Виктор Пронин - Банда - 2

Пронин Виктор

Банда - 2

Виктор ПРОНИН

БАНДА 2

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

УДАР В СПИНУ

Вышел месяц из тумана,

Вынул ножик из кармана

Буду резать, буду бить,

Юных девочек любить.

Детская считалка

Овсов - такая фамилия была у заведующего травматологическим отделением городской больницы. Степан Петрович Овсов. Фамилия не придуманная, не вычитанная в исторических романах или дворянских хрониках, а доставшаяся от предков, которые, по всей видимости, как раз и имели дело с овсом, лошадьми, телегами. Впрочем, об этом можно было догадаться и по внешности Степана Петровича - был он плотен, невысок, нетороплив, обстоятелен. Весь, как говорится, от земли. Слова его были просты и непритязательны, мысли не отличались ни лукавством, ни возвышенностью. Жизнь обошлась с Овсовым довольно милостиво - с его головы не упало ни единого волоска, но зато все они к сорока годам сделались совершенно белыми. На мир Овсов смотрел чуть исподлобья, из-под тяжелых морщин, улегшихся вдоль лба. Но во взгляде не было угрюмости. Взгляд у хирурга был если и не ласков, то достаточно доброжелателен, людей он выслушивал с интересом, не перебивая, и по лицу его в это время блуждало какое-то усмешливое недоумение.

Кабинет Овсова являл собой дальний угол, выгороженный в общей ординаторской шкафами так, что их стеклянные дверцы смотрели наружу, а фанерные спинки с наклеенными ценниками служили стенами кабинета. Ценники эти из порыжевшей бумаги и с пятнами проступившего клея Овсов не отдирал и другим запретил - по этим бумажным клочкам можно было неопровержимо установить, что всего несколько лет назад фанерные шкафы стоили в тысячу раз дешевле, нежели те, которые стояли в магазинах сегодня. Кабинет получился небольшим, примерно три метра на три. Но этого оказалось достаточно, чтобы внутри расположить письменный стол с телефоном, узкую кушетку, накрытую казенной простынью с расплывшимся фиолетовым штампом, и стоячую металлическую вешалку. Проход, оставленный между Шкафами, был завешен опять же белой простынью с фиолетовым штампом, приходившимся как раз на уровне лица входящего человека.

Конечно, можно было посуетиться, поклянчить и выбить у главного врача под кабинет маленькую палату, предназначенную для тяжелых больных, тем более, что она чаще всего пустовала, а если кто и поселялся в ней, то по высоким звонкам - именно для таких случаев главврач и держал эту палату. Если же кто-то предлагал похлопотать за него, Овсов от таких предложений уклонялся, причем, не просто уходил от разговора, а уходил в полном смысле слова - из мест, где разговоры затевались.

- Сами предложат, - говорил он.

- Держи карман шире! - кричали ему вслед.

- Не могу, - оправдываясь, ворчал Овсов. - Гордыня одолела.

При этом не шутил и не придуривался - просто называл вещи своими именами. Была, была у него эта самая гордыня, которая не позволяла чего-то просить для себя, будь это теплый месяц для отпуска, кабинет или мешок картошки, завезенной для больницы выздоровевшим председателем колхоза. Собстственно, только в этом его гордыня и проявлялась, да еще в том, что он самонадеянно брался за любые операции. Будто наверняка знал, что эту работу больше сделать некому. Что, в общем-то, так и было.

Это случилось почти полгода назад, душной и черной июльской ночью. Весь день стоял такой изнуряющий зной, что спастись от него было невозможно даже за кирпичными стенами больницы. Они прогревались, кажется, насквозь, и даже ночью Овсов вынужден был надевать халат на голые плечи, прихватив полы двумя пуговицами у пояса.

Дни стояли длинные, дороги были в хорошем состоянии, уйма народу разъехалась по отпускам и в травматологическом отделении наступили более спокойные времена. А к полуночи миновали и напряженные часы, когда чаще всего поступали колотые, резаные, давленные больные. А после двух ночи только что-то уж совсем чрезвычайное могло потревожить Овсова. Правда, могла еще потревожить немногословная, дерзкая санитарка Валя. Но это уж, как сложится, как получится...

Овсов тяжело поднялся со стула и его белая фигура в халате легким привидением скользнула в черном окне. Выглянул из двери - длинный и тусклый коридор был пуст и тих. Где-то в дальнем сумраке проковылял больной на костылях, решив загодя сходить в туалет, чтоб среди ночи не подниматься. Из соседней палаты донесся чей-то сдавленный стон, чей-то храп. Привычные больничные звуки. Мелькнула озабоченная фигурка санитарки, тоже обычное дело - помчалась кому-то колоть обезболивающее.

