Александра Маринина - Чужая маска
– Погоди, Светлана, – не сдавался он. – Книги Параскевича издаю не только я. Новый роман выйдет через месяц у Павла, он же тоже может начать рекламную кампанию. И у Анечки, я знаю, еще несколько месяцев действует общее право на переиздание двух книг, она тоже может предпринять какие-то шаги, чтобы подогреть интерес читателя. Как быть с ними?
– Нугзар, ты ничего не понял, – досадливо поморщилась она. – За все надо платить, и за право печатать посмертные произведения великого Параскевича – тоже. Размер гонорара тут ни при чем, и Анна, и Паша, и все остальные заплатят мне столько же, сколько заплатил ты. Но тебе нужны и другие рукописи. И за то, что я принесу их тебе, а не им, ты и должен заплатить. Вы все – одна шайка-лейка, хоть и считаетесь разными издательствами, и не думай, что это большой секрет. Вот и неси ответственность за всех. Поговори с ними, напугай, убеди, купи – делай что хочешь. Но запомни: одно печатное слово во вред мне – и наши деловые отношения прекращаются и переходят в область гражданского судопроизводства. Спасибо, Нугзар, обед был очень вкусным.
Она поднялась и пошла через весь зал к выходу, провожаемая восхищенными взглядами мужчин. Нугзар Бокучава смотрел ей вслед, вяло дожевывая пересушенный ростбиф, и думал о том, что эту сучку надо зажать в ежовых рукавицах, чтобы не выпендривалась. Конечно, характер у нее тяжелый, что и говорить, и не просто тяжелый – паскудный, но дело того стоит. Надо во что бы то ни стало на ней жениться, тогда она будет до самой смерти творить свои романы, а он будет их издавать. Он станет эксклюзивным издателем этих книг. А это очень большие деньги. Очень.
* * *Кабинет у следователя Ольшанского был небольшим, поэтому, когда вместе с Настей туда ввалился и широкоплечий Юра Коротков, сразу стало тесно. Константин Михайлович выглядел спокойным, но то и дело сквозь деловитый тон прорывались напряжение и раздражение.
– В таком виде мы не можем отправлять дело в суд, – говорил он. – Чистосердечное признание – не аргумент, когда человека нельзя допросить. Особенно если этот человек производит впечатление психически нездорового. Это первое. Второе – причина убийства, как ее излагает Исиченко, тоже выглядит весьма экзотично. С ходу в это поверить невозможно. Поэтому нужно провести посмертную судебно-психиатрическую экспертизу как Исиченко, так и Параскевича. То, что сделала эта женщина, конечно, говорит о ее болезни. Но и то, о чем ее якобы попросил Параскевич, тоже не свидетельствует о его чересчур здоровой психике. Каждое слово в показаниях Исиченко нужно тщательно проверять. И третье. Речь идет о модном писателе. Мы не можем быть уверены в том, что его убийство и ход расследования не заинтересуют широкую общественность. И не дай нам бог, если окажется, что журналисты знают больше нас. Главным образом, представляющими интерес являются два обстоятельства: психическое здоровье самого Параскевича и вероятность организации им собственного убийства, которое, по сути, является самоубийством, а также подлинное авторство его романов. Эти два вопроса являются наиболее пригодными для скандальных разоблачений и для желтой прессы, они наиболее соблазнительны для тех, кто жаждет клюквенной чернухи, и поэтому в этих вопросах мы с вами должны ориентироваться лучше любого журналиста.
– Боже мой, Константин Михайлович, – всплеснула руками Настя, – с каких это пор вы стали бояться журналистов и обращать на них внимание?! Вы же их в грош не ставите.
– Не ставлю, – подтвердил Ольшанский. – Но у меня есть начальники, причем в количестве, явно превышающем мою выносливость. И они-то как раз очень серьезно относятся к прессе, особенно если журналисты пишут о том, что следствие чего-то не знает или на что-то не обратило внимания. Поэтому я выношу постановление о производстве филологической экспертизы, а вы, дорогие мои, хватайте ноги в руки и бегите искать все медицинские карты Исиченко и Параскевича, с рождения и до последних дней. Найдите мне людей из окружения Исиченко, которые замечали странности в ее поведении. Найдите людей, с которыми в течение последних двух-трех недель перед гибелью общался Параскевич, и выясните у них, не был ли он необычно подавленным, не высказывал ли намерений прекратить бессмысленное существование и так далее. Сами знаете, что искать, не маленькие. Начнем собирать материал для посмертной экспертизы их психического здоровья. Как найдете карту – сразу же бегом ко мне за постановлением о выемке. Анастасия, я знаю, девушка серьезная и всего боится, а ты, Коротков, так и норовишь где-нибудь улику утащить без надлежащего оформления, а я потом голову ломаю, как ее к делу пристегнуть, чтобы адвокат мне пальчиком не погрозил.
