Борис Васильев - Розыск продолжать
Я был чудовищно неопытен, нетерпелив и самонадеян тогда. Чудовищно! Увы, я еще не умел слушать собеседника, не умел выуживать из потока чуждых мне воспоминаний факты, за которые следовало бы ухватиться хотя бы потому, что они легко проверялись, поддавались анализу, сравнению, куда-то вели. Нет, я тогда умел слушать только собственные соображения да и вообще только самого себя. И поэтому перебил генеральшу Симанчук в самом неподходящем месте:
— Как он выглядел? Ну, рост, телосложение, блондин он или брюнет? Имя не называл? Не припоминаете?
— Мне он не представлялся. — Она явно была обижена, что я пренебрег ее воспоминаниями. — Они все больше с мужем говорили, а я уже к переезду готовилась. Но запомнила точно: четверо, сказал, бандитов сбежали из Загорской, что ли, тюрьмы. Представляют большую угрозу мирным гражданам, и поэтому он как работник райкома комсомола специально ходит и предупреждает.
— О чем он предупреждает?
— О бдительности, разумеется. — Хозяйка пренебрежительно повела плечом: ох, уж эта бестолковая милиция! — Чтобы не открывали дверей незнакомым, чтобы опасались темного времени и чтобы на всякий случай держали наготове личное оружие.
— Какое оружие, вы сказали?
— Личное, молодой человек, личное.
— А у вас есть личное оружие?
— У нас?.. — Показалось мне или генеральша тогда и в самом деле смешалась?.. — Не знаю, это муж... Нет, нет, что вы! Какое там оружие, это же не положено, что мы, не понимаем, что ли?
Оружие у генерала имелось, в этом я уже не сомневался. Следовало бы уточнить, какое именно: привезенный с фронта пистолет или охотничье ружье, но я вовремя сообразил, что этого мне никто не скажет.
— Значит, вас официально предупреждал работник райкома комсомола?
— Официально. Вполне ответственный товарищ. Очень интеллигентного вида, должна вам заметить, но фамилии его я, к сожалению, не запомнила.
— А оружие вы тогда приготовили, как вам этот представитель рекомендовал?
— Ну, это по мужниной части, — улыбнулась Евдокия Андреевна, но тут же спрятала улыбку, поняв, что проговорилась. — Нет у нас никакого оружия. Нет и никогда не было, так своим начальникам и доложите.
И встала, всем строгим видом указывая, что аудиенция закончена. А я бы и не стал задерживаться (зацепочка появилась, я ведь чувствовал ее, эту зацепочку!) и тут же распрощался, сознательно ни словом не обмолвившись хозяйке о разгроме на ее даче. А пока ехал домой в холодной, разболтанной электричке, записал в свою несолидную тетрадочку всю беседу и наметил четыре вопроса:
1. Где генерал Симанчук хранил принадлежащее ему и, конечно же, официально незарегистрированное оружие?
2. Что это за оружие: боевое или охотничье?
3. Когда из Загорской тюрьмы бежали заключенные и что о них известно сейчас?
4. Какой райком комсомола уполномочивал своих работников оповещать об этом население?
Обо всем — о беседе с генеральшей Симанчук и о своих вопросах — я сразу же доложил своему непосредственному. Непосредственный выслушал молча и вроде бы даже равнодушно, а третий вопрос снял как несоответствующий реальным событиям.
— Никто из тюрем в нашей области не бежал ни зимой, ни весной, ни летом, ни тем более осенью: я бы оперативку получил, понял? А коли так, то и с представителем райкома, который, заметь, гулял только по Офицерскому поселку, тоже все ясно: не было его. На всякий случай перепроверь, но на все сто уверен: если не бабский бред, то наводчик. А коли он есть, наводчик, то тут, Минин, не хулиганством пахнет, а самовольными обысками в поисках оружия. Мысль уцепил?
— Зачем же оружие на даче оставлять, если сам в город переезжаешь?
— Правильный вопрос, однако версии он не закрывает. Я московских товарищей попрошу опросить всех владельцев дач на этот предмет, но в добровольные признания не верю: мысль уцепил?
— Нет. — Надоел мне старший лейтенант со своим цеплянием мыслей.
— А мысль такая: если кто из отставников оружие здесь оставил, то после этой беседы он сюда двинет, если не дурак и знает, что ему причитается за нелегальное хранение. Вот ты мне наблюдение за офицерским поселком и обеспечь. Сержанта Крючкова в помощь возьми, он мужик серьезный. Все уцепил?
