Час пробил - Виктор Львович Черняк
Джоунс успокоился: раз шеф орал, значит, все шло обычно заведенным порядком и опасаться было нечего.
Наташа стояла у прилавка, заваленного зеленью, и вертела в руках пучок петрушки.
— Все хорошо! Только что такое скремблер-режим, можешь пояснить?
У человека, торговавшего зеленью, отвисла челюсть, и, всегда готовый в бой за честь своей травки, он сказал:
— Лучший трава кругом. Самый пахучий. Кинза — чудо. Цицмат и тархун — опять чудо. Не понимаю, как не нравится трава. Всем нравится. Что еще объяснять?
— Это она мне сказала, товарищ. Извините. Трава прекрасная. Бери, Натуля, бери. — Андрей был смущен и сдачу не взял.
Наташа засунула несколько пучков в большую сумку, висевшую на, плече, и, даже не обратив внимания на недоумевающего продавца, потянула спутника за рукав:
— Что такое скремблер-режим?
— Скремблеры используют некоторые государственные учреждения там, где происходят на, ши события. Эффектив
но
ная штука для борьбы с профессиональными подслушивате-лями. Скремблер превращает человеческую речь при передаче по телефону или по радио в мешанину нечленораздельных звуков, и только специальное приспособление способно снова восстановить из этого хаоса нормальные человеческие ф>разы. Поэтом, у человек, который звонил Харту, и сказал: включите скремблер-режим. Иначе Харт ничего не смог бы разобрать. Если бы кто-то захотел перехватить их разговор, то услышал бы только бессмысленный шум.
— Значит, никто не мог знать о разговоре между Хартом и… тем?
— Почему же никто? Знать мог тот, кто работает в том же учреждении, что и говоривший. Он и записал все на магнитную ленту. Какая нам разница, как и зачем он это сделал? Главное, что мы знаем об этом разговоре.
— А Элеонора не знает?
— Откуда же ей знать? Откуда? Сама посуди.
Лихов подошел к фруктовому прилавку и, наклонясь, прошептал на ухо Наташе:
— Купи инжира вон из той кучи. Два кило. Ничего, что он треснул. Как раз такой — самый вкусный. Инжир в самом соку всегда трескается.
— Как Харт. Он вроде в самом соку, но какой-то треснутый. — Наташа перевесила сумку на другое плечо.
Лихов промолчал. Ему что-то не понравилось в ее словах, а что именно, он понять не мог: то ли сама фраза, то ли то, что ее сказала Наташа. А может, просто скверное самочувствие из-за жары. Не меньше 95° градусов, как сказал бы Харт. Они вошли в овощные ряды.
— Почем ваши помидоры?
Сейчас Наташа была очень привлекательна. Ковбойка в клетку какого-то шотландского клана и сандалии с высокой шнуровкой, как у жены патриция. Загорелая кожа удивительной чистоты. Бывали минуты, когда он представить себе не мог, что они расстанутся. Бывало же, что он знал это наверняка.
— Почем помидоры? — повторила Наташа, губы ее вытянулись в трубочку, и она еле выдохнула: — Что?!
Они отошли в сторону и смотрели, как маленький мальчик старался впихнуть арбуз в сумку, которая была раза в два меньше арбуза. Помогать они ему не стали. Никто не может впихнуть арбуз в сумку, способную вместить лишь его половину.
— Ты один? — Андрей наклонился к мальчику.
— С мамой. Она тут бродит, — он сдеЛал неопределенный жест, — хочет купить груши подешевле.
Мама бродит где-то рядом, значит, проблема арбуза как-нибудь разрешится. Лихов повернулся к Наташе. Она, была еще в Роктауне, в кабинете Харта:
— Аль Капоне я знаю. А Диллинджер? Тоже преступник?
— Тоже. Вообще они были очень разные люди, очень. Знаешь, гангстер это одно, а аутлоу — вне закона, — как Диллинджер, совсем другое.
— У одного на могиле значилось «гангстер», а у другого — «преступник»?
— Что-то вроде этого.
— Я почему-то подумала: скоро к словам «гангстер» и «преступник» можно будет добавить еще одно похожее слово, вернее два. Знаешь какие?
— Нет.
Она улыбнулась. Улыбка сбрасывала ей сразу лет пять, а по утрам и все восемь. Улыбнулась и сказала:
— Не знаешь? Продавец помидоров. Вот какие. Звучать будет так: гангстер, то бишь преступник, или рыночный спекулянт…
В автобусе была давка, инжир превратился в кашу. Наташа вывалила его на фруктовое блюдо, как называлась большая стеклянная тарелка с отбитым краем. К сладкой массе прилипло несколько клочков газеты. Некоторые из них были настолько велики, что полностью сохранился текст колонки. На самом большом обрывке, с пятнами инжира и бляшкой из мелких светлых зернышек посередине, можно было прочесть:
«Полко вник Ла Бруна, занимающий пост офицера связи в итальянской полиции, по возвращении из США заявил: «Американская полиция прекрасно информирована о передвижении большинства лиц, так или иначе связанных с мафией. В момент моего прибывания был получен запрос о помощи в розыске некоего Марио Лиджо, который покинул небольшой южный городок Роктаун при странных обстоятельствах, подозреваемый в убийстве. Однако по своим каналам я узнал, что место пребывания преступника прекрасно известно американской полиции. Таким образом, и запрос, и преувеличенная заинтересованность в его поимке были всего лишь камуфляжем истинных, нам неизвестных, намерений американской полиции. Кажется проблематичной эффективность действия полиций обеих стран при разработ—
ке совместных операций, если уровень доверия между службами и в дальнейшем будет оставаться таким же невысоким».
Наташа шевелила губами, когда читала. Смешно, как маленькая девочка. Всегда можно было догадаться, приковано ли ее внимание к странице, или она думает о чем-то совершенно постороннем, не выпуская книгу из рук. Лихову даже показалось, как он различает по движению губ Наташи фразу на газетном, обрывке, которую они прочли вместе: «…камуфляжем — йстинных, нам неизвестных, намерений…»
— Это все правда? И Марио, и Роктаун?.. — Глаза Наташи были широко раскрыты.
«Не надо отвечать», — приказал себе Лихов. И действительно, его молчание подействовало лучше всяких аргументов. Наташа беспомощно всплеснула руками:
— Значит, они знают, где Лиджо? Они угробят Элеонору в конце концов!
Лихов съел большую инжирину целиком и спокойно сказал:
— Не думаю, что миссис Уайтлоу грозит что-то сейчас, в данный момент. Газета старая, двухгодичной давности. Элеонора, наверное, и думать забыла об этой истории. Даже удивительно, что такая древняя газета оказалась у старушки, продававшей инжир.
Он рассудил так: молодые любят листать старые газеты, а пожилые люди обожают свежие. Для молодых старые газеты — история, для пожилых — напоминание, неприятное напоминание. Лихов поморщился.
— Там нельзя прочесть чего-нибудь повеселее? — Он ткнул пальцем в маленький, почти насквозь пропитанный соком инжира клочок газеты.
Наташа села на кровать, прислонившись к стене, взяла мокрый кусочек бумаги, тщательно расправила на ладони и прочитала с интонациями, удивительно похожими на те, какими читают свои стихи профессиональные поэты, — многозначительно и протяжно:
«Один ботаник вывел сорт хризантем, пахнущих
