Ольга Лаврова - Мафия
— Все твое! Хоть в окно выкини! И никогда больше не извиняйся. Что без меня делала?
— С тоски подыхала. Разрешил бы работать пойти?
— Чтобы ты опять слушалась дурака-начальника? Смотри сюда, — Коваль держит на ладони коробочку. В коробочке кольцо. Вероника смеется:
— Еще кольцо? Олег, я кругом окольцована!
Все вокруг свидетельствует о его стремлении создать здесь райское гнездышко. Обстановка квартиры нестандартна, много картин, шкуры, изысканная посуда за стеклами серванта. Причем упор не на явную роскошь, а на артистизм и коллекционность.
Курков входит к Знаменскому.
— Звали, товарищ полковник?
— Звал. Мне тут привезли материал на наркомана Демидова. На днях он попал под машину. Да вы сядьте. Жена Демидова тоже кололась, сейчас в роддоме. Надо найти в каком и осторожненько попробовать выяснить вот что: кто из оптовых продавцов снабжал ее мужа. Судя по тому, сколько при Демидове было денег и наркотиков, поставщик — крупная фигура.
Курков приближается к зданию роддома.
Затем — уже в белом халате — стучит в кабинет зама главного врача и скрывается там.
По коридору провозят каталки с младенцами — время кормления.
К заму главного спешит вызванная медсестра.
Пожилой врач просматривает принесенную ей карточку, сообщает:
— На четвертый день после родов было резкое нарушение сердечной деятельности, рвота, боли, потеря сознания. Еле отходили. Затем нормализовалось.
— Ага!.. Пожалуйста, пригласите ее сюда, — обращается Курков к сестре.
— Матери кормят, — взглядывает врач на часы.
— Ей не носят, Владимир Иванович, — напоминает сестра. — Он в реанимации.
— Ах, тот самый?! Новорожденный в критическом состоянии, едва вывели из комы.
Сестра направляется к двери, Курков останавливает:
— Секунду. Демидова получает передачи?
— Сейчас нет, у нее дома несчастье.
— Ясно.
Сестра выходит.
— Доктор, Демидова — наркоманка.
— Что?!
— Как вы не догадались! Ее болезнь — это была ломка, по-научному абстиненция. Все симптомы совпадают!
— Чудовищно!.. Вы наверняка?.. Боже мой, теперь все понятно… Тридцать пять лет я помогал людям являться на белый свет. И вот — матери-школьницы. Дети, которых никто не забирает. А теперь еще врожденные наркоманы! Боже мой, у него ведь тоже абстиненция… семи дней от роду! Я должен проконсультироваться, как спасать, — берется за телефонный аппарат.
— А стоит, доктор? Неполноценный. Обреченный.
— Так рассуждать бесчеловечно!
— Тогда давайте строить для врожденных наркоманов сеть приютов. Это социальная проблема. Сегодня у вас первый, завтра будет сто. Мать ведь скоро погибнет.
— Чего вы от меня хотите?!
— Да нет, ничего. Обмен мнениями. Я, кстати, на собственном не настаиваю. Но что касается Демидовой, надо принять меры.
На лице врача вопрос.
— Ломка не могла кончиться одним днем. А состояние нормализовалось. А передач она не получает. Следовательно?
— Вы намекаете, что кто-то из персонала…
— Конечно, кого-то она уговорила! Ее колют. Некрасивый случай. И подсудный.
— А если прыгнет с четвертого этажа, — врач тычет в окно. — Будет красиво?!
…К двери зама главного плетется по коридору Демидова. Худенькая, бледная, уже несколько увядшая в свои неполных двадцать лет. Глаза бездумные, движения заторможенные.
— Присаживайтесь, мамаша, — встречает ее врач, мучимый жалостью. — Как себя чувствуем?
— Я в порядке…
Речь у нее прерывистая, с паузами, вопросы, даже самые простые, как бы не сразу доходят до сознания, и ответы рождаются не вдруг, ощущается «сдвинутость» психики, отключенность от внешнего мира, причем с оттенком безмятежности.
— А что вы переполошили всех семнадцатого? Не повторялось?
— Нет… Это… Вероятно, нервное…
Больше врачу спрашивать нечего.
— Вот, товарищ приехал, — вздыхает он. — Из милиции.
Демидова медленно переводит взгляд на Куркова.
— Догадываетесь, почему я к вам?
Она старается сосредоточиться.
— Вероятно… про мужа… Знаю, погиб.
— Нет, я про наркотики.
Курков ожидал реакции, но женщина только поежилась и уставилась в пол.
— Передач вам не носят, как же вы устраиваетесь?
Молчание.
Курков приглушает напор в тоне.