А я главное тогда уцепил. Что старший лейтенант Сорокопут мудр и опытен. Что беседа подчас куда важнее допроса, потому что к допросу человек готовится, себя мобилизует, вопросы-ответы репетирует, а в обычном разговоре нет у него ни контроля, ни реакции. И что, наконец, думать надо не о действиях милиции, а о действиях тех, кого милиция интересует: какие поступки они могут совершить после, скажем, посещения участкового уполномоченного и двух-трех его вопросов.
Начальник отделения Сорокопут попросил помощи у Москвы, но осторожные опросы, проведенные столичными коллегами, ясности не внесли. Никто не признался в нелегальном хранении оружия, но зато почти все отставники, проживавшие зимой на городских квартирах, в ближайшие два воскресенья побывали на своих заколоченных дачах. Кое-кто из них заглянул в отделение милиции, чтобы выразить озабоченность за судьбу своего имущества, а кое-кто предпочел негласно явиться и столь же негласно исчезнуть. Мы с сержантом Крючковым вели учет этих посещений, но это ничего нам не дало: люди могли увезти с собой припрятанное оружие, а могли и просто удостовериться в сохранности окон и дверей. Зато другое мы установили точно: никаких представителей райком комсомола не посылал в Офицерский поселок, и, следовательно, кто-то делал это по собственной инициативе.
Между прочим, генерал Симанчук явился в милицию через две недели, и то после того, как я послал в институт, где он теперь работал, официальную повестку. Генерал оказался хмурым и старым и вызовом был крайне недоволен.
— Что за манера людей по пустякам беспокоить?
— У вас на даче ничего не пропало?
— Ничего.
Беседу вел сам Сорокопут. Я сидел в сторонке и помалкивал. «Уцеплял мысль», как выражался мой непосредственный.
— Так уж и ничего?
— Ну, матрац распатронили да подушки.
— Разрешите вопрос? — Я встал и одернул мундир: очень уж волновался и даже робел перед боевым генералом. — У вас в доме, товарищ генерал, никогда не хранилось оружия?
— Какого еще оружия?
— Охотничьего ружья, например. Или личного боевого со времен войны.
— Личного боевого... — Показалось мне тогда или генерал и вправду с трудом спрятал горький вздох? — Личное боевое оружие положено сдавать при выходе в отставку, молодой человек.
— Да, конечно. Однако бывают случаи...
— Это все. — Генерал Симанчук поднялся. — По пустякам прошу впредь не тревожить. Честь имею.
И вышел. Сорокопут недовольно покряхтел, покрутил папиросу и сказал:
— Не привык он врать. А, похоже, пришлось.
— Так, может, нам...
— Ждать! — рявкнул начальник. — Я дело возбудил, и ты мне его раскрой. А пока жди. Но активно: мысль уцепил?
Я тогда еще не знал, что означает «ждать активно», но на всякий случай сказал: «Ясно». Я полагал, что после массового наезда дачевладельцев, после всех слухов, которые расползлись по поселку, неизвестные злоумышленники затаятся надолго, если не навсегда. Но события развивались не по моим предположениям, а по своим законам, в которых мне еще предстояло разбираться.
— Поймала! Поймала!
С таким воплем ранним утром вбежала в отделение почтальонша Агния Тимофеевна Квасина. Была она женщиной немолодой, грузной; запыхалась, поспешая, и, прокричав эти два слова, рухнула на стул отдуваться и обмахиваться. Начальник старший лейтенант Сорокопут еще не появился, в отделении тогда находились только мы с дежурным сержантом Крючковым. И пока Квасина отдувалась, мы переглядывались с молчаливым недоумением, поскольку никто следом не появился, и кто кого поймал, было нам пока неясно.
— А где... — начал сержант.
— Там. — Почтальонша помахала рукой в направлении неопределенном. — Иду утречком по Ворошиловской, вдруг — глядь! — а он матрац волокет! Ну, я, конечно, кричать.
— Кто он-то? — в нетерпении перебил я.
— Вор! Увидал меня, матрац бросил и деру.
— Какой он из себя? Как выглядит?
— Не знаю, милый. Я со страху в снег повалилась и голову спрятала. Сперва, значит, закричала, а потом голову спрятала.
С дежурным сержантом Крючковым мы оказались на Ворошиловской через двадцать три минуты после сообщения. Никого там, естественно, не было, но взломанная дверь и брошенный на полдороге к калитке пружинный матрац существовали в действительности. А заодно существовали и следы, ведущие через сад к изгороди, а за нею — на тропинку, где их обнаружить было уже невозможно.
— Странный след какой, — сказал сержант. — Гляди, будто он ногу волокет. Замечаешь?
— Погоди, парнишка в поселке левую ногу приволакивает. Вроде как загребает ею. Встречал такого?
