Ольга Лаврова - Мафия
Трясущийся от наркотического голода молодой человек пытается выменять соломку на куртку, которую снимает с себя.
— Вещами не беру, — отталкивает его бабуся.
У наркомана нет сил даже говорить. Он выворачивает куртку, дабы продемонстрировать, что она хорошая, с иностранным ярлыком; затем расстегивает пиджак — дескать, и его готов снять в придачу — и показывает, сколько просит: на три пальца, полстакана.
Бабуся отрицательно мотает головой и грудью ложится на свой мешок.
В заприлавочном пространстве толчется, заговаривая с бабусями, как свойский знакомый, один из Мордят, по имени Вася. Ему лет семнадцать, он младший сын Морды, парень беспечный, добродушный и не больно оборотистый, но с ранних лет приучаемый папашей к делу. Вот и сейчас он ищет, у кого бы взять партию оптом.
Крайнее место в ряду занимают Томин с Сажиным.
Перед ними на прилавке ничего нет, кроме набора малюсеньких стаканчиков. Достаточное обозначение для посвященных, что они могут якобы предложить.
Томин не выпускает из руки кейс и тихо говорит Сажину:
— Внимание, Морденок!
Морденку между тем указывают на нашу пару, и он подходит, осведомляется:
— Есть товар, мужики?
— А чего мы тут торчим, как ты думаешь? — не отрицает и не подтверждает Томин.
— Сами будете стоять? Или, может, столкуемся?
— Никогда мы сами не стояли, — говорит Сажин.
— Никогда! — подтверждает Томин и достает платок, чтобы прочистить нос.
Платок — сигнал для милицейской облавы. Разыгрывается точно расчитанная комбинация, не новая, но почти всегда дающая результат: при совместном бегстве завязывается знакомство, и это ведет затем к его продолжению.
Милиция и сотрудники БХСС окружают ряды. Разумеется, кольцо не замкнуто, оно имеет брешь со стороны Томина с Сажиным. А неподалеку в заборе виден узкий пролом.
И пока бабуси пытаются прятать соломку куда-нибудь, Томин тихо вскрикивает:
— Братцы, тикаем! — и первым устремляется к пролому. По дороге он швыряет подальше от себя кейс. За Томиным бежит Сажин. Вася-Морденок, прикинув глазом, куда они нацелились, заражается их примером и припускает следом.
На перехват издалека спешит полный милиционер. Он свою задачу знает и, убедительно изображая погоню, дает троим выскочить с территории рынка.
Здесь Томин с Сажиным удирают налево, а Морденок направо, и его, разумеется, не зовут с собой: было бы нарочито.
На прилегающий к рынку улочке стоят «Жигули» с киевским номером. Сажин мигом садится за руль, Томин рядом.
Толстый милиционер с трудом лезет в заборную щель и свистит.
На этот свисток — совершенно закономерно — появляется и отрезает Морденку путь еще один милицейский мундир.
И то, что «Жигули», рванув с места, тормозят затем возле Морденка и для него приглашающе распахивают дверцу, можно рассматривать как великодушный и даже несколько рискованный жест.
Морденок ныряет на заднее сиденье, машина, вильнув, объезжает милиционера и уносится прочь.
Не обращая больше внимания на Васю, Томин затевает с Сажиным взволнованную перебранку и при этом перемешивает русские слова с украинскими:
— Вот он, твой базар! Пойдем на базар, пойдем на базар! Пожалуйста, сходили на базар!
— Напрасно вы, дядя Саша, товар бросили! Ведь утекли мы!
— А кабы не утекли?
— Утекли же, дядя Саша!
— А кабы нет? Кабы я с ним попался?
— Жалко товар! Пять кило! — сокрушается Сажин.
— Чай, он у нас свой, не купленный! Съездим, привезем, было бы кому!
— Большой убыток!
— Дурья твоя башка! Когда милиция догоняет, надо бросать! — Томин «вспоминает» о Васе и апеллирует к нему: — Правильно говорю или нет?
— Правильно. С товаром задержат — нехорошо.
— Вот столица-матушка как приголубила! — снова «забывает» Томин о Морденке. — Отверни-ка с магистрали от греха, — велит он стажеру.
— А дальше куда? — спрашивает тот. — Прямо домой? Номер сменить и на трассу? Ведь в гостиницу нельзя, дядя Саша.
— Хоть это понимаешь! Конечно, нельзя. В базарной гостинице уж небось шуруют. Хорошо, паспорта липовые.
— Значит, до дому, до хаты?
— А обои? Мне же завтра обещали!
— Потерпит тетя Оксана недельку.
— Это ты здесь говоришь. Лучше я в машине пересплю, а без обоев не поеду!
