Андрей Константинов - Внедрение
Александр Сергеевич пожал плечами:
– Я? Поговорю с Егором. Ведь ясно, что он не понимает. Я бы на его месте, в его годы, может быть, еще и не так…
Юрий Николаевич не дал ему договорить, беспардонно перебив, хотя и вежливым тоном:
– Ты на своем месте, и я на своем. То есть ты считаешь, что за пареньком надо сбегать и все объяснить: дескать, ты погорячился, но мы – тоже и так далее… Что он хороший. С благородными мотивациями, да?
Юнгеров молча сопел, слушал, морщины на его лице стали глубже. Юрий Николаевич выждал небольшую паузу и продолжил:
– Дело тут не в чинах и рангах, Александр Сергеевич. Если дело требует – я могу и перед твоим садовником на колени встать! Ты мне открой секрет: Егор кто? Кто он такой, кроме того, что он сын Волги?! Он самый малый и далеко-далёко будущий товарищ. Вот он кто! Понимаешь? У нас ситуация, когда вахтенный матрос недоволен поведением мичмана в другом БЧ и поэтому в перспективе может не хотеть нести дальше вахту на корабле… так?! Раз мичман – говно, то и насрать на всю посудину, где капитан против мичмана не поддержал. Так?!
Юнгеров по-прежнему молчал. Ермилов зло закусил сигаретный фильтр и закурил, пряча огонек в кулаке:
– Помнишь, когда ты сгоряча внедрять его в ментовку надумал? Ну, надумал и надумал, хозяин – барин, тебе же если что втемяшится… Хорошее, кстати, командирское качество – не отказываться от первоначально принятого решения, не метаться и не рыскать… Но имею вопрос: как внедренный? И я не спрашиваю о пользе, которую он вроде как должен приносить на своем месте. Бог с ней, с пользой, понимаю: только-только работать начал, надо оглядеться, все такое прочее. Я не об этом. Я о том, что он ко мне подкатил не с вопросом, а с мнением и требованием! Мол, я знаю плохого человека! Разберитесь немедленно! А я, уважая твое к нему отношение, не могу рявкнуть: «Ты кто, щегол?! Смирно!» Его Штука барчуком назвал? Справедливо! Ты его им и сделал! Только барчуки в общем понимании – они этакие лентяи наглые, а у нас – справедлияый такой, ищущий… но все равно – барчук! А нам нужен не ищущий, а рыщущий…
– Все? – вставил наконец вопрос Юнгеров.
Юрий Николаевич предпочел вопрос этот не услышать:
– Вспомни метод проверки вертухаями зеков, который ты мне однажды рассказывал… Помнишь, о крытой[48] говорили? Вспомнил? Вот и подумай. И подумай не о сегодняшнем выкрутасе Егора, а о будущем…
Юнгеров вспомнил. Однажды он действительно рассказывал Ермилову про крытки и, смеясь, привел следующий любопытный пример: там, где режим лоб в лоб сталкивается с воровскими законами, все равно остается место контрабандной водке. Как без нее, родимой, сидеть годами? Но места-то там сырые, сумрачные и молчаливые. А потому вертухай, беря от жулика в первый раз деньги на пронос водки, приносит ее не сразу, а сначала переводится на другой пост и ждет с месяц. Чего ждет? – Ждет, как зек себя поведет. Ежели заголосит: «Сука, взял деньгу и кинул!» – то вертухай деньги вернет с извинениями, но никаких дел никогда с этим сидельцем иметь больше не будет. А если бродяга закусит губу и смолчит – то, значит, он надежен и не сдаст…
– Если смолчит, значит, не сдаст, – проговорил это правило вслух Юнгеров.
– Во-во, – кивнул Ермилов, раздавливая окурок в пепельнице. – А то его батя-покойник, Волга, повысил издавна рангом смертью своей, а Егор считает, что его повысили и в тоне голоса.
– Ладно, – согласился, хотя и не очень охотно, Александр Сергеевич. – Согласен. Подождем. Посмотрим, как поведет себя.
Ермилов с ерническим облегчением вздохнул:
– Слава тебе Господи, с одним сдюжили.
Юнгеров покосился на Юрия Николаевича:
– С одним?… А второй – кто?
– А второй – Штука, – спокойно ответил Ермилов.
Александр Сергеевич помотал головой:
– Обожди, но ты же сам только что…
Ермилов снова не дал ему договорить:
– Чего бы я резкого ни сказал о Егоре, это не значит, что я этим хвалил Штуку.
– Ну-ну, – Юнгеров закинул ногу на ногу, показывая, что готов слушать.
– А что «ну-ну»? Штука – та еще штучка! За его подвиги его должны постоянно отовсюду гнать…
– Ну так и гнали же! – улыбнулся Александр Сергеевич.
