Борис Васильев - Розыск продолжать
— Не знаю, как преступник пришел к месту убийства, но точно знаю, как он с него ушел, — с торжеством сообщил я Сорокопуту. — После выстрела убийца вскочил в проходящий товарный поезд на ходу.
Старший лейтенант Сорокопут получил от собственного начальства хороший нагоняй за инициативу, выходящую за его права, обязанности и компетенцию. Теперь на его отделении висело убийство, при всей симпатии ко мне он не хотел обсуждать со мною эту тему.
— Твоя задача — матрацы. В кратчайший срок выяснить. Все, можешь гулять.
— Я прошу разрешения на следственный эксперимент.
— Я сказал: все, Минин. Уцепил мысль?
Мысль уцепил пожилой сержант Крючков, слышавший этот разговор. Когда я вылетел из кабинета, он успел нагнать меня у выхода:
— Что хочешь проверить?
— Ничего! — заорал я. — Я дурак, все, точка!
— Не кричи, — улыбнулся сержант. — Молодо-зелено. Человека убили, а ты обижаешься. Нехорошо. А убийца, свободное дело, мог на том составе уехать. У следующей станции спрыгнул — и ищи ветра в поле. То, что следов нет, это ведь тоже след, лейтенант.
— Тогда он должен был стрелять с насыпи.
— Ну?
— А оттуда в это время еле-еле тропинка угадывается. Конечно, снег подсвечивает, силуэт виден, но ведь ему же не в силуэт, ему в затылок попали, и пуля неизвестно куда ушла. Я хотел сделать фанерную фигуру по размерам Пухова, поставить ее на место, где нашли тело, и пострелять в нее с насыпи.
— Молодой ты, — грустно усмехнулся Крючков. — А я так такой старый, что без всякого эксперимента скажу, что на полста метров голову насквозь прошить можно либо из нашего «ТТ», либо из немецкого парабеллума. Оба выбрасывают гильзы, а их убийце подбирать некогда было, если он на товарняке уехал. Вот и не сходятся у нас концы с концами в этом пункте.
— Думаешь? — растерянно спросил я.
— Нет, случайности я не отрицаю. Все, конечно, в жизни бывает, но нам не стрелять с насыпи нужно, а стреляную гильзу искать.
— Москвичи искали.
— Искали, да не нашли. А она скатиться могла, в снег либо в щебенку зарыться. Словом, надо найти. Обязательно даже надо.
Сержант служил в поселке чуть ли не всю жизнь, и поиски гильзы организовал с размахом. Привел два старших класса местной школы, объяснил, как и что искать, разбил участок поисков на квадраты, но все оказалось напрасным. За три часа семь десятков глазастых ребят, не считая взрослых, в буквальном смысле прощупали каждый сантиметр насыпи, но гильзы так и не нашли.
— Значит, считай, что чего-то мы недоучли, — вздохнул Крючков. — Начни-ка ты сначала, лейтенант.
Тогда я еще не знал, сколько раз почти в каждом эпизоде мне придется снова и снова начинать все сначала. Как только заходила в тупик, обрывалась или оказывалась ошибочной какая-либо из версий, оставалось возвращаться к исходной точке и вновь методически продумывать, а точнее, прощупывать весь ход рассуждений, оставляя в нем только то, что выдержало проверку фактами, и беспощадно отбрасывая догадки, домыслы и допущения. Все это пришло позже, превратилось в привычку, в метод самоконтроля и поисков решений. Но толчком послужили слова старого милиционера: «Начни-ка ты сначала, лейтенант».
А где оно было, это начало, с которого следовало все начинать? Полночи я вертелся без сна на скрипучем диване, то вскакивая, то опять ложась и пытаясь уснуть. Я квартировал тогда у пожилой одинокой вдовы, боялся разбудить ее скрипом, вздохом да шагами, а она тоже не спала, так как по одинокости и жажде заботы ворчливо опекала меня, знала об убийстве столько же, сколько и все, но догадывалась, что я столь болезненно переживаю гибель Володи потому, что считаю себя повинным в этой трагедии.
Я долго, мучительно долго не мог нащупать начало по той причине, что не знал тогда, как его искать. И искал интуитивно, хватаясь то за фразу, то за поступок, то за какой-то неуловимый намек, но все оказывалось случайным, а потому и не позволяло протянуть ниточку. И только порядком устав, с отчаяния начал искать наоборот: от убийства назад, а не из прошлого к убийству; именно этот способ анализа и позволил мне выстроить цепочку, так как сам собой, логически приводил к единственно верному изначальному факту, поскольку я знал его, а не выискивал, не подтасовывал, не придумывал. Способ этакой отмотки событий назад и стал впоследствии основой моих логических размышлений, но в ту полубессонную ночь он возник интуитивно, от усталости и безнадежности. Я мысленно пошел назад от убийства, не стремясь определить заранее, с чего же все началось. И день за днем отступая в прошлое, я в конце концов пришел к событию, за которым все обрывалось: вернулся в первое утро своей работы в этом поселке.