Убедившись, что все идет своим чередом. Овсов вернулся в кабинетик, старательно задернул за собой простынку, открыл тумбочку стола. Сунув вглубь руку, пошарил там и вынул бутылку какой-то диковинной водки, подаренной сегодня залежавшимся больным. Тот, наконец, выписывался, уходил из больницы на своих двоих и счел долгом отблагодарить Овсова, тем более, что знал - тот не откажется. А знал, потому что и Овсову как-то среди ночи приходилось угощать этого больного - ничего кроме водки в больнице в тот раз не нашлось обезболивающего. От чего-то другого Овсов, может быть, и отказался бы, сочтя подношение оскорбительным, но отказаться от бутылки сил в себе не находил. Да и не искал в себе этих сил, если уж говорить откровенно. Видимо, такой подарок затрагивал в его душе что-то важное и Овсов не просто брал, брал с благодарностью, искренне радуясь и простодушно дивясь замысловатым формам бутылок.

- Распутин, - озадаченно пробормотал Овсов, вглядываясь в бородатого мужика на этикетке. - Надо же, Распутин... Ишь, ты! А Гриша, как мне помнится, предпочитал сладкие вина... Бедный, Гриша, - и Овсов с хрустом свинтил пробку с горлышка бутылки. И вслушался в хруст - и по этому, вроде бы незначащему признаку, можно было определить качество водки. Пробка свинтилась хорошо, легко, четко. И разрыв ее металлических перемычек тоже был приятен для уха. У Овсова всегда портилось настроение, когда пробку приходилось сковыривать ножом, вилкой, зубами, обдирая в кровь пальцы и отбрасывать в сторону нечто жеваное, рваное, с торчащими во все стороны заусеницами. Но такое случалось лишь с отечественными бутылками, в которых плескалась странная жидкость, от которой тяжелели виски, судорожно колотилось сердце и сутками не проходила тянущая боль в желудке.

Овсов залпом выпил полстакана водки, прислушался к себе, осторожно поставил стакан на стол. Потом несмело, как бы стесняясь, взглянул на собственное отражение в окне и со вздохом откинулся на спинку стула.

- Ну вот, - пробормотал чуть слышно. - И хорошо.

- Добрый вечер, Степан Петрович, - простыня на двери колыхнулась и в просвете появилась девичья мордашка в белом больничном кокошнике. - Не помешала?

- А, Валя, - Овсов улыбнулся, не оборачиваясь. - Входи... Всегда рад тебя видеть.

- Да ну, рад видеть! Заливаете, Степан Петрович!

- Ничуть, - Овсов убежденно покачал головой, продолжая наблюдать за сестрой в оконном отражении. Валя прошла вперед, села на угол стола, выдавая тем самым их достаточно близкие отношения. Взяв стакан, понюхала, отставила в сторону, подальше от себя. - Хочешь выпить? - спросил Овсов.

- Нет... Дрянь какая-то.

- Да, водка неважная, - согласился Овсов и, поколебавшись, осторожно положил ладонь на Валино колено, которое вызывающе светилось прямо перед его глазами.

- Не позовете, не пригласите, - проворчала Валя, запустив пальцы в его волосы.

- Прекрасно знаешь, что я всегда тебе рад... Когда бы ни пришла.

- А я хочу слышать зов, - Валя с дурашливой капризностью выпятила губы.

- Ты его слышишь.

- Не всегда!

- Понимаешь, - Овсов провел рукой по ее бедру, но когда хотел убрать ладонь. Валя ее задержала. - Понимаешь... В определенном возрасте мужчина уже не может вот так запросто что-то там намекать красивой девушке. Поблажка нужна, посыл какой-то...

- И какая же тебе еще нужна поблажка? И какой же тебе еще нужен посыл? - она легко перешла на "ты". - Ты должен знать. Овсов, что возраст, которого ты опасаешься... Еще не наступил. Для тебя еще не наступил.

- Виноват, - пробормотал он. - Исправлюсь.

- Торопись, Овсов.

- Хорошо, - кивнул он. - Сегодня... Остаешься? - он невольно посмотрел в сторону узкой кушетки и тут же, поняв, что девушка заметила его воровской взгляд, густо покраснел, но взял себя в руки и спросил с улыбкой: Или как?

- Что же мне остается... Зов прозвучал... Надо как-то откликаться, она взъерошила седые волосы Овсова, спрыгнула со стола. - Пойду па последний заход, там где-то в семнадцатой бабуля причитает...

- Пусть причитает, - обронил Овсов. - Ей так легче.

- Может, кольнуть ей чего-нибудь?

- Кольни.

- А чего кольнуть-то?

- Это не имеет значения... Ей важно, чтобы вокруг немного посуетились, побегали, - проговорил Овсов как-то отстраненно, думая о своем.

- Помрет бабуля?

- Нет, - Овсов обернулся на стоявшую за его спиной Валю. - Во всяком случае, не скоро. Она еще лет десять будет постанывать, покряхтывать, попукивать... Родня привезла ее, чтоб хоть немного отдохнуть, дух перевести... Ты заметила, какой у нее аппетит? - усмехнулся Овсов. - Обрати внимание. Трех хороших мужиков прокормить можно...