Елена Топильская - Ход с дамы пик
Мысль усугубилась по приезде на место убийства Людмилы Ивановой. Да, все так, как описано в протоколе и обзорной справке. Вход в парадную — мимо зала игровых автоматов, где народ клубится круглосуточно. И здесь ни одного свидетеля. Никто не видел даже, как зашла в парадную молодая женщина, хотя оперативники поработали на совесть, как и по убийству Анжелы Погосян. Мистика какая-то.
Под рассуждения Кораблева о гнилой женской природе и о необходимости поголовного расстрела всего женского населения (за исключением меня, разумеется) или, в крайнем случае, помещения в резервацию, к обеду мы благополучно доехали до последнего не осмотренного мной места происшествия — парадной черного хода, где была убита женщина, названная сотрудниками органов следствия и дознания бомжихой.
Войдя в кишащий народом двор здания современной постройки, где с одной стороны от парадной располагалась помойка, а с другой — подсобные помещения продовольственного магазина, я вновь поразилась отсутствию свидетелей если не убийства, то хотя бы контакта потерпевшей с преступником. Более того, прямо напротив парадной — но это я знала и со слов Синцова — стояла скамейка, на которой местные пенсионеры забивали «козла» практически до темноты. Но никто из них — и это я тоже знала со слов Синцова — не сказал ничего вразумительного на интересующую нас тему.
Выйдя из машины и подходя к парадной, я в который раз поразилась опасности нашего города с криминальной точки зрения.
— Леня, посмотри, как все-таки непродуманно с точки зрения криминологической и виктимологической профилактики преступлений устроены людские жилища!
— Мария Сергеевна, абсолютно с вами согласен. Проблемы криминологической и виктимологической профилактики преступлений и мне покоя не дают! — галантно поддакнул Леня, подавая мне руку, чтобы обойти большую лужу нечистот, проистекающую из подсобного магазинного помещения.
— Ты зря ерничаешь. Вот посмотри на эту парадную. Здесь и днем-то не по себе. А представь, как тут вечером неуютно. Не вижу в окрестностях ни одного фонаря. Во двор и то страшно зайти, а уж к парадной пробираться…
— Да, я и сам про это думал. Я ж к жене во Францию ездил. Так поразился — дверцы у них в домиках картонные, да они их еще и не запирают на ночь. Зато парадные в Париже — прямо дворцы: лестницы мраморные, двери стеклянные, лампы горят эпохи Людовика какого-то… Плюнуть и то не плюнешь, а уж подстеречь кого-то и кроссовки снять — триста раз подумаешь. А может, это просто мне так показалось.
— Да нет. Так и есть. Вот смотри: у людей был вход с улицы. Там хоть все освещено, транспорт ходит и не так страшно. Его заложили кирпичами и устроили магазин. А вход к квартирам перенесли во двор. И плевать на людей. А ведь есть архитектор, который все эти перепланировки должен утвердить.
— Вот и утвердил, за зеленую валюту.
— Ну а это нормально? У моей мамы дом сдали пять лет назад. Вход тоже был с улицы, там вообще сквозные парадные — можно во двор пройти. Тут же все парадные с улицы позал ожили наглухо и лавки там пооткрывали. Архитектор утвердил.
— Ну правильно. Людям же удобнее, когда у них прямо в доме торговая точка.
— А почему бы это не предусмотреть сразу, когда дом строили? А потом, если торговая точка для жителей дома, почему вход в нее обязательно должен быть с улицы, а я вынуждена ходить к себе домой через темный двор? Кто для кого? Я для магазина или магазин для меня?
— Не барыня, и через двор походите.
— Вот-вот, и они так же рассуждают. А мы потом трупы осматриваем.
— Да что трупы, — поддержал меня Леня, — сколько «глухарей» в райотделах валяется: в парадной по голове дали, часы сняли, и привет. Вон, на следователя городской прокуратуры напали, челюсть сломали, и за что? Сапоги унесли и пальтишко. Нас сразу высвистали — мол, месть организованной преступности… Да какое там! Бытовуха. Никто не застрахован.
— Да уж. Хоть в центре, хоть в новостройках. Вон мы в двух парадных побывали; к ним же даже подходить страшно. Свернул с проспекта на тихую улочку — и уже не по себе. И это днем. А вечером или ночью? И дворы эти жуткие…
— Вон до революции дворники в каждом доме были. На ночь ворота закроют — мышь не проскочит. А кто припозднился — звонит, дворник ему откроет и до квартиры проводит.
— Ты так говоришь, как будто сам это видел, — рассмеялась я.
— Да вы представляете, как классно: во-первых, свидетель стопроцентный, кто во сколько пришел и с кем; во-вторых, всегда понятой под рукой. Почему раньше всегда дворника на обыски приглашали?
— Лень, ну ты не обольщайся; дворники — тоже
люди. Думаю, что и с дворниками договаривались. Денежки все любят. А потом, в царской России преступность была та еще, на уровне.
— Ну да, в рабочих кварталах.
— А у нас сейчас все кварталы рабочие, даже исторический центр. Вообще, если бы от меня это зависело, я бы для начала просто лампочки вкрутила в подъездах. Представляешь, как это снизило бы уровень преступности?
— А что толку от ваших лампочек? — не согласился Ленька. — Помогли они убиенным женщинам? В три часа дня в парадных светло было.
— Потом я бы закрыла все входы в подъезды со дворов.
— А если нету входа с улицы?
