Фридрих Незнанский - Долг самурая

— Экспертиза ДНК не найдет различий, — продолжил Александр Борисович, глядя противнику в глаза. — Только дактилоскопия… отпечатки пальцев — разные. Но его пальцы вы сожгли…

— Чушь, — выдохнул Икэда. — Выдумка.

— Правда? — Александр Борисович усмехнулся. — Ваш брат Юкио никогда не занимался кен-до. А вы, Томоаки, владеете мечом прекрасно.

По лицу тренера пробежала как бы нервная волна.

— Вы должны уйти. Уходите, если не хотите, чтобы я убил вас.

— А что это изменит? — сказал в ответ Турецкий. — Если даже я уйду, я все равно вернусь. Вернусь, чтобы надеть на вас наручники. Вы никуда не сможете скрыться.

— Почему? — спросил вдруг Икэда. — Почему вы это делаете?

— Потому что вы убийца, Икэда. Убийца и негодяй.

— Я должен был, — хрипло выдохнул азиат. — Я должен было это сделать, чтобы остаться в живых.

— Жизнь брата в обмен на вашу?

На лбу Икэды выступили капли пота.

— Всегда приходится чем-то жертвовать, — тихо сказал он. — Юкио был никчемный человек. Он опозорил наш род.

— И вы решили, что ему пришло время умереть? Очень удобное соображение.

Внезапно Икэда рванулся вперед и обрушил на Турецкого шквал ударов.

Это больше не было похоже на рискованный спортивный поединок, это был настоящий бой — не на жизнь, а на смерть. Один из ударов достиг цели, и Турецкий почувствовал, как край деревянного меча обжег ему предплечье.

Уворачиваясь от очередного удара, Александр Борисович споткнулся и упал на пол. Сильнейший удар пригвоздил бы Турецкого к полу навсегда, если бы он не успел сделать перекат. Увернувшись от очередного удара, Александр Борисович сгруппировался, чтобы одним прыжком вскочить на ноги, но вдруг увидел занесенный над собой меч.

«Не успею», — понял Турецкий.

Меч готов был обрушиться на голову Турецкого и уже начал свой стремительный полет, но гортанный выкрик остановил его. Икэда замер и оглянулся на дверь. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Турецкий перехватил свой меч и вскочил на ноги.

У входа в зал стоял поджарый седовласый старик-японец. Он медленно подошел к Томоаки. Тот в ужасе попятился от старика, словно забыл, что держит меч в руке.

Остановившись в шаге от Икэды, старик резко сказал что-то по-японски. Икэда ответил — тихо, испуганно, смущенно. Если бы Турецкий владел японским языком, он бы услышал следующий диалог:

— Что ты сделал с братом, Томоаки? Как ты мог?

— Отец… он сам.

— Ты вынудил его! Ты знал, что он — человек долга. Он, недостойный бродяга, оказался достойнее, чем ты. Ты работал на русских, потом на англичан. Ты знал, что рано или поздно это закончится позором.

— Отец, но… Но как вы узнали?!

— Нет тайн от жаждущего знания, сын. Ты отнял жизнь у своего брата.

— Но я сделал это ради вас! Вы бы не перенесли моего позора. Вы всегда гордились мною.

— Гордился… А теперь мне стыдно. Я ошибался на твой счет. Моим именем ты пытаешься оправдать свою гнусность.

Несколько секунд Томоаки Икэда молчал, испуганно глядя на старика. Затем в лице его что-то дрогнуло, в глазах вспыхнул яростный, звериный огонек. Одним быстрым движением Икэда выхватил из потайного кармана на колене кинжал — тот самый кинжал, который он отнял на мосту у бедняги Рю. Отшатнувшись от отца, Икэда замахнулся клинком, чтобы вонзить его себе в живот, но не успел — старик точным и сильным ударом выбил оружие у него из рук.

Кинжал со стуком упал на пол.

— Ты недостоин избавить себя от позора, как это делали воины, — презрительно произнес старик. — Тебя будут судить русские, ты сгниешь в их тюрьме.

— Отец… Я твой сын… Я…

— У меня был один сын, — резко сказал старик. — Его звали Юкио. И он погиб, как мужчина. Больше нам не о чем говорить.

Старик повернулся и медленно зашагал к выходу. А зал уже заполнили оперативники ФСБ. Секунда — и кольца наручников защелкнулись на смуглых запястьях Томоаки Икэды.

Турецкий поставил меч на стойку, потер, морщась от боли, ушибленное предплечье и достал из кармана пачку сигарет. В зале не полагалось курить, ну и что ж?..

28

Холода отошли, уступив место оттепели. Воздух был прозрачный и солнечный. Кое-где на тротуаре виделись лужи. Купола московских соборов весело поблескивали в лучах солнца.

Генерал Спиваков отвернулся от окна, посмотрел на Турецкого и сказал:

— Что ж… Давайте закончим с этим. Мои люди попортили вам и вашей жене много крови.

