Елена Топильская - Ход с дамы пик

— Я тебе потом объясню, — поспешно заверил его Горчаков. Я еще раз хихикнула. Лешка-то меня понял. Мы вместе водили детей в «Кристалл-палас», когда шел американский фильм «Годзилла», про жуткого динозавра-мутанта невероятных размеров, который выполз из океанских глубин и стал крушить Нью-Йорк. Фильм, в общем-то, на меня большого впечатления не произвел, за исключением одного момента. Мы с Лешкой, к удивлению наших детей, ржали так, что нас чуть не вывели из кинотеатра. Там Годзилла шлялся по Нью-Йорку, кончиком хвоста сокрушая целые небоскребы, а за ним летал армейский вертолет, пилот которого регулярно докладывал в штаб борьбы с Годзиллой сведения о его местонахождении. А Годзилла, не будь дурак, взял и нырнул в метро, скрывшись от глаз военных летчиков. И пилот в растерянности докладывает командующему в штаб: «Сэр, мы его потеряли…» — «Что?!» — ревет сэр. «Мы его потеряли», — лепечет летчик к нашей вящей радости, заключающейся в том, что не одна наша «наружка» умеет терять человека, которого в принципе видно за версту. Я как-то допрашивала злодея, ушедшего в свое время от наружного наблюдения; опера рассказали мне леденящую душу историю про то, как злодей спустился по пожарной лестнице с пятнадцатого этажа. А сам злодей, будучи позже пойманным, рассказал мне совсем другую историю: про то, как спустившись вниз на лифте, он даже постучал по стеклу белой «шестерки» с кассетными номерами, и ушел, насвистывая, и погони не боялся, так как в пресловутой «шестерке» все крепко спали, скорее всего, алкогольным сном.

— И что теперь? — отсмеявшись, спросила я.

— А ничего, — грустно ответил Синцов, наливая мне чай, вопреки моим заверениям, что я сыта по горло утренним чаепитием, и заботливо раскладывая на тарелочке пирожные. Чай я по зрелому размышлению решила все-таки выпить, а сласти отодвинула сразу.

— Спасибо, я пирожные не ем.

— Почему?

— Я где-то читала, что характером человека объясняются его вкусовые пристрастия.

— То есть?

— Ну, мягкие и добрые люди любят сладкое, сдобное, а желчные и мерзкие — соленое и острое.

— Понятно, Маша, — осторожно поглядывая на меня, не удержался Синцов, — тебе, значит, селедочки или соленых огурчиков в самый раз?

— Угу, — кивнула я. — В следующий раз имей в виду.

Я умышленно не упоминала в разговоре Антоничева, хотя ожидала, что это сделают сами Лешка с Андреем. Они начали переговариваться между собой, обсуждая, где искать пропавшего сотрудника администрации президента. Конечно, я не выдержала и тоже включилась в обсуждение.

— Скажите мне для начала: он из Москвы не выехал или в Петербург не въехал? Оба дружно вздохнули.

— Понимаешь, он на своей машине, с охраной, поехал в аэропорт, — начал Синцов.

— Ну?

— Москвичи его довели до аэропорта и уехали, мне отзвонились, что посадили в самолет.

— А они хоть проверили, он зарегистрировался?

— Ни фига они не проверили, но дело не в этом.

— То есть?

— То есть это я уже здесь проверил, когда он из самолета не вышел.

— Ну?

— Зарегистрировался… — сказал Синцов с таким несчастным выражением лица, что мне захотелось погладить его по голове. Я вообще человек очень отходчивый, да еще и жалостливый, несмотря на жуткие легенды о моем стервозном характере; видя их с Лешкой отчаяние, я напрочь забыла об утреннем скандале.

— Куда ж он делся? Оба они пожали плечами.

— Андрей, а где он обычно останавливается, когда приезжает в Питер?

— Да не знаю я. — Синцов даже стукнул кулаком по столу. — Я думал его из аэропорта до хаты довести, посмотреть, где он остановится; все равно надо было телефон слушать, а потом обыски делать…

— А что москвичи говорят? Соответственно его и на работе нету?

Синцов вскинул на меня взгляд больной собаки и только молча покачал головой. Таким же взглядом посмотрел на меня Горчаков.

— То есть вы даже не знаете, здесь он или в Москве?

Они кивнули. На этой немой сцене нас застал журналист, бочком протиснувшийся в дверь моего кабинета.

— Можно, Мария Сергеевна? Ребята, я вам поесть принес, хотите? — сказал он, опасливо косясь на меня, и вытащил откуда-то из недр своей невероятно вместительной кожаной куртки батон, бумажный сверток с колбасой, коробочку чая и пригоршню конфет. Ребята грустно посмотрели на него, и даже Лешка не кинулся к жратве, что указывало на полный кризис ситуации.

— Не нашелся? — понимающе спросил журналист, из чего я сделала вывод, что он в курсе проблемы. — Давайте перекусим, а на сытый желудок лучше думается.