— Мы вас беспокоим только как свидетельницу. Понимаете? Но прошу ответить.
— Я не знаю… о чем вы…
Такая внешне беззащитная, податливая, а неизвестно, как подступиться. Чем ее пронять?
— А почему ребенка не приносят — тоже не знаете?
— Карантин… Он пока… на искусственном питании, — вяло складывает она слова.
— Владимир Иванович! — понуждает Курков высказаться врача.
— Не хотели тревожить мамашу.
— На самом же деле?
— Видите ли… — врач справляется в карточке, как ее назвать. — Анна Михайловна, если предположить — предположить, — что в период беременности употреблялись наркотические препараты, то плод — плод — получал их с током крови матери. А впоследствии новорожденный всасывал с молоком. И если предположить, что доступ к наркотикам прекращается, то наступает — наступает — абстиненция. То есть ломка, наркотическое голодание, со всеми…
— У него — ломка? — Демидова с натугой выдирается из своего инобытия и немоты. — У маленького?!.. Он же не выдержит… Это невозможно выдержать!.. Он умрет!.. Я должна его кормить грудью!
— Чтоб всасывал с молоком, — обращается Курков к врачу.
— Мальчик слишком слаб, чтобы сосать, — страдает врач.
— Так введите ему опий! — требует Демидова. — Ему так мало надо!.. Вы обязаны! Есть у вас совесть?!
— Деточка, бедная, — бросается к ней врач. — Ну как вы могли? И еще скрывать?
От сочувственного голоса, от ласкового прикосновения она расслабляется, прижимается щекой к белому халату.
— Я брошу! У меня совсем никого нет. Если будет, я постепенно брошу. Будет цель в жизни. Я начну лечиться. Честное слово! — В этот миг она и сама верит. — Спасите мне сына, я все сделаю. Я его люблю, доктор!
Горло ей перехватывает, набегают слезы.
Курков в легком смущении от прорвавшегося у нее живого чувства, но служебную задачу помнит твердо идет к ней напрямик:
— Мы с доктором подумаем, как помочь. Но и вы помогите нам. Скажите, кто был поставщиком вашего мужа.
— Стало быть, вы назначили цену за жизнь ребенка? — говорит Пал Палыч Куркову, докладывающему о результатах визита в роддом.
Курков задет.
— Товарищ полковник, я задал Демидовой вопрос строго по делу. Без нарушения процессуальных норм.
— Его сумеют спасти?
— Вряд ли. Насколько я понял, шансов мало.
— Н-да… В нашей работе, товарищ старший лейтенант, имеет значение не только конечный продукт. Важно как.
— Я понимаю, вы бы допрашивали иначе. Но и результата не имели бы!
— Ну и какой же результат? — спрашивает Пал Палыч без интонации.
— Поставщик Демидова — делец по кличке Морда, настоящая фамилия Мордвинов. Раньше они жили рядом в Купавне, — наизусть шпарит Курков. — Сначала он обоих приобщил к кайфу, потом Демидов стал распространителем наркотиков. У него были знакомства в гостиницах. Морда с четырьмя сыновьями — их зовут Мордята — контролирует наркобизнес чуть не по всей Московской области.
— Демидова дала такие показания? — изумлен Пал Палыч.
— Да… но подписать побоялась, — несколько снижает победительность тона Курков.
— А-а… Тогда, возможно, сочинила на скорую руку, чтоб от вас отвязаться.
— Нет, она говорила искренне. Это важная информация.
— Ох уж эта мне искренность! Эта мне «информация»! Меня все время пичкают «информацией»! — постанывает Знаменский. — А где доказательства? Где твердые свидетели?.. Нет хуже дел, чем по наркотикам!
— Поскольку все это только информация, я довел ее до сведения розыска. Томин заинтересовался. Собирается выйти на осиное гнездо в Купавне.
«Прыткий юноша», — отмечает про себя Пал Палыч, спрашивает:
— Как?
— Есть сведения, что Мордята порой толкутся на рынке. Говорят, там торгуют маковой соломкой. Действительно?
— Да. Стоят себе южные бабуси. Периодически милиция проводит облавы.
Рынок. В открытом ряду разложили кто что: ручные поделки, семена, веники с мочалками, поздние осенние цветы.
Три бабуси в платочках продают маковую соломку. Две вроссыпь из мешка, стаканами и столовыми ложками, одна по-современному, в полиэтиленовых упаковках.
Посвященные молча отсчитывают деньги. А тем, кто спрашивает, что, мол, у вас такое, отвечают вежливо, но неопределенно: «Травка от разных, милый, болезней, это надо знать».
И любитель просто так прицениться отправляется дальше.
Трясущийся от наркотического голода молодой человек пытается выменять соломку на куртку, которую снимает с себя.