– Угу! – закивал Ермилов. – Гнали. Только странно гнали отовсюду – вроде как почти с повышением. Из разведчиков – в опера. А потом из своих органов выдавили, и он оказался в наших. Потрясающе! Вот он попал-то! Вот парню хуже стало! И не смотри на меня так! Если для тебя такие рассуждения новы или неприятны, то я теряюсь!
– Жду с дрожью вывода, что Штуку внедрили к нам, дабы он испортил тайно водные мотоциклы, – очень серьезно сказал Юнгеров и, не удержавшись, добавил одними только губами: – Подводно-диверсионным способом.
– Не надо, Александр Сергеевич! – вскинулся Ермилов. – Не надо! Я тоже на водиках наяриваю и каждого второго твоего рабочего-молдаванина в застенок пытать не тащу! Не надо! Штукин – это любопытная история. Как быстро он включился в работу! Экий штурманенок!
– Слушай, – устало поинтересовался Александр Сергеевич. – А хорошие люди для тебя есть?
Юрий Николаевич усмехнулся:
– А меня не нехорошие заботят, а непроверенные.
– А честные?
– Абсолютно честен только тот, кому абсолютно нечего присваивать!
Юнгеров вздохнул аж с пристоном:
– Ну что ты хочешь? Проверочные мероприятия Штуке устроить? Зачем? В чем его подозревать? У него в том лифте ого-го какая проверочка получилась…
Ермилов несогласно скривился:
– Да какая такая проверочка?! Не надо демонизировать… Никакая это не проверка была… Ну, не обосрался он, истериковать не стал – и что?… Это более-менее неплохо о нем, как о личности, свидетельствует, но никак не о том, что он абсолютно свой… Помнишь, я говорил тебе зимой, что от серьезных людей в Москве была информация о возможном внедрении к нам? С чего ты Егора-то в менты и определил? Так вот – не умерла та тема-то… Не умерла. Я, правда, как ни старался, более конкретной информации получить не смог. Это-то и настораживает…
– И что же ты на Штуку эту тему примериваешь?!
– А что? Вот если без эмоций: ты прикинь, Александр Сергеевич – ведь после того расстрела, куда парень случайно угодил и случайно выжил – какая перспектива открывается! Я бы на месте руководства оперуполномоченного Штукина задумался.
Юнгеров сердито встряхнул головой, словно освобождался от гипноза:
– Перебор, Юрий Николаевич! Так не бывает. Менты так не работают, им на такое дерзости и отвязанности не хватает, они инструкциями и моральным обликом до сих пор по рукам и ногам связаны… Еще немного и ты дойдешь до того, что и сам расстрел в лифте был организован, как акция прикрытия… Так не бывает…
– Не бывает, – согласился Ермилов. – Ты из меня параноика-то не делай, не надо… И насчет ментов – в принципе, с оговорками – согласен. Нетипично было бы такое для них. Но, как сказала одна приличная дама, задирая на себе юбку в матросском кубрике, – все когда-нибудь бывает в первый раз… И кто сказал, что после того расстрела Штука мог только ментов заинтересовать – как выживший и тем приблизившийся?… Тем, кто расстрел организовал, наверняка информация тоже, какая требуется, правильная поступила. И они могли вокруг Штукина засуетиться – втемную… По крайней мере, я бы, может быть, именно так и поступил бы… Такая мысль тебе в голову не приходила?
Александр Сергеевич не ответил. Он смотрел на Ермилова и думал, что он похож на Змея Горыныча и своим каркающе-хриплым голосом, и подвижным кадыком, и резко очерченными скулами, обтянутыми землистой кожей.
Юнгеров был начитан, но не системно, историю знал достаточно поверхностно, а иначе бы давно смог опознать Ермилова, как известнейшего извечного персонажа при Хозяине. Такие Ермиловы становятся Сеянами при Тибериях и Малютами при Грозных. В народном сознании одни в этих тандемах олицетворяют власть, а вторые – ужас этой власти. Потому что Сталин – это цель, а Берия – лишь средство. Ермиловы – они не товарищи, не слуги и не работники даже. Они – оборотная сторона монеты, что-то вроде стивенсоновского мистера Хайда.
Юнгеров очень часто бывал не согласен с Ермиловым. Но не умел с ним спорить, не мог убедительно возражать, а потому, как правило, – подчинялся. В такие мгновения Юрий Николаевич становился комендантом его души. Нет, конечно, бывали и взбрыки, но они, как ни странно, происходили после того, как Александру Сергеевичу заползали в голову неприятные мысли о том, что некоторые решения ему очень выгодно принимать Ермиловым… А такие не слишком благородные мысли возникали не так уж и редко…
Другое дело – Юнгеров понимал и то, что Юрий Николаевич был проверен тысячекратно и отличался безукоризненностью в технике выполнения любой операции. И он не набивался в друзья; хотя любил хозяина, но умел оставаться независимым в своей любви. Он обладал бесценными знаниями и навыками и при этом умел зарабатывать на них деньги – а такое встречается редко.