Их препирательства Морденок выслушивает очень внимательно, и каждая реплика приближает его к нужному для наших героев выводу: этих людей невыгодно упускать, на них можно подзаработать. После всего, что они пережили, озабоченность их какими-то обоями и возможным гневом тети Оксаны выглядит нелепо и потому особо убедительно. Вася не хитрит, но и не дурачок, и папаша, надо думать, воспитывал в нем осмотрительность. Так что он способен логично рассудить: если б мужики сочиняли, то сочиняли бы что-нибудь поумнее.
Морденок подается вперед между Томиным и Сажиным, спрашивает:
— Мужики, первый раз в Москве с товаром?
— Почему первый? — обижается Томин. — Давно у нас берет один здесь.
— А теперь чего же?
— Не пришел, куда надо. Не знаем чего.
— А кто он? Как зовут?
— Что-то ты все выспрашиваешь? — «осторожничает» Томин.
— Да нет, я ведь что… если заночевать — можно к нам. У отца дом большой, сеновал. И на будущее потолкуем.
У Мордвинова физиономия жесткая, хитрая, не то что палец в рот не клади — даже подумать о том не смей: откусит заранее. Немудрено, что прозвали Мордой: увидишь этот тяжелый прищур — не забудешь.
Он принимает в своем доме гостей, которых привез Вася. Кроме них тут еще трое Мордят постарше и позлее.
Комната просторна, обставлена просто. Все сидят вокруг самовара. Вечер.
— Поели-попили, — говорит хозяин. — Сыты?
Гости благодарят.
— Тогда приступим, — кивает Морда своей компании. — Чернявого туда.
Томину мигом связывают руки.
— Это что же такое, хозяин?! Это зачем же?! — крайне изумляется он.
Томина выводят в соседнее помещение.
Вася в экзекуции не участвует, но, вероятно, она не является для него неожиданной.
— Вася! — негодует Сажин.
Тот стыдливо потупляется.
— Музыку! — кидает ему Морда.
Вася идет включать. Музыка гремит во всю мочь, пока не закрывают плотную дверь на террасу, где и надрывается магнитофон, глуша звуки, которые могут доноситься из дома.
Морда достает крупнокалиберный пистолет, указывает им Сажину встать к стене. Сажин подчиняется. Морда затевает серьезную проверку и, естественно, выбрал для этого младшего.
— Ну, легавый, думал, вошли в доверие? А что выйдешь из него вперед ногами — не думал?
— Хозяин, ты сбесился!
— Цыц, Петровка! Давай, — обращается Морда к одному из сыновей.
У того тоже пистолет. Он идет через комнату и с ходу делает несколько выстрелов, всаживая пули вокруг головы Сажина.
— Парень, ты неправ! — кричит Сажин, вжимаясь в стену и прикрывая ладонями сердце. Не верит он, что расстрел всерьез, но чем черт не шутит, колени все-таки ватные.
— Гляди, как положил! — Мрачноватый Морденок тает от радости, видя, до чего аккуратно окаймляют сажинскую голову пробитые в стене дыры.
— Хорошо, сынок, хорошо, — любуется чистой работой Морда. — Иди, кончай чернявого… Через кого на нас вышли? — требует Морда. — Расскажешь — может, помилую.
— Как «через кого»! Вот он нас сам позвал! Мы про вас слыхом не слыхали! Ты зачем нас заманил, подлюга?! — кричит Сажин Васе.
— Дурак, ментов не срисовал, — кривится Морда.
Снаружи раздается приглушенный музыкой выстрел, затем еще один.
Сажин, не обращая внимания на угрожающие окрики Морды, садится на пол.
— Делай что хочешь… За что дядю Сашу!.. У-у-у…
— Дядя… по опергруппе, — ехидничает хозяин.
Двое, отряженных с Томиным, возвращаются.
— Признался? — спрашивает один из них отца.
— Врет пока. Ну соври, соври, откуда твой родственник был?
— С Киева. Грех на тебе, хозяин! — Сажин даже всхлипывает.
— И кому товар возили?
— Звали дядя Миша.
— Где встречались?
— Да какая разница… последнее время — на Котельнической набережной.
— Врешь! Шлепну я тебя, ментяра.
— Хозяин, ты неправ! Ты ошибаешься, хозяин!
Морда некоторое время размышляет. Все это похоже на правду. Что дядя Миша исчез, он знает, и знает, что милиция тут ни при чем.
— Давайте брюнета, — командует он.
Мордята вводят Томина, по знаку отца освобождают его от пут.
— Дядя Саша! — вскакивает Сажин.
Восторженные объятия.
— Хрен с вами, давайте выпьем! — решает Морда.
Томин растирает руки, Вася, ухмыляясь во весь рот, тащит на стол водку.
Ардабьев с женой бродят по городу.
И по тому, как они смотрят друг на друга, как держатся, можно безошибочно заключить, что Вероника не устояла на своей рационалистически-порядочной позиции. Помолодела, расцвела, переживает вторую весну.