« — Ты Верку Звонареву найди, — в полудреме услышал я голос Сорокопута. — Три дня дома не ночевала...» Стоп, стоп, а при чем же здесь краснощекая Вера Звонарева? Я тогда встретил ее на улице, очень обрадовался, что так легко выполнил первое задание начальника и... И к ней подошел Вовочка и потребовал «хрустик». Именно потребовал: я хорошо помнил интонацию. Но главное не это, главное — начало: в тот день я впервые встретился с будущим потрошителем матрацев, погибшим насильственной смертью у полотна железной дороги в полумраке зимнего утра менее чем через полтора месяца.
Открыв для себя точку отсчета, я так обрадовался, что тотчас же и уснул. Проснулся рано, как всегда (я тогда все еще усиленно вырабатывал полезные привычки), и сразу вспомнил о Вере, первой встрече с покойным Пуховым и его странных претензиях на денежное вознаграждение («хрустик»). Пришел в отделение, но ничего начальнику говорить не стал, решив сначала потолковать с гражданкой Звонаревой. И потолковать не по поводу, не о несчастном Вовочке, а о чем-либо ином, чтобы выяснить интересующие факты не путем милицейского допроса, а в обычной беседе. Для беседы требовалась встреча, а для встречи — предлог; по счастью, таковой нашелся: Вера Звонарева нигде не училась и не работала, что вполне могло обеспокоить участкового уполномоченного младшего лейтенанта Валерия Минина.
Все было учтено, только Веры дома не оказалось. Оказалась мамаша, которая уже вернулась с ночной смены, пила чай и собиралась поспать.
— В Москве Верка, — сказала она. — На работу к нам оформляется, на завод, так что не беспокойся.
— И что это она в Москву зачастила? — спросил я, чтоб хоть что-нибудь спросить.
— Вот и я говорю: зачем суешься, раз у тебя парня отбили и ты доселе ревмя ревешь? Где, говорю, твоя женская гордость, чего ты обратно к своей Люське лезешь?
— А мне говорила: мол, у тетки ночует.
— У Полины, сестры моей, все верно. А Люська — это соседка Полины, оторва не дай бог, прямо тебе скажу. Моя дура своего парня с нею знакомит — похвастаться решила, а перед кем! Та, подлюка, его тут же и сманивает. Сейчас парни в большой цене. — Она выразительно глянула на меня и вздохнула. — Три дня моя дура вокруг голубков этих тогда суетилась — ну, когда я к вам жаловаться бегала — тут ежедень ревела, а потом вдруг в Москву сорвалась. «Куда, спрашиваю, дура ты чертова?» «Люське рассказать...» — И вихрем на электричку.
— Это когда Володю Пухова убили? — спросил я, и сердце мое замерло.
— Нет, это уже второй раз, а тогда Володька еще живой был. Арестовали вы его, что ли, вот моя Верка и помчалась новостями делиться.
Почему Вере необходимо было сообщить счастливой сопернице, что арестован местный паренек? Арестован по пустячному делу, в сущности, хулиганству и отпущен по причине практической недееспособности. И тоже вдруг поехавший в Москву, где я так бездарно потерял его. А не потому ли я его потерял, что Пухов в тот вечер спешил не на Центральный телеграф, а в Сокольники? Милор, с которым был связан Вовочка и, возможно, Вера: не его ли отбила коварная Люська?.. Все это мгновенно пронеслось у меня в голове, но спросил я об ином:
— Вера, поди, сильно переживала, когда Володю убили?
— Переживала, — вздохнула Звонарева. — Два дня ревела: за что, мол, за что? А потом в Москву ринулась. А правда, кто убил-то? Нашли?
— Случайность, — скорее по наитию, чем с какой-либо задней мыслью сказал я. — А Милор, значит, к Люське переметнулся?
— Кто?
— А парня Вериного разве не Милором звать? Неужто спутал я?
— Юрием его звать, — почему-то с упреком сказала мать. — Выдумали Милора какого-то, а мы с иностранцами не водимся. Юрий, это точно.
— Это какой же Юрий? Мастер спорта, что ли?
— Чего не знаю, того не знаю. Может, и мастер, только мне не докладывал. Дурам докладывают, а не матерям.
На этом и кончилась наша беседа, но я почерпнул из нее многое. А главное, если таинственный Милор и впрямь был убийцей, то сделал он это из боязни, что Пухов наведет на него милицию. Не расскажет о нем, а наведет на него: отсюда вытекало, что тогда меня засекли. Засекли и сразу же отсекли того, за кем я шел... А если к тому же предположить, что Милор и Юрий — одно и то же лицо, то Вера Звонарева остается теперь последней свидетельницей, которую предусмотрительный преступник постарается отправить вслед за Вовочкой. Перехватить его тут, в поселке, невозможно, потому что неизвестно, кого хватать, когда и откуда он к нам нагрянет. Значит, следует познакомиться хотя бы с тем, кого отбила у доверчивой Веры коварная Люська, соседка тетки Полины. А адрес тетки был записан в несолидную ученическую тетрадочку в первый день моей работы участковым уполномоченным.
