Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё - Пер Валё
– Хорошо, – отозвался Могенсен.
И это было все.
Дружеские отношения между Монссоном и Могенсеном сложились давно. Мужчины познакомились в конце войны, когда Могенсен приехал в Треллеборг из Германии. Он был одним из приблизительно двух тысяч датских полицейских, арестованных гестапо во время большой облавы 19 сентября 1944 года и посаженных в немецкие концлагеря.
С тех пор два инспектора поддерживали контакт, их отношения были неформальными, практичными и полезными для обеих сторон. Могенсен мог выяснить за один день то, на что Монссону понадобилось бы шесть месяцев, используй он официальные каналы. А когда Могенсену требовалось что-нибудь в Мальмё, Монссон, как правило, справлялся с этим за пару часов. Различная скорость поисков объяснялась тем, что Копенгаген в четыре раза больше Мальмё.
У скандинавов, дабы подчеркнуть их хорошие взаимоотношения, принято говорить о сотрудничестве между шведской и датской полицией только в превосходных тонах. Однако на практике это не совсем так, что в некоторой степени объясняется языковым барьером.
Утверждение, что шведы и датчане понимают друг друга при минимуме усилий, бережно лелеют на самых высоких уровнях в обеих странах вот уже много лет. Но это утверждение отражает скорее благие намерения или иллюзии официальных лиц, чем реальность. Или, грубо говоря, является ложью.
Жертвами этой лжи оказались Хаммар и знаменитый датский криминалист, которые были давно знакомы и в течение ряда лет сталкивались на полицейских конференциях. Добрые приятели, они частенько делали широковещательные заявления о том, с какой легкостью изучили чужой язык, и редко удерживались от саркастических замечаний, что любому нормальному скандинаву это вполне по силам.
Так продолжалось до тех пор, пока после десяти лет общения на конференциях и других встречах на самом высоком уровне они не провели совместный уик-энд в загородном коттедже Хаммара, где вдруг выяснилось: давние знакомые не могут понять друг друга даже тогда, когда речь идет о простейших вещах. Когда датчанин попросил одолжить ему карту, Хаммар принес собственную фотографию. Вот тут-то и начался кошмар. Часть вселенной двух полицейских превратилась в черную дыру, и после нескольких часов глупых недоразумений они окончательно перешли на английский и обнаружили, что совершенно не испытывают симпатии друг к другу.
Секрет хороших отношений между Монссоном и Могенсеном отчасти объяснялся их действительно отличным взаимопониманием. Оба отдавали себе отчет в том, что не знают чужого языка, и пользовались так называемым скандинавским – мешаниной слов, которую, пожалуй, только эти двое и могли понять. К тому же они являлись прежде всего коллегами и вовсе не собирались усложнять отношения.
В половине третьего Монссон вернулся в полицейский участок на Полититорвет в Копенгагене и получил листок бумаги с отпечатанными на нем именем и адресом. Через пятнадцать минут он уже стоял перед старым домом на Ладерстраде и сравнивал имеющиеся данные с выцветшим номером над узкой, темной подворотней. Он вошел во двор, поднялся по наружной деревянной лестнице, опасно прогибавшейся под его ногами, и остановился перед облупленной дверью без таблички.
Он постучал. Дверь открыла женщина.
Она была невысокая и крепкая, но хорошо сложенная, с широкими плечами и бедрами, узкой талией и красивыми сильными ногами. Выглядела она лет на тридцать пять. Коротко стриженные светлые вьющиеся волосы, большой чувственный рот, голубые глаза и ямочка на подбородке. Босая. В пахнущем краской халате, когда-то белом. В черном свитере под халатом. Туго перетянутая в талии широким кожаным поясом. Очень привлекательная.
Она с любопытством посмотрела на Монссона и спросила с типичным выговором жительницы Мальмё:
– Кто вы?
– Вас зовут Надя Эрикссон? – спросил Монссон, не ответив на ее вопрос.
– Да.
– Вы знаете Бертиля Олафссона?
– Да. – Она повторила вопрос: – Кто вы?
– Прошу прощения, – сказал Монссон. – Я хотел убедиться, что не ошибся адресом. Меня зовут Пер Монссон, я служу в полиции, в Мальмё.
– В полиции? А что здесь нужно шведской полиции? Вы не имеете права входить ко мне.
– Да, я совершенно с вами согласен. У меня нет ордера на обыск или еще чего-нибудь в этом роде. Я всего лишь хочу побеседовать с вами. Но если вы не хотите со мной разговаривать, я уйду.
Несколько секунд она смотрела на него, задумчиво ковыряя в ухе желтым карандашом.
– Что вам нужно? – наконец поинтересовалась она.
– Я уже сказал, всего лишь поговорить.
– О Бертиле?
– Да.
Она вытерла лоб рукавом халата и прикусила нижнюю губу.
– Я не желаю иметь дело с полицией, – заявила она.
– Вы можете считать меня…
– Кем? – перебила она. – Частным лицом? Соседским котом?
– Кем вам будет угодно, – сказал Монссон.
Она рассмеялась.
– Входите.
Потом она повернулась и прошла через крошечную кухоньку. Следуя за ней, Монссон заметил, что у нее грязные ноги.
Позади кухни находилась большая мастерская со скошенными окнами, которую вряд ли можно было назвать чистой. Везде валялись картины, газеты, тюбики с краской, кисти и одежда. Обстановку составляли большой стол, несколько деревянных стульев, два комода и кровать. На стенах висели плакаты и картины, а на подставках стояли скульптуры, некоторые из них были обернуты влажными тряпками, одна, очевидно, только что закончена. На кровати лежал темнокожий юнец в майке и трусах. Его грудь покрывали вьющиеся черные волосы,