Коротков хмыкнул и исподлобья бросил быстрый взгляд на Настю. Они оба понимали, о чем говорит следователь и на что намекает. Не далее как три месяца назад Настя допустила совершенно идиотскую оплошность, обнаружив в письменном столе подозреваемого дневник потерпевшей. В стол она полезла, когда никто этого не видел, то есть в нарушение всех правил, процессуальных норм и служебных инструкций, и потом пришлось выворачиваться из этого положения какими-то немыслимыми способами. Но делать замечание Насте Константин Михайлович Ольшанский не хотел, поэтому напомнить о необходимости соблюдения процедурных правил он решил, выбрав своей мишенью Короткова.
Они вышли из здания городской прокуратуры и сразу же отправились в ближайший кафетерий. Юра был хронически голоден, а Настя есть не хотела, но зато очень хотела кофе, погорячее и покрепче. Общий вид кафетерия, как снаружи, так и внутри, особого доверия у нее не вызвал, так как сильно смахивал на пирожковую советского периода, когда кофе делали помойным, светло-бежевым, приторно-сладким и наливали из огромных чанов. Настя огляделась и заметила совсем молоденького паренька, мывшего стаканы в раковине. Бросив взгляд на ценник и отметив, что «кофе черное» ценится в этом заведении в 1400 рублей, она подошла к мальчишке и протянула ему пятитысячную купюру.
– Молодой человек, – сказала она очень серьезно, – посмотрите на меня. Я – уставшая, измученная тяжелой работой, больная женщина. Сделайте мне, пожалуйста, чашку человеческого кофе. Всего одну чашку, но зато как следует. Как себе. Ладно?
Парнишка сверкнул в ответ белозубой улыбкой, быстрым движением вытер руки и сунул купюру в карман.
– В лучшем виде, – бросил он через плечо, устремляясь куда-то в темные глубины общепитовского нутра.
Коротков не был таким капризным, он взял в двух экземплярах нечто, именовавшееся гамбургером, беляш, булочку с повидлом и два стакана напитка, который состоял из концентрата и огромного количества воды. Настя стояла рядом с ним, стараясь не смотреть на гамбургеры, при виде которых ее начинало тошнить.
– Ты что, совсем ничего есть не будешь? – удивился Коротков. – Не голодная, что ли?
– Нет. Я лучше потерплю, сегодня уже наконец Лешка приедет, приготовит нормальный ужин.
– Счастливая, – завистливо вздохнул он. – Везет же некоторым с мужьями.
– Выбирать надо не спеша, вот и весь секрет. Я с Лешкой двадцать лет знакома, а поженились только в этом году. А ты сколько был знаком со своей Лялькой, когда женился на ней?
– Четыре месяца.
– Вот и ходи теперь голодным, мистер Торопыга.
– Вот и хожу, – уныло кивнул Коротков. – Черт, какую гадость они туда напихали? Есть же невозможно.
– Не ешь. Возьми что-нибудь другое, – посоветовала Настя, стараясь не расхохотаться.
– Фигушки, уплочено, буду давиться.
К ним подошел посудомоечный мальчуган, неся в руках симпатичную белую чашечку на блюдечке. Этот кофе даже выглядел прилично. Настя поднесла чашку к губам и убедилась, что и вкус был вполне на уровне. Она тут же полезла в кошелек и достала еще одну купюру. Парнишка молча взял деньги и, ничего не спрашивая, убежал.
– Деньгами швыряешься, миллионерша? – хмыкнул Юра. – Конечно, хорошо быть женой профессора.
– Имей совесть, завистник, – возмутилась Настя. – Десять тысяч – это моя ежедневная общепитовская норма. Ты что, можешь прокормиться на меньшую сумму в нашем буфете? Я больше ничего не буду есть до самого ужина, черт с ним, зато сейчас я выпью две чашки кофе, от которого меня не будет мутить и от которого я даже, может быть, получу удовольствие. Давай лучше начнем работу делить. Ты что себе берешь?
– Ася, а давай попробуем не делить, – предложил он.
– А как же? Будешь сам все делать? Или намекаешь, что я должна все взять на себя?
– Давай попробуем вместе. Мне сложно с тобой делиться, потому что у меня есть машина, а у тебя нет. Я же все-таки мужчина некоторым образом. А все задания, которые нам Костя дал, связаны с беготней по городу. Вдвоем-то веселее ездить.
– Врешь ты все, – вздохнула Настя, залпом допивая первую чашку кофе. – Говори, какая у тебя корысть.
