Охота на тень - Камилла Гребе
Когда мысли Фагерберга не были заняты Бритт-Мари, он думал об Улофе Пальме. Фагерберг был потрясён убийством премьера, но не особенно удивлён, потому что давно чувствовал, что общество сбилось с пути. Фагерберг теперь многих вещей не понимал, многое, по его мнению, просто полетело к чертям, но это событие было другого рода. Это было убийство, а в убийствах Фагерберг кое-что смыслил.
«Они быстро его возьмут, — думал Фагерберг. — Это шизик-одиночка, а делу явно присвоят наивысший приоритет».
Однако Фагерберг ошибался.
Расследованию убийства Пальме суждено было стать самым всеохватным и дорогостоящим в истории Швеции. Оно длилось несколько десятилетий, сотни людей были задействованы в нём, и тысячи томов дела стали результатом этой работы.
А для Болотного Убийцы всё это означало отрадную передышку, ибо даже усердные следователи с Кунгсхольмена не могли оказаться в двух местах одновременно.
Весну сменило лето, а лето постепенно превратилось в затяжную дождливую осень, на пятки которой, словно навязчивый щенок, наступала зима.
Год следовал за годом, ибо время не ждёт никого и ничего.
Мальчишка, носивший в своей душе тьму, вырос в бабкином таунхаусе и превратился в молодого человека. Однажды Май позвонил его учитель. Он считал Эрика талантливым. У мальчишки, определённо, была светлая голова, и лучше всего для Эрика было бы продолжить учёбу в университете, потому что нельзя бросаться таким талантом. Учитель посоветовал Май поговорить с Эриком о его друзьях, а вернее, об их отсутствии. Выяснить, не страдал ли Эрик от депрессии. В его возрасте такое — отнюдь не редкость.
Май, растирая свои худые руки, принялась размышлять, как бы половчее поднять эту деликатную тему в разговоре с Эриком. Но чем больше она об этом думала, тем яснее понимала, что ответа у неё нет, и поэтому попросту решила пустить дело на самотёк.
Май желала Эрику всего самого лучшего — во многом он был её искуплением за жестокость по отношению к собственному сыну. За все часы, что Бьёрн просидел в шкафу, наказанный за то, что не вымыл за собой тарелку. За то, что она отправляла его в кровать без ужина в наказание за невымытые руки. Теперь она сожалела о своей жёсткости, но тогда были другие времена. Послевоенная жизнь была тяжелой, Май была одинока, а Бьёрн рос безнадёжно небрежным и неряшливым.
Тьма прорастала в душе Эрика всё глубже с каждым днем, пока, наконец, он не начал физически ощущать её, словно каменное ярмо на своих плечах. Он ненавидел своих одноклассников, свою семью и себя самого. Но больше всех он ненавидел свою мать, которая оставила его и, вероятно, улетела на остров Мадейра посреди Атлантического океана. Именно её Эрик считал тем самым ярмом.
Свою бабку он ещё мог выносить. Временами в нём даже просыпалась нежность к худой женщине, которая управлялась по дому с пылесосом и веником. Она охотнее готовила еду, чем болтала, и не требовала от него задушевных бесед. С Бьёрном Эрик виделся редко, но тот периодически заходил к Май и сыну на чашку кофе. В таких случаях он никогда не был пьян и часто помогал Май с тяжелой работой — отодвигал плиту, чтобы она могла вымыть за ней пол, или ворочал в саду валуны, потому что, несмотря на увечье, Бьёрн всё еще был силён.
С мачехой и младшей сестрой Эрик не поддерживал связь и не скучал по ним.
Когда Эрику исполнилось двадцать лет, стало ясно, что с ним, вероятно, что-то не так. Несмотря на прекрасные оценки в гимназии, он не имел никакого желания продолжать образование, а вместо учёбы устроился работать в промышленное садоводство неподалёку. Он так и не обзавёлся друзьями и всё свободное время проводил в комнате без окон, которую Май оборудовала для него в подвале. Там были холодные белые стены, а из обстановки — кровать, шкаф да CD-проигрыватель. Эрик раз за разом перечитывал историю об Элси, которую написала Бритт-Мари, — ту самую, которая осталась у него, когда Ханне с Линдой забрали остальные вещи матери. Эрик никак не мог выбросить из головы мысль о Болотном Убийце.
У него не было девушки — Эрик знал, что хорошо выглядит, и девушки сами нередко проявляли к нему интерес, вот только он не хотел иметь с женщинами ничего общего.
Только не после того, как с ним поступила мама.
В тридцать лет он так и оставался нецелованным. Что было хуже — той осенью Май диагностировали рак молочной железы, и помощь ей теперь была необходима буквально во всём. Эрик старался как мог, и благодаря его совместным с социальной службой усилиям Май смогла прожить дома дольше, чем кто-либо мог предположить. Весной её стали кормить через назальный зонд, и Май практически всё время стала проводить лёжа на диване в гостиной, положив свои худые ноги на подушку. Эрик с тех пор взял себе за правило есть, спрятавшись за кустами смородины в саду.
Это было ради Май — он не мог есть в её присутствии, зная, что сама она не в силах проглотить и кусочка.
С приходом осени она так ослабела, что уже не могла подняться с кровати без посторонней помощи. Эрик сидел у её постели, приходя вечером с работы. Он брал с собой диктофон и просил её рассказать о своей жизни, и об Элси, и о Бритт-Мари. Май считала всё это немного странным, но делала, как он просил. Несмотря ни на что, у Эрика было право знать правду.
К тому же приятнее было проводить время в обществе.
Так они сидели часами и разговаривали. Эрик принёс из подвала старый фотоальбом, и Май своими исхудавшими пальцами указывала ему на лица на выцветших фотографиях и рассказывала. Там, конечно, были и фотографии Эрика с родителями. Там были фото маленькой квартирки, в которой они жили, и детской площадки в парке Берлинпаркен, рядом со статуей кормящей матери. Деревья выглядели такими маленькими, что Бьёрн догадался — тогда они были только что высажены, а вот дома совершенно не изменились. От Элси осталась только одна фотокарточка. Это фото было сделано незнакомцем в тот летний день 1933 года, когда она сошла с корабля, который привёз