— Это точно, — отозвался Александр Борисович.

— Я не должен извиняться, поскольку мы делали свою работу. И все-таки… извините. — Он прищурил колючие глаза и улыбнулся. — Так как, мир?

— Мир, — в тон ему ответил Турецкий.

— А теперь о приятном.

Генерал протянул руку для рукопожатия и сказал:

— Благодарю вас, Александр Борисович. С вашей помощью мы раскрыли уникальное дело. Спасибо вам от себя и от всех моих коллег.

— Не за что, — сдержанно ответил Турецкий, пожимая генералу руку. — Рад был помочь. Все-таки мы с вами некоторым образом коллеги.

— Это верно, — улыбнулся Спиваков. — А теперь главная новость: сегодня вечером у нас в актовом зале вам вручат орден мужества с формулировкой «За мужество и героизм при задержании агента иностранных спецслужб».

Турецкий нахмурился.

— Это шутка? — спросил он. Спиваков покачал головой:

— Я никогда не шучу. Приказ уже подписан. Вы сделали очень большое дело, Александр Борисович. — Генерал усмехнулся. — Теперь полетят головы… На всех уровнях… Но это уже совсем другая история, и она вас не касается. Еще раз спасибо.

— Служу России, — сказал Турецкий.

— Что ж… — Спиваков выпустил руку Турецкого из своих железных пальцев. — Тогда до вечера?

— До вечера.

Турецкий повернулся, чтобы идти, но генерал его окликнул. Александр Борисович обернулся.

— Что-то еще?

— Я вот еще что спросить хочу, — глухо проговорил генерал. — Откуда там отец этого Икэды взялся?

— Меркулов передал мне, что вы не хотите своих ребят во Владивосток посылать. Я решил подстраховаться и подключил свои связи. Я должен был действовать наверняка.

— Понимаю, — кивнул Спиваков. — Вы куда сейчас?

— К жене, в изолятор.

— Она еще в изоляторе? — изумился генерал.

— К сожалению, да, — сухо ответил Александр Борисович. — Еще не все формальности улажены.

Спиваков поднял руку и посмотрел на часы.

— До следственного изолятора вы доберетесь минут за сорок. Я прослежу, чтобы к этому моменту все формальности были улажены. Всего доброго вам и вашей жене.

Турецкий кивнул и вышел из кабинета.

29

Завидев вышедшую на крыльцо больницы Машу, Такеши и программист Дрюля бросились ей навстречу.

— Ну, как? — крикнул, не доходя до Маши, взволнованный Такеши. — Что тебе говорить врач?

Маша молчала, сжимая в руках сумочку и растерянно глядя на мужчин.

— Ну, говори! — страдальчески возопил Такеши. — Иначе я умирать от тревога!

— Говори, не темни! — потребовал и Дрюля. — Что сказал врач?

Усталое личико Маши осветилось радостной улыбкой.

— Он сказал… сказал, что с ребенком все будет хорошо.

Такеши хотел что-то сказать, но горло ему сдавило волнение.

— Отлично! — заорал Дрюля. — Просто замечательно! Такеши, давай!

Такеши вытащил из-за спины букет роз и протянул его Маше.

— Это тебе, — сказал он смущенно. И пояснил: — Цветы.

А Дрюля крикнул:

— Бери, чего жмешься? Та-да-дам!

Маша взяла букет и зарылась в нем лицом. Затем отвела букет в сторону, быстро приникла к Такеши и поцеловала его в щеку.

— Спасибо!

— Нет за что, — ответил японец, сияя от радости. Затем посмотрел на Машин живот и сказал: — Это мальчик?

Маша засмеялась и покачала головой:

— Не знаю. Еще не известно.

— Ну, а если девочка, то что с того? — весело возмутился Дрюля. — Девочка даже лучше. Дочь героя нашей корпорации!

— Дочь самурая! — торжественно произнес Такеши. — Настоящая японка. Японская и красивая, как ее мать.

— Интересное сочетание, — заметил Дрюля. — Погодите… — Он вдруг наморщил лоб, затем улыбнулся и радостно объявил: — Если твоя дочь будет японка, то ты, Маша, будешь япона мать! Япона мать!

Маша и Дрюля заливисто рассмеялись. Такеши растерянно ни них посмотрел, не поняв шутки, затем, заразившись их весельем, рассмеялся тоже.

— Япона мать, — повторял он, смеясь. — Настоящий япона мать!

Это хорошо, что погода наладилась. И хорошо, что в небе ярко светило солнце. В противном случае Ирина Турецкая не зажмурилась бы так смешливо и так по-детски, глянув на залитую солнцем улицу. Она стояла на пороге следственного изолятора, смотрела на яркое солнце, на белый снег, на цветы в руках мужа и его друга Кости Меркулова.