— Тогда эти дома вообще подлежат сносу. Потом я уничтожила бы все дома сто тридцать седьмой серии, с лестницей, изолированной от квартир…
— А жильцов этих домов взяли бы жить к себе? Ну что, пошли?
Леня отворил передо мной дверь, ведущую к месту убийства первой жертвы маньяка. Мы зашли в подъезд и стали осматриваться.
— Зачем она в парадную потащилась? — спросила я Кораблева. — Никто из живущих тут ее не знал. Не в гости она шла, это точно.
— Бутылки при ней не было?
— То есть, не шла ли она распить бутылочку в одиночестве? А что б ей не распить ее на лавочке во дворе? Погода хорошая была…
На звуки наших голосов из квартиры на втором этаже высунулась женщина и сразу спряталась обратно.
— Ты видел, Леня? Мы ведем себя тихо, и то она поинтересовалась…
— Вы к тому клоните, чего ж она не видела жертву и убийцу? Может, она как раз после убийства стала проявлять бдительность.
— Вечно ты, Леня, все опошлишь. Ты вот лучше скажи мне, почему ни в одном случае нет свидетелей? Никто не видит, как убийца заходит в парадную и как выходит оттуда.
— Мало ли, — пробормотал Леня, поддав ногой какой-то черный пластмассовый предмет.
— Что это? — заинтересовалась я.
— Кассета от «Полароида», — нагнувшись, объяснил Леня. — Дерьмо, невесть сколько тут валяется. Кто-то мусор выносил, она и выпала.
— Леня, найди мне понятых, давай ее изымем.
— Ma-ария Сергеевна, вы рехнулись, что ли? Все, что на полу валяется, изымать будете? Прямо как ребенок, честное слово.
— Леня, а давай выясним, у кого из жильцов есть «Полароид»?
— Да вы меня на «слабо» не берите. Это пусть ваш Синцов выясняет, его специфика. Я борюсь с организованной преступностью, вы не забыли?
— Особенно на Староневском…
Махнув рукой на раздувшегося от спеси борца с организованной преступностью, я подняла кассету от «Полароида», завернула ее в бумажку и положила в сумку.
— Ну что? Куда теперь? — недовольно спросил Кораблев. — Надеюсь, я вашу жалкую тыщу, на которую вы раскошелились мне в долг, уже отработал?
— В прокуратуру. Спасибо, Леня, за твой самоотверженный труд.
* * *В прокуратуре мое самолюбие было на сто процентов вознаграждено за утреннее унижение. Я простучала каблуками по коридору, даже не зайдя в канцелярию и не поинтересовавшись, на месте ли Горчаков. Но тут же ко мне в кабинет заскреблись Горчаков и Синцов с виноватыми лицами. У Горчакова в руках был чайник, Синцов держал пакет с пирожными.
— Маш, чайку попьем? — спросил Горчаков с интонацией мужа-подкаблучника, застуканного женой в постели с любовницей и пытающегося наладить брачно-семейные отношения.
Я равнодушно пожала плечами.
— Пейте.
— А ты? — спросил Синцов с интонацией любовницы, оттасканной женой за волосы в той же ситуации.
Я снова пожала плечами.
— Я с утра чая не хочу. Ренегаты переглянулись.
— Можешь радоваться, — мужественно сказал Горчаков. — Никого мы задерживать не будем.
— А что так? Испугались? Все-таки сотрудник администрации президента?
— Хуже, — мрачно ответил Синцов. — Он в Питер не прилетел.
— Да-а? А как же так? Он что, из аэропорта вернулся?
— Если бы. Он вообще пропал.
Я не удержалась и хихикнула:
— Потеряли?
Синцов обреченно кивнул.
— Привет от Годзиллы, — радостно сказала я.
— При чем тут Годзилла? — искренне удивился Синцов.
— Я тебе потом объясню, — поспешно заверил его Горчаков. Я еще раз хихикнула. Лешка-то меня понял. Мы вместе водили детей в «Кристалл-палас», когда шел американский фильм «Годзилла», про жуткого динозавра-мутанта невероятных размеров, который выполз из океанских глубин и стал крушить Нью-Йорк. Фильм, в общем-то, на меня большого впечатления не произвел, за исключением одного момента. Мы с Лешкой, к удивлению наших детей, ржали так, что нас чуть не вывели из кинотеатра. Там Годзилла шлялся по Нью-Йорку, кончиком хвоста сокрушая целые небоскребы, а за ним летал армейский вертолет, пилот которого регулярно докладывал в штаб борьбы с Годзиллой сведения о его местонахождении. А Годзилла, не будь дурак, взял и нырнул в метро, скрывшись от глаз военных летчиков. И пилот в растерянности докладывает командующему в штаб: «Сэр, мы его потеряли…» — «Что?!» — ревет сэр. «Мы его потеряли», — лепечет летчик к нашей вящей радости, заключающейся в том, что не одна наша «наружка» умеет терять человека, которого в принципе видно за версту. Я как-то допрашивала злодея, ушедшего в свое время от наружного наблюдения; опера рассказали мне леденящую душу историю про то, как злодей спустился по пожарной лестнице с пятнадцатого этажа. А сам злодей, будучи позже пойманным, рассказал мне совсем другую историю: про то, как спустившись вниз на лифте, он даже постучал по стеклу белой «шестерки» с кассетными номерами, и ушел, насвистывая, и погони не боялся, так как в пресловутой «шестерке» все крепко спали, скорее всего, алкогольным сном.