Он по-хозяйски разложил провизию, нарезал булку, подвинул к каждому чашку. Лешка с Андреем медленно и печально взяли по бутерброду, но постепенно втянулись в процесс, и под конец трапезы у них даже лица просветлели. А я, пока они набивали брюхо, достала из сейфа дело об убийстве Риты Антоничевой и набрала телефон ее мамы.

— Наталья Ивановна, это следователь Швецова. Скажите, пожалуйста, Сергей Иванович вам сегодня не звонил?

— Звонил, — ответила она, ничуть не удивившись.

— Он приехал?

— Да, сказал, что только приехал и сразу звонит.

— А где он остановился, вы не в курсе?

— Нет, я же говорила, я его об этом не спрашиваю.

Я положила трубку и сообщила общественности, что есть основания полагать, что Антоничев все-таки приехал в наш славный город.

— Интересно, на чем? — задумался Лешка.

— Уже понятно, что не на самолете, — ответил ему журналист, — и, похоже, не на поезде. Выехал он полседьмого, а сейчас три часа дня. На машине, скорее всего.

— Причем на хорошей машине, — поддакнул Лешка.

Правда, недоверчивый Синцов тут же начал созваниваться с дежурной частью ГУВД, слезно умоляя получить сведения с телефонной станции, и через некоторое время объявил, что междугородных звонков на телефон мамы Антоничевой не было.

— А если он с трубки звонил? — остудил его Лешка.

— Разберемся, — махнул рукой Синцов. — Ладно, братцы, я поехал; мне там должны москвичи передать, кто в охране у Антоничева, может, через них как-то его нащупаем.

Он забросил в рот кусочек колбасы и похлопал себя по карманам, проверяя, все ли взял.

— Андрей, — сказала я безразличным голосом, — завтра суббота.

Андрей, не глядя на меня, промолчал.

— Если ты меня бросаешь под танки, — продолжала я тем же тоном, — договорись хотя бы, чтобы я завтра в дежурке ГУВД посидела. Я приду в десять.

— Хорошо, — коротко ответил он, даже не посмотрев в мою сторону, и вышел.

После ухода Андрея Лешка посидел еще немного в компании журналиста, полюбовался тем, как я украшаю свой кабинет. Я вытащила из сумки снимки мест происшествий, сделанные мной за это время; из сейфа достала фотографии трупов, сделанные при осмотре, и рисунки Жени Черкасовой. Рисунки я прикрепила в центре стены напротив моего стола, а вокруг художественно разместила фотографии.

— Сюрреализм, — отметил журналист, и Лешка согласно кивнул. После этого они, расслабившись, стали изощряться в остроумии по поводу моего «ноу-хау» в области раскрытия преступлений, с реминисценциями из американских триллеров и язвительными репликами насчет болезненного стремления некоторых женщин к оригинальности любой ценой. Я краем уха слушала это словоблудие, отмечая, как, однако, осмелел журналист. Правда, он все время деликатно оговаривался, что никоим образом не хочет меня обидеть, а просто обозначает определенные жизненные закономерности, но я и не обижалась. Пусть они упражняются, а я пока, вовсе не думая об оригинальности, пыталась сообразить: есть шесть убийств, они явно замыслены одним преступным мозгом, пусть даже исполнены разными руками. Должен быть почерк преступника, должно быть что-то, ради чего совершаются эти убийства. И наверняка это «что-то» можно заметить, анализируя обстановку каждого из этих убийств. Но вот что? Похищение фетишей с каждого трупа еще не почерк; это, насколько я понимаю, укладывается в «модус операнди». А в чем тогда заключается почерк? Меня не покидало ощущение, что нужно только найти правильный угол зрения, и я увижу эту примету почерка. Для этого я и развесила картинки, чтобы мои глаза привыкли объединять их и воспринимать, как единую картину; может быть, потом из этой общей картины выплывет какая-то деталь… Завтра получу остальные фотографии, сделанные во время моего путешествия с Кораблевым, и пристрою сюда же. Интересно, имеет отношение к убийству пустая кассета от фотоаппарата «Полароид»? Вот в чем сложность осмотров в общественных местах — никогда не знаешь, что изымать. В первые часы после обнаружения трупа, как правило, непонятно, что валяется на месте происшествия просто так и потом будет загромождать дело, а что из кажущегося ненужным потом пригодится как воздух. В итоге получается, что под конец следствия, когда обстановка места происшествия изменена безвозвратно, кусаешь локти — не изъято именно то, что имеет самое важное доказательственное значение. Через два месяца после возбуждения уголовного дела появляется подозреваемый и выясняется, что для того, чтобы доказать его вину, позарез необходим окурок из-под стола, на который, фигурально говоря, наплевали при осмотре, поскольку замучились описывать и упаковывать пустые бутылки, никому не пригодившиеся… А в квартире уже сделан капитальный ремонт и живут другие люди…