Борис Васильев - Розыск продолжать
В то время электрички — старые, с обычными, а не пневматическими дверями — ходили медленно и нечасто. Мы сели в пятом часу (уже заметно темнело), но уже к Лосинке вагон был набит до предела. Меня зажали в тамбуре, и я, как ни старался, из-за голов и спин уже не видел Володю. При этом парнишка сидел в дальней от меня половине вагона и, по логике, должен был выходить вперед, по ходу поезда. Поэтому, как только электричка остановилась у пригородных платформ Ярославского вокзала, я начал энергично прорываться к выходу, несмотря на протесты, ругань, угрозы и чувствительные тычки недовольных пассажиров. С изрядно помятыми боками я все же вовремя выбрался на платформу: как раз в этот момент людским напором Пухова вытолкнули из передней двери. Час «пик» был в самом разгаре, множество людей валом валило по всем направлениям и во все стороны, и я скоро опять потерял облезлую шапку с приметной заплаткой сзади. Пометавшись и потолкавшись, я так и не смог нигде обнаружить своего подопечного и со всей возможной быстротой помчался в столь же переполненное метро. Я спешил на Центральный телеграф, так как до семи оставалось совсем немного. Доехав до Охотного, бегом взбежал по эскалатору к гостинице «Москва», перешел на Горького, поднялся к телеграфу и до семи гулял возле полукруглой его лестницы. Ни Пухова, ни кого-либо подозрительного так и не обнаружилось; я вошел внутрь, методически обследовал все залы, ждал до девяти, но Володя Пухов в этот вечер на Центральный телеграф так и не явился.
— Провалил операцию! — громил меня поздним вечером старший лейтенант Сорокопут. — Недоумок, бестолочь, холера тебе в бок! Пухов-то Володька спокойненько в полдесятого домой вернулся, пока ты сыщика там изображал!
— Я толкучки не предусмотрел. Час «пик».
— Час «буб»! Сколько ты ночей не спал? Две? Приказываю отправляться домой и спать ровно девять часов. Даже десять. Уцепил мысль?
Мысль я уцепил, однако подняли меня значительно раньше. В половине седьмого утра все та же почтальонша Агния Тимофеевна у насыпи железной дороги наткнулась на еще теплый труп Володьки Пухова.
— Смерть наступила не более часа назад, — сказал нам местный врач. — Причина: проникающее ранение черепа. Поскольку рана сквозная, определить, из чего именно стреляли, не берусь. Ищите пулю.
До приезда спецбригады из Москвы пулю искать мы не решились. И вообще к трупу не приближались и никого к нему не подпускали. Трудно передать мое состояние в то время: я бродил вокруг, осматривался, расспрашивал, а сам все время думал о собственной вине. Да и узнать ничего не узнал: выстрела никто не слышал, потому что в то же приблизительно время на Ярославль проследовал товарный состав.
Прибывшие работники областного Управления констатировали только то, что и без них было очевидным: убийство, сквозное огнестрельное ранение черепа, труп расположен на расстоянии пятидесяти семи метров от железнодорожной насыпи. Ни пули, ни гильзы, ни места, откуда стреляли в несчастного паренька, не смогли разыскать и самые опытные профессионалы.
— Да при чем тут матрацы! — с неудовольствием поморщился руководивший оперативной группой капитан. — Где имение, где вода. Ну, отработайте эту версию своими силами, а мы пока делами займемся. Значит, так: товарный состав, круг знакомств убитого, опрос жителей. Кто что слышал и кто что видел в районе убийства от шести до восьми утра.
Я доложил ворчливому капитану все, что, по моему разумению, могло быть связано с убийством прямо или косвенно. Не только о потрошении матрацев, к чему капитан отнесся с явным пренебрежением, но и о таинственном представителе райкома, посещавшем московские квартиры жителей Офицерского поселка, а также о поездке Владимира Пухова в Москву.
— Проверим. А что упустил — растяпа. Суетесь не в свое дело, шерлоки холмсы.
— Я окончил курсы...
— Еще хуже, — отрезал капитан. — Полузнайство в нашем деле хуже полного незнайства, понял? И вполне допускаю, что твои необдуманные, прямо скажем, топорные действия могли подтолкнуть убийцу. Могли, понял? И моя бы воля, я бы тебя выгнал из милиции в двадцать четыре часа. Но поскольку нет у меня такой воли, а ты в дело влип основательно, то так уж и быть, поковыряйся со своей матрацной идейкой. Через десять дней доложишь, вот тебе мой телефон.
Я был настолько выбит из колеи гибелью Володи и ощущением собственной вины, что напрочь забыл о Вере Звонаревой, трехдневной ее отлучке, «хрустиках», которые за что-то настойчиво требовал с нее покойный Вовочка, тетке в Сокольниках и возможной встрече Веры с неизвестным Милором (о котором, естественно, доложил все, что знал) в семь часов на Центральном телеграфе. Я тогда был еще очень молод, абсолютно неопытен и не понимал, насколько прав капитан в своей суровой отповеди. Не понимал, насколько вредит делу любительская самодеятельность доморощенных сыщиков, не имеющих ни навыков, ни помощников, ни просто знаний для борьбы с неизвестным преступником, личный опыт которого, его интеллект, знания, развитие могут значительно превосходить те же качества одинокого сыщика-любителя.
В сущности, это и произошло в данном и, увы, роковом случае, однако, сознавая, что совершил оплошность, я не понимал, в чем она конкретно заключалась и почему в результате этой моей промашки преступник решился на такую крайнюю меру, как убийство поселкового дурачка, показания которого даже не могли быть использованы в суде в силу ограниченной дееспособности гражданина Пухова.
— Милор, может быть...
— Проверим, — сухо отрезал капитан. — Ребята тут поработают. Ты с ними не знаком, ничего не знаешь и никуда больше не лезешь. Матрацами занимайся, это тебе по плечу.
Не скажи неприветливый капитан последней фразы, я, может быть, и не закусил бы удила, не обиделся бы до жара, не полез бы в бутылку, выражаясь тогдашним языком. Но меня весь тот день совали носом в эти распоротые матрацы, с которых, собственно, все и началось, и в конце концов количество переросло в качество. Я невероятно обиделся и дал сам себе слово лично представить убийцу заносчивому капитану.
Опергруппа уехала, собрав ничтожные материалы об убийстве. Отныне я должен был бы заниматься «матрацной версией», но заниматься ею я не спешил, поскольку упорно размышлял над иной проблемой.
Время выстрела, оборвавшего жизнь Володи Пухова, было известно не только из предположений местного врача, но и из заключения экспертизы, с которой нас ознакомили. Тогда на Ярославль шел товарный состав: об этом тоже было известно, и поездной бригадой занимались ребята из опергруппы капитана. А мне неожиданно пришло в голову не какое-то там откровение, а некое, весьма недоказуемое соображение, что грохот проходящего товарняка и грохот выстрела совпали не случайно, и именно поэтому, собственно, выстрела никто и не слыхал. А убийца мог стоять на насыпи: там не было снега, а следовательно, и не осталось следов.
Однако после разноса капитана я не решался на самостоятельные действия. Не потому, что боялся служебных неприятностей, а потому, что понял и на всю жизнь запомнил, сколь вредны и опасны личные розыски. Но идти даже к Сорокопуту со своими беспочвенными догадками я не рискнул, решив сначала посмотреть на поезд, который шел, согласно расписанию, в тот день так же, как и во все прочие дни.
Я вышел к насыпи ранним утром еще до подхода товарного состава и, значит, до убийства, если эти два события и впрямь накладывались друг на друга. Было еще очень темно, насыпь в этом месте пересекала низину и оказалась значительно выше тропинки, на которой нашли тело. Областные работники еще тогда внимательно осмотрели насыпь, колею и тропинку, но не обнаружили ничего любопытного, а собака след не взяла. Я несколько раз прошелся вдоль полотна, но не потому, что рассчитывал найти что-либо, а чтобы представить, где мог стоять преступник, поскольку его следов нам обнаружить не удалось. И выяснил, что в это время с насыпи тропинка еле-еле просматривается, а если учесть, что тело нашли в пятидесяти семи метрах от рельсов, то попасть при таком освещении и на таком расстоянии даже в белую заплатку шапки было практически невозможно. Это перечеркивало блеснувшую было идею, но я не успел разочароваться, так как показался поезд.
Я решил дождаться его на насыпи, поскольку кругом был непролазный снег. Заранее стал твердо и устойчиво, ожидая, что мимо промчится грохочущая махина, но в этом месте оказался незаметный для глаза, но ощутимый для поезда подъем: состав полз, грохоча и лязгая. Да, этот грохот способен был заглушить любой выстрел, но я не думал уже о выстреле: неожиданно для себя я рванулся, нагнал подножку, уцепился за поручень, подтянулся и оказался в проходящем составе.
— Не знаю, как преступник пришел к месту убийства, но точно знаю, как он с него ушел, — с торжеством сообщил я Сорокопуту. — После выстрела убийца вскочил в проходящий товарный поезд на ходу.
