Фридрих Незнанский - ...И грянул гром
Ван Клайберн и Эмиль Гилельс. Два великих пианиста, покоривших своей игрой мир. Фотографии висели друг против друга, и ощущение было такое, что эти два гения, до чертиков уставшие от мировых турне, выступлений в лучших концертных залах и конкурсах на звание «лучший», просто наслаждаются своей игрой, чтобы уже в следующую секунду с силой бросить свои пальцы на клавиши концертного рояля.
Засмотревшись на фотографии, Голованов даже не заметил, как в дверном проеме застыла мать Чудецкого, и только ее голос, тихий и как бы ушибленный, заставил его оторваться от фотографий.
— Нравится?
— Не то слово.
— Тот, что справа, — Клайберн, американский пианист. А второй…
— Я знаю. Гилельс.
— В лицо знаете Эмиля Гилельса? — не смогла удержаться Чудецкая.
— А почему бы и нет? — не менее ее удивился Голованов. — Мне как-то случилось на его концерте побывать, перед Афганом. Ну а когда вернулся… Жалко, что второй раз вживую не услышал. К этому времени Эмиль Григорьевич уже умер.
Видимо, ничего подобного Чудецкая никогда не слышала от своих арбатских клиентов, которые тоже порой не брезговали «высоким искусством», и теперь пожирала сыщика глазами. Эмиль Григорьевич… случилось побывать на концерте… и в то же время Афган… Так, может, он вовсе и не сыщик?
«Сыщик-сыщик», — хотел успокоить ее Голованов, однако вслух произнес негромко:
— Может, на кухню пройдем? Или в комнату. Чтобы поговорить. Ирина Генриховна сказала, будто ваш Дима записную книжку дома оставил?
— Да, конечно, — наконец-то пришла в себя хозяйка дома. — И если вы здесь уже закончили… — она обвела рукой комнату сына, — то прошу на кухню.
И добавила, словно оправдываясь:
— Знаете, люблю свою кухню. Там… там уютнее как-то. Особенно в эти дни.
Когда Голованов прошел на кухню, где уже был накрыт стол, он не мог не согласиться с признанием хозяйки дома, что она любит свою кухню. Ее было нельзя не полюбить. И если вся квартира была отремонтирована под впечатляющий, но совершенно безликий «евростандарт», в общем-то чуждый истинному москвичу, то этот уголок квартиры утопал в теплых полутонах карельской березы и даже кайзеровская плита гармонировала с общим настроением кухни.
— Нравится? — совсем уж вроде бы как не по теме спросила Чудецкая, заметив восхищенный взгляд гостя.
— Очень.
— Мне тоже нравится. Хотя, должна вам признаться, пришлось и с сыном повоевать, когда здесь ремонт шел. Хотя сейчас на любой бы «евро» согласилась, лишь бы он рядом был.
И снова на ее глазах навернулись слезы.
— Марина Станиславовна… — укоризненно протянул Голованов, — мы же с вами договорились. Все будет хорошо. Уверяю вас.
Она хлюпнула носом, и на ее лице впервые за все время отразилась скорбная улыбка.
— Вашими бы устами…
Прошла к бару, вмонтированному в резной навесной шкафчик, открыла дверцу:
— Коньяк, виски?
Привыкший за годы службы в спецназе ко всему, что горело и тлело, Голованов не отказался бы сейчас и от стакана водки, однако надо было держать марку фирмы, и он произнес скромно:
— На ваш выбор.
— Я… я бы лично остановилась на коньячке.
— Поддерживаю, — улыбнулся он и тут же предложил свои услуги: — Может, чем-нибудь помочь?
— Боже упаси! — довольно изящно всплеснула руками Чудецкая. — Кухня — это женская прерогатива.
Голованов непроизвольно хмыкнул — эти бы слова да всем женам в уста. И еще он невольно обратил внимание на то, что, с того момента как он переступил порог этой квартиры, хозяйка дома стала понемногу оттаивать — уже не хлюпала постоянно носом, да и на лице ее стали разглаживаться скорбные складки. И это было хорошо, по крайней мере для него лично. С ней уже можно было начинать работать.
Он расспрашивал ее про сына, про его учебу в Гнесинке, про друзей, а возможно, что и поклонниц его таланта пианиста. Подогретая французским коньяком, она довольно охотно рассказывала что знала, и только когда Голованов спросил, есть ли у Димы постоянная девушка, Марина Станиславовна пожала плечами.
— Не знаю. Честное слово, не знаю. Да и разговора насчет этого как-то не заводил. Учеба, музыка и концерты — об этом Дима рассказывал охотно, а вот насчет любви и постоянной девушки…
Видимо впервые за все время, она задумалась о довольно странном поведении девятнадцатилетнего парня, который ни разу не заикнулся матери о том, что влюблен в кого-то, и вновь пожала плечами.
— Ну, может быть, имя какое-нибудь чаще всего упоминал, разговаривая по телефону?
На этот раз она только хмыкнула в ответ, покосившись на мобильник: он все это время лежал на столе, и она время от времени смотрела на него, вздыхая.
А ведь действительно, подумал Голованов, это раньше, когда в квартире стоял один аппарат на всю семью, матери знали все секреты своих детей. А по нынешним временам, когда у каждого сосунка по две мобилы в карманах…
— М-да, об этом я как-то не подумал, — согласился с Чудецкой Голованов и потянулся за бутылкой: — Вы позволите?
— Я думала, что вы сами догадаетесь. То состояние тревожного ожидания, которое держало ее все это время, видимо, понемногу отпускало, и теперь она могла позволить себе даже немного пококетничать. И это тоже было неплохо.
Пригубив глоток терпкого коньяка и проводив глазами опустевший бокал хозяйки дома, который она поставила на стол, Голованов произнес негромко:
— Марина Станиславовна, вы обещали мне записную книжку Димы. Может, пролистаем ее?
— Да, конечно, — спохватилась Чудецкая. — Простите, совершенно выпало из головы.
Она принесла из комнаты довольно-таки объемистую записную книжку сына, положила перед гостем:
— Вот. Перелистав разбухшие от записей страницы, переполненные телефонами, именами и, видимо, просто кличками, Голованов спросил:
— У вас есть ксерокс?
— Естественно. А что?
— Вы позволите отксерить эти странички?
— Ну-у… если это не навредит Димке…
— Я здесь, чтобы помочь ему. — В голосе Голованова прозвучали металлические нотки.
— Да, конечно. Простите. О чем это я! Ксерокс в Димкиной комнате.
…Вернув хозяйке дома записную книжку сына, Голованов хотел уж было распрощаться, как вдруг глаза Чудецкой вновь наполнились слезами и в них было что-то такое, отчего опытному спецназовцу даже стало немного зябко.
— Что с вами, Марина Станиславовна? Она какое-то время молчала, потом вдруг закрыла лицо руками, и ее плечи дрогнули от плача.
— Марина… Марина Станиславовна…
— Вы… вы уже уходите?
— Ну-у в общем-то да. Вроде бы все обговорено, и теперь…
Она кивнула и, не отрывая ладоней от лица, каким-то глухим голосом произнесла:
— Вас… вас очень ждут дома?
— Да как вам сказать…
— В таком случае… может, останетесь у меня? — дрожащим от волнения шепотом попросила Чудецкая. — Я… я боюсь, что не переживу одна эту ночь.
И прижалась к Голованову мягкой, податливой грудью.
— Останься, если можешь.
Проснулся Голованов от осторожного, почти ласкающего движения пальчиком по обнаженной спине, да еще, пожалуй, от похмельной сухости во рту. Вспомнил все, что было ночью, и негромко произнес:
— Маришка?
— Да, милый.
— Не спишь? Она не ответила и уже в свою очередь спросила:
— Эти рубцы… раны?
— Вроде того, — отозвался он, переворачиваясь на спину. Обхватил руками ее белое, податливое тело, прижал к себе: — Не обращай внимания.
Она, казалось, не слышала его.
— Жалко, что так поздно встретила тебя.
«Началось, — хмыкнул Голованов, одновременно думая о том, что, видимо, опять придется „плести лапти“, оправдываясь перед женой. Оперативная разработка, которая закончилась ночной врезкой, и прочая ахинея, которым уже давно не верили жены. — Ну да ладно, отобьемся», — подумал он, целуя Марину в аккуратный, светло-коричневый сосок.
— Жалко, — повторила она, сдвигая руку вниз и прижимаясь к нему всем своим жарким телом. — Ты бы обязательно женился на мне.
— Так ведь, как сказал дедушка Ленин, все еще впереди, — хмыкнул Голованов.
— Не обнадеживай, — посерьезнела лицом Марина. — Я ведь действительно поверить могу.
Он засмеялся и, слегка отстранив от себя уже поплывшую Марину, посмотрел на