Презумпция невиновности - Анатолий Григорьевич Мацаков
Перелайко захохотал, замахал руками:
— Ой, не могу! За бутылкой голый!.. Ох!.. Надо запомнить анекдот. Хлопцы со смеху умрут...
— Запоминайте, — милостиво разрешил Борис и уже жестко сказал: — Добрый вам совет, Иван Казимирович: кончайте пьянки. Дорого они обходятся!
— Еще бы, — вытирая рукавом слезы, согласился Перелайко. — За вчерашнее на работе лишат премии, прогрессивки, тринадцатой зарплаты, да и очередь на квартиру перенесут. Я уже не говорю о тех деньгах, что заплатил сегодня за услуги вытрезвителя...
— Да я не только об этом, — перебил его Гурин и тут же махнул рукой: — Впрочем, лекцию о вреде алкоголя читать не собираюсь, тем более что из вчерашнего вы так и не сделали выводов...
— Виноват, — потупился Перелайко. — Выходной у меня сегодня. Голова прямо-таки разваливалась после вчерашнего, вот и принял малость...
В разговор вступил Козловский.
— Вы в этом доме живете? — кивнул он на подъезд четырнадцатого дома.
— В этом, — повернулся к подполковнику Перелайко. — Вторая квартира, на первом этаже. А что?
— Где вы находились в течение последнего часа?
— Дома сидел у телевизора.
— Не видели, заходил кто-нибудь из посторонних в подъезд?
— Какой-то шалый мужик заскочил, чуть с ног меня не сбил, когда я шел в подвал. Чокнутый он, что ли?
— Как он выглядел?
— Не рассмотрел я его! В подъезде темно было...
— В какое время вы его видели?
— Примерно час назад.
— Где этот мужчина?
— А дьявол его ведает! На второй этаж пожал.
— Сколько квартир на втором этаже?
— Одна. Там живет семья Зеленских — муж, жена и двое маленьких детей.
— Где сейчас Зеленские?
— Час назад видел Петра во дворе с детьми, а где он сейчас, не знаю.
— Чердак у вас открыт?
— Утром был на замке, а как сейчас, не знаю.
Гурин, внимательно слушавший разговор Козловского с Перелайко, уточняюще спросил:
— Иван Казимирович, может, все же заметили что-либо броское во внешности этого мужчины?
— Да это же мгновение было, товарищ прокурор. Буквально несколько секунд. Здоровенный такой мужик в темной куртке...
— Вам нельзя возвращаться в дом, — предупредил Перелайко Борис.
— Почему? — удивился тот.
— Там вооруженный преступник. С ним вы и столкнулись в подъезде...
Перелайко растерянно, с открытым ртом уставился на Гурина. В это время следивший за окнами дома Козловский сказал:
— Женщина в квартире первого этажа подает какие-то сигналы.
Мы с Борисом осторожно выглянули из-за выступа стены. В окне увидели средних лет женщину. Пальцем левой руки она сверлила висок, а правой рукой показывала на потолок.
— Все ясно, — возбужденно произнес Гурин. — Преступник в квартире второго этажа и держит под дулом пистолета семью Зеленских. Нужно прорываться в дом, выселять жителей и попытаться убедить преступника сложить оружие. Брать его в квартире нельзя, иначе натворит беды.
— Выселять людей придется и из соседних домов, — предложил Козловский. — Мало ли что может произойти. Преступнику терять-то нечего!
— Согласен, — кивнул Борис. — Сейчас проинструктируем группу захвата и начнем операцию.
3
В подъезд опергруппа проникла без происшествий. Организованно вывели жителей. Преступник не подавал признаков жизни. В квартире Зеленских стояла зловеще-тревожная тишина.
Вернулся из больницы подполковник Саватеев, смущенно доложил нам с Гуриным:
— Сержанты Анисько и Белоногов опознали преступника на фотографии в альбоме...
— Это можно было сделать еще вчера, — бросил реплику Гурин.
Саватеев покосился на него, продолжал:
— Это Кормилов Олег Александрович. Возраст двадцать шесть лет, дважды судим за хулиганство. С женой разведен, имеет сына в возрасте три года. Живет с родителями. Мать на пенсии, отец работает инженером на комбинате строительных материалов. Сам Кормилов несколько месяцев не работал...
— Точнее, сколько времени он не работал? — опять спросил Борис.
— Около года, — тихо сказал Саватеев и покаянно вздохнул.
— Почему не приняли мер к его трудоустройству? — в голосе Гурина слышалось стылое железо. — Ведь, судя по фотографии в альбоме, он стоял у вас на учете, так?
— Стоял. Мы разберемся, товарищ прокурор, примем самые жесткие меры к виновным! В первую очередь накажем участкового Бабича. Кормилов живет на его участке...
— Нет уж, подполковник Саватеев, — вдруг охрипшим голосом сказал я, чувствуя, как меня захлестывает бешенство. — На этот раз служебное расследование будет проводить УВД, если даже не Министерство внутренних дел республики.
Гурин взглянул на меня, стиснул мое предплечье и спросил у Саватеева:
— И чем же Кормилов занимался, если на протяжении почти года не работал?
— Увлекался культуризмом.
— А что это такое — культуризм? — продолжал потрошить Саватеева Гурин. — Знаете?
— Ну, это какой-то вид спорта, — неуверенно промямлил подполковник. — Раньше он состоял в секции «моржей», зимой в Немане купался...
Борис покосился на меня, усмехнулся, сказал:
— Культуризм — французско-английская система физических упражнений с тяжестями: гантелями, гирями, штангой и так далее. Другими словами, накачивание мускулов. А зачем сие понадобилось Кормилову, можете сказать?
Саватеев не ответил. Он молча рассматривал запыленные носки своих туфлей, и на скулах у него перекатывались желваки. Несколько успокоившись, я распорядился:
— Вот что, Алексей Иосифович. Не будем терять времени. Необходимо срочно собрать по возможности самую полную информацию о Кормилове: его образ жизни, близкие связи, неприязненные отношения, склонности, особенности характера и прочее. Этим займется подполковник Козловский. Выделите ему в помощь опытных работников. Распорядитесь, чтобы сюда доставили отца Кормилова. Попытаемся через него уговорить сына сдаться. Поняли меня?
— Так точно, товарищ полковник! Разрешите выполнять?
— Выполняйте.
— Есть!
Саватеев покинул подъезд дома. Следом за ним вышли на улицу и мы с Гуриным. В квартире Зеленских горел свет, но там по-прежнему стояла бившая по нервам тишина. Борис прислонился к стене, глухо сказал:
— Боюсь, как бы этот Кормилов не натворил новых бед. От него можно ожидать всего. Такой негодяй пойдет на самое тяжкое...
— Подождем приезда его отца. Думаю, все кончится мирно и благополучно, — успокоил я Бориса. — Отсюда преступнику уже не уйти — обложили, как волка. Пойдем посидим
