Александра Маринина - Чужая маска
В результате времени на пугливого Тихоненко было потрачено много, а толку – чуть. У Стасова не было никаких сомнений в том, что Игорь, выгуливая глубокой ночью интенсивно гадящую собаку, действительно видел своего соседа Евгения Досюкова. Обознаться он не мог по множеству причин. Во-первых, он на допросах правильно описал одежду, в которой видел в ту ночь Досюкова. Во-вторых, Досюков с ним разговаривал, назвал по имени и упомянул кличку дога. А в-третьих и в главных, Игорь Тихоненко и Евгений Досюков жили в этом доме уже пятнадцать лет и все пятнадцать лет были знакомы. Тихоненко прекрасно знал и родителей Евгения. Им разбогатевший сынок купил новую квартиру, поменьше, чем эта, в которой сам остался, но тоже очень приличную. И при таких условиях обознаться он не мог, поэтому все показания об одежде и о разговоре вообще были избыточными.
Эти рассуждения были верны в том случае, если не сомневаться в добросовестности Тихоненко и проверять только достоверность его слов, иными словами – возможность ошибки и заблуждения. Ошибки и заблуждения, как выяснилось, быть не могло. Но могла быть ложь. Тихоненко не видел в два часа ночи Евгения Досюкова, выходящего из дома, и не разговаривал с ним. Ведь никто факта этого разговора не подтверждает, никаких свидетелей нет. Досюков вообще все отрицает, в том числе и то, что выходил в ту ночь из дома. Значит, на самом-то деле показания Игоря ничем не подтверждены и не проверены. Единственная зацепка – одежда. Досюков любил красивую модную одежду и покупал ее в больших количествах, превышающих нормальную потребность. Когда у человека одно пальто, то можно на протяжении сезона смело описывать его, не боясь ошибиться. А когда у него столько курток, пальто, пуховиков и дубленок, сколько висит в шкафу у Евгения Досюкова, то случайное попадание становится весьма сомнительным. Тихоненко описал именно ту куртку – короткую, из светло-коричневой кожи, отделанную белым мехом, с широкими плечами и плотным «манжетом» на талии, – которую описали и другие свидетели и на которой экспертами были обнаружены частицы пороха. И время выхода Досюкова из дома он назвал правильно.
– Пес у меня заскулил, стал одеяло стягивать, я понял, что ему опять приспичило, свет включил – ё-моё, без пятнадцати два. Ну, делать нечего, не мучить же бессловесную скотину, встал я, полусонный, штаны натянул, кроссовки, куртку и поплелся с ним вниз. Только вышел – минуты через три, может, через пять Женька спускается. Стало быть, времени было от без пяти двух до двух.
От дома Досюкова до ресторана «Лада» по ночным пустым улицам было не больше двадцати минут с учетом гололедицы, которая, если принять во внимание, что стоял декабрь, вполне могла иметь место. Вызов по «ноль два» к ресторану «Лада» зарегистрирован в 2.52 ночи. Жизнь показывает, что от момента выстрела в человека до телефонного звонка в милицию проходит от 5 до 15 минут – в зависимости от количества находящихся поблизости людей. Есть некое оптимальное число присутствующих, при котором звонок поступает практически сразу же. Если людей мало, не более трех человек, то они тут же дружно бросаются к раненому и пытаются выяснить, что произошло и можно ли ему помочь, и только спустя довольно длительное время кому-нибудь из них приходит в голову гениальная мысль позвонить в милицию. Особенно ярко такая ситуация проявляется, если среди присутствующих малочисленных граждан есть близкие потерпевшего, которые при виде случившегося сами начинают падать в обморок или орать благим матом и в результате переключают внимание на себя. Если же народу слишком много, то большинство считают, что в милицию уже и так позвонили, а если кто-то пытается выяснить, сделано ли это, то ничего толкового добиться не может и вместо того, чтобы плюнуть на все и позвонить самому, начинает у всех спрашивать, вызвали ли милицию.
В момент убийства Бориса Красавчикова народу было немного, но зато один из них был более или менее тренированным охранником, у которого рефлекс «вызвать милицию» был отработан вполне прилично, поэтому можно считать, что роковой выстрел раздался в интервале от 2.45 до 2.50. Если предположить, что Досюков в 2 часа отъехал от дома и примерно в 2.20 подъехал к ночному ресторану, то вполне можно допустить, что ему пришлось ждать целых полчаса, пока появится Красавчиков. Это нормально, тем более что Досюков был хорошо знаком с потерпевшим и знал его привычки, в частности, когда примерно он уходит из ночных ресторанов. Вероятно, Красавчиков имел обыкновение уходить в промежутке от половины третьего до трех, и, кстати, именно этим может объясняться тот факт, что разгневанный и кипящий ревностью Евгений не сразу побежал разбираться с обидчиком, а терпеливо ждал до 2 часов ночи. Так вот, если допустить, что Игорь Тихоненко по каким-то неведомым пока соображениям говорит неправду и Евгения Досюкова он в ту ночь на улице не видел, то как он мог так точно «попасть» со временем? Да назови он время чуть более позднее, например, не 2.00, а 2.30, и возникло бы сомнение, как это убийце Досюкову удалось так точно подгадать время своего прибытия к ресторану с моментом, когда оттуда выходил Красавчиков. А скажи Тихоненко, что это было в 2.45, – и все обвинение рушится, как карточный домик. Потому что Досюков за три минуты никак не мог бы доехать до «Лады». Ну ни при каких условиях.
