Фридрих Незнанский - ...И грянул гром
— Да! Да, да, да!
— И часто с ним подобное случается?
— В том-то и дело, что первый раз.
— Что?.. — удивилась Ирина Генриховна. — Он ни разу не оставался ночевать у приятелей? Или…
Она хотела сказать «у девушки», но ее опередила Чудецкая:
— Господи, да не в этом дело, оставался он у кого-нибудь или не оставался! Конечно, случалось, что и дома не ночевал. Но… вы только поймите меня правильно. Договоренность у меня с ним: если у кого-нибудь остается или загулял не в меру, он всегда звонил мне и предупреждал, что ночью домой не придет или же придет поздно вечером. А тут… как в пропасть провалился.
Слушая взвинченный голос Чудецкой, Ирина Генриховна вдруг переключилась мысленно на свою собственную дочь, которая пока что ночует только дома, и невольно подумала о том, что не за горами тот час, когда она вот так же будет не спать вечерами, поджидая Нинку с дискотеки или со студенческой гулянки. И почувствовала вдруг, как сжалось сердце и болезненным холодком кольнуло под ложечкой.
— Простите, Марина Станиславовна, а вы… вы пробовали прозвониться Диме? Он же с мобильником не расстается.
— Неужто не пробовала! — совершенно глухим, неожиданно севшим голосом отозвалась Чудецкая. — Через каждые десять минут номер набираю.
— И что? Долгое, очень долгое молчание, тяжелый вздох и…
— Не отзывается, я… я уж не знаю, что и думать. Даже больницы все обзвонила.
— А в милицию… в милицию не обращались?
— Нет, — отозвалась Чудецкая и замолчала, видимо думая о чем-то своем.
— Но почему — нет? — удивилась Ирина Генриховна. — Если Дима пропал и не отзывается на мобильный звонок…
— Ну, во-первых, в милиции просто посмеются над тем, что совершенно взрослый парень не ночевал всего лишь одну ночь дома, а его мать-дура уже с ума сходит по этому поводу, а во-вторых… — Она замолчала, видимо не решаясь рассказать что-то глубоко тайное, может быть, даже очень неприятное, — наконец собралась с духом и негромко, будто боялась, что ее может услышать кто-то совершенно посторонний, сказала: — У Димы, как и у всякого творческого человека, маленькая склонность…
— К легким наркотикам? — чувствуя нарастающую заминку, подсказала ей Ирина Генриховна.
— Да, к легким, — торопливо подтвердила мать Чудецкого. — Он иногда с друзьями… баловства ради… — И уже чуть повысив голос: — Но вы-то откуда про это знаете?
— Да вроде бы как догадывалась.
— Догадывались?.. И… и что? Ирина Генриховна пожала плечами:
— Да в общем-то не увидела в этом ничего криминального. Студенты!
— Вот! Правильно! — взвился голос Чудецкой. — Вы не увидели в этом ничего криминального! Потому что вы музыкант. Интеллигент. А в милиции, простите меня за это слово, в каждом мальчике, который хоть раз выкурил сигаретку с планом, видят законченного наркомана. И стоит мне только обратиться к ним с официальным заявлением об исчезновении Димы, так они в первую очередь прокрутят всех его друзей и знакомых, среди которых есть и довольно неблагополучные ребята. А это… В общем, вы сами знаете, как легко замарать имя человека и как трудно его потом отмыть. И случись что с Димой… Ведь его же сразу поставят на учет в их наркоконтроль.
В словах Чудецкой была доля истины, и Ирина Генриховна не могла не спросить:
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Да! Пожалуйста. Именно поэтому я вам и звоню.
— Чем?
— Ну-у, я знаю от Димы, что ваш муж — крупный человек в прокуратуре, так, может, он… по своим каналам…
— Но он сейчас в госпитале, — может быть, излишне резко ответила Ирина Генриховна. — И-и… и я не знаю, сможет ли он сейчас хоть чем-то помочь.
Измученная исчезновением сына, Чудецкая, видимо, надеялась на совершенно иной ответ, она надеялась на помощь, и слышно было, как она хлюпнула носом:
— Простите, я не знала. До свидания.
— И все-таки, — остановила ее Ирина Генриховна, — я попробую переговорить с Александром Борисовичем.
— Но ведь он же…
— Сегодня я буду у него и вечером перезвоню вам по домашнему телефону.
— Может, лучше по мобильнику?
— Хорошо.
Перед тем как покинуть Гнесинку, Ирина Генриховна позвонила матери Димы Чудецкого:
— Что-нибудь прояснилось? В ответ только глухой стон.
— А вы всех его знакомых обзвонили?
— Тех, кого знала и чьи телефоны нашла в его записной книжке. И ребят, и девчонок.
— Так он что, оставил книжку дома? — насторожилась Ирина Генриховна.
— То-то и странно, — уже совершенно сникшим голосом ответила Марина Станиславовна. — Обычно он ее с собой таскает, вместе с мобильником, а тут… мобильника нет, а записная книжка и кейс с учебниками дома.
Это уже было более чем странно, и все-таки Ирина Генриховна попыталась успокоить мать ученика как могла:
— Постарайтесь успокоиться, всякое бывает. Я сейчас еду к мужу, он обязательно постарается вам помочь.
Хлюпанье носом и невнятно-тихое:
— Спасибо вам. Буду очень благодарна.
Несмотря на боль, которая то приглушалась, то вспыхивала вдруг с новой силой — давала знать о себе задетая пулей кость, Турецкий пребывал в прекрасном расположении духа, по крайней мере именно так показалось его жене, когда она переступила порожек палаты, и Ирина Генриховна не могла сдержаться:
— Прекрасно выглядишь, муженек.
— Так я же чувствовал, что ты придешь, — расцвел в улыбке Турецкий и, слегка приподнявшись на локте, поцеловал ее в подставленную щеку. — А гусар, как сама понимаешь, он и в лежачем положении гусар.
— Это чего ж ты хочешь этим сказать? — хмыкнула Ирина Генриховна.
— Да уж расценивай как знаешь. И засмеялись оба, счастливые.
— Слушай, Шурик, а откуда вдруг у тебя такой телевизор? — удивилась Ирина Генриховна, кивнув на «Самсунг» довольно приличных размеров, который стоял на месте едва ли не портативного «Сокола».
— Грязнов привез. Сказал, чтобы глаза не портил.
— Денис?
— Да нет, Славка.
Явно удовлетворенная ответом, Ирина Генриховна присела на стул в изголовье, поставила на колени впечатляющий, битком набитый целлофановый пакет.
— Слушай, Шурик, я тут тебе кое-что принесла…
— Ирка… — взмолился Турецкий, — ну я же тебя просил. Мне уже складывать жратву некуда, медсестрам раздаю. Ты каждый день носишь, Грязновы с Меркуловым чуть ли не целый холодильник всякой всячины натащили. Что ты, на откорм меня поставила? Я ж ведь этак могу и в ожиревшего импотента превратиться.
— Ну до импотента тебе еще далеко, — успокоила Турецкого Ирина Генриховна, — хотя и жалко, что далеко. Будь ты импотентом, я бы тебя еще больше любила. А что касается домашнего бульона из петелинской курочки, да опять же домашних пельменей, от которых ты аж трясешься, то, думаю, они не помешают.
— Так оно бы… к пельмешкам…
— Перебьешься. К тому же, насколько я знаю Грязновых с Меркуловым, вы уже успели и телевизор этот обмыть, и за твое выздоровление выпить.
— Иришка… — устыдил жену Турецкий, принюхиваясь к запаху наваристого, еще горячего бульона, термос с которым уже громоздился на тумбочке. — Конечно, коньячку армянского по пять граммулек выпили, но только в пределах допустимой нормы.
— А кто вашу норму мерил?
— Ирка, прекрати! И давай-ка лучше рассказывай, как там наша Нинель. Всего лишь три дня, как не видел, а уже кажется, что целая вечность пронеслась.
— С дочерью, слава богу, все в порядке, а вот… И Ирина Генриховна вкратце пересказала все то, что услышала от матери Чудецкого. Замолчала было, покосившись на мужа, однако не удержалась, добавила:
— Боюсь я за него, Шурик. Очень боюсь. Парень-то хороший, да и как музыкант… В общем, боюсь.
— Так ведь взрослый уже парень, пора бы и своим умом жить.
Она полоснула по лицу мужа пристальным взглядом и негромко произнесла:
— Насколько я знаю, лично ты начинаешь трястись относительно дочери уже после девяти вечера.
— Так ведь она еще несовершеннолетняя, — парировал Турецкий. — К тому же девочка.
— А он мальчик! К тому же музыкант. И в эти годы у них особенно сильно проявляется тяга ко всякого рода музыкальным тусовкам. А там… сам знаешь…
— Травка и легкий кайф?
— Не ерничай.
— Даже так? — удивился Турецкий. — Так ведь ты же сама пыталась оправдать как-то ту попсу, которая сидит на колесах или не может выйти на сцену без понюшки белого порошка.
— Ну, видишь ли, — стушевалась Ирина Генриховна, — ты одно с другим не путай. А если не хочешь помочь…
— Ты того, не кипятись особо, — тронул ее за колено Турецкий. — Чем можем, поможем.
Она погладила его по руке:
— Спасибо.
— Спасибом не отделаешься. И пока что я еще не импотент…
— Дурачок.
— А вот за «дурачка» еще один штрафной балл, хотя… — И засмеялся радостно: — Меня, пожалуй, и на одного не хватит.
