так думаешь? Пожалуйста. Думай так.
— Не трогай меня, Леонард, ладно? Не мешай мне работать. Я ведь тебе не мешаю... Накладка вышла, согласен. Мог помочь, оказать услугу, не оказал. Уж больно этот Амон завяз. Открещиваться вам надо от него, а вы торопитесь спасать. И потом, знаешь... Достал меня этот Амон, достал. Смотри, Леонард, как бы вам не сгореть на нем.
— Не будем, Паша, о том, кто на чем сгорит... Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется... Хорошо, не будем пороть горячку. Работай... Пока. Но советую по-дружески — по сторонам оглядывайся.
— С какой целью?
— Подыскивай новое место, Паша.
— А ты, вроде, насчет этого кабинета намеки делал?
— Проехали.
— Жаль... А я уж начал привыкать, — Пафнутьев окинул взглядом стены, шкафы, большие окна. — Приятное местечко, ничего не скажешь.
— Теплое, — поправил Анцыферов. — Но ты же не ищешь себе теплого места?
— Знаешь, в чем твоя ошибка, Леонард? Настроение сегодняшнего утра, нагоняй вчерашнего дня, телефонные перебрехи этой ночи — все это ты обобщил навсегда. И напрасно. Наступит новое утро, потом еще одно... Появятся новые проблемы, новые герои, потребуются новые услуги... И два выходных дня растают во времени.
— Хватит, Паша. Поговорили. Я сказал главное — оглядывайся по сторонам. Смотри, чтоб Амон за спиной не оказался. Одно интересное место у него сейчас сильно зудит, но это пройдет. А вот другой зуд останется. И он знает, кто ему это устроил. Иди, Паша... Лови. Поймаешь — доложишь. Вынесу благодарность. Но место себе все-таки подыскивай.
Пафнутьев покинул кабинет Анцыферова с тяжелым чувством, что бывало с ним нечасто. Ощущения правоты, злой, яростной, отчаянной правоты, с которым он входил к прокурору, уже не было. Его охватило раскаяние. Да, в оправдание можно сказать, что он выполнил служебный долг, не поддался бесцеремонному давлению, задержал опасного преступника, воспрепятствовал его незаконному освобождению, проявил и рвение, и добросовестность...
Все это он повторил себе не один раз, но успокоение не приходило, доводы не утешали и не снимали досадливого недовольства собой. Он не привык оценивать свои поступки по служебным обязанностям.
Существовал более высокий отсчет — он подвел людей, которые на него надеялись. Пусть они будут бесчестными, корыстными, опутанными преступными связями, пусть они сами относились к нему не самым лучшим образом, все это было не столь важно. Анцыферов понял, куда нужно ударить Пафнутьева, где его болевая точка, и этот удар он нанес: «Ты обещал, мы на тебя надеялись, а ты обманул». Все. Остальное не имело никакого значения. Ведь Анцыферов не упрекнул за пренебрежение служебными обязанностями, он знал, что этим Пафнутьева не заденешь,