Но нет, Игорь Тихоненко упорно называл одно и то же время – от без пяти два до двух, – и никакие уловки многоопытного Стасова не заставили его поколебаться. Тихоненко не врал.
Глава 12
Днем в ресторане было многолюдно, но не шумно. Публика здесь к обеду собиралась все больше деловая, и разговоры за ресторанными блюдами велись днем тоже в основном деловые.
Для разговора со Светланой Нугзар Бокучава выбрал столик в сторонке, где было и потише, и поуютнее, и поинтимнее. Если все пойдет так, как он задумал, то пора начинать атаку на молодую вдову, пора делать первые шаги к тому, чтобы прибрать ее к рукам вместе с неизданными рукописями ее талантливого мужа и всеми авторскими правами. Нугзар был уверен в том, что все рассчитал правильно, только легкое беспокойство слегка покусывало его: встретиться предложила Светлана, а это означает, что что-то случилось. Ох, не сорвалось бы!
Светлану он увидел издали, как только она вошла в зал. Маленькая, худенькая, некрасивая, но невероятно элегантная, притягивающая к себе взгляды мужчин и буквально источающая волны сексуальной загадочности. Нугзар вынужден был признать, что Светлана Параскевич относится как раз к тому типу женщин, которые могут себе позволить быть сколь угодно некрасивыми, потому что их внешности все равно никто не видит. Таких женщин вообще не видят и не рассматривают, их чувствуют, ощущают, ими проникаются и очаровываются, ими болеют, причем порой долго и неизлечимо.
Она кивнула Нугзару, но руки не протянула, хотя тот уже изготовился припасть губами к пальчикам в жесте почтительного восхищения.
– Добрый день.
Она села, не дожидаясь, пока крупный, чуть полноватый Бокучава обогнет стол и подвинет ей стул. Меню уже лежало на столе, и Светлана тут же уткнулась в него, быстро перелистывая страницы. Она сделала выбор, не раздумывая, но Бокучава отметил про себя, что выбрала она самые дорогие блюда. Интересно, что бы это значило? Раскручивает его, чтобы поиздеваться? Или чтобы проверить его на вшивость? Или просто строит из себя аристократку, привыкшую получать все самое лучшее, а потому и самое дорогое?
– Нугзар, ты заказывал кому-нибудь статью о Леониде? – спросила она, когда официант отошел, записав заказ.
– Да, – кивнул тот. – Ты же понимаешь, для того чтобы хорошо продавать посмертные произведения, нужно предварительно провести рекламную кампанию. Все читательницы знают, что Леонида больше нет, соответственно, спрашивать его книги и искать их на лотках и в магазинах они не будут. А если заметят, что поступил в продажу новый роман, то будут считать, что это что-то старое, ранее издававшееся под другим названием. Поэтому я должен подготовить их к тому, что новые книги – это действительно новые книги. То, чего они раньше не читали. Для этого нужна статья. А может быть, и не одна. Журналист приходил к тебе?
– Нет, ко мне он не приходил, он сразу отправился к свекрови, к Лениной матери, и в этом была его ошибка. Он все испортил.
– Что он испортил? – нахмурился Бокучава. – Там вышел конфликт? Он ничего мне не рассказывал.
– Нет, конфликт вышел не там, а между мной и свекровью. Твой мудила журналист растрепал ей про то, что у Лени есть неизданные рукописи и что я продаю их издателям за очень большие деньги. Догадываешься, что было дальше?
– Нет, – признался Нугзар. – А что было?
– Свекровь примчалась ко мне и с пеной у рта стала доказывать свое право на часть гонораров. Она, видите ли, претендует на наследство. Я держалась, сколько могла, хотела кончить дело миром, но она не унималась, и мне пришлось сказать ей правду. Неприятную, надо признаться, правду. Но у меня не было другого выхода. Сейчас ты поймешь, что я имею в виду. Видишь ли, Нугзар, все романы, которые вы издавали под именем Леонида, на самом деле написала я. Ты – опытный издатель, и тебе я могу не объяснять, почему мы взяли Ленино имя. Я думаю, тебе и так понятно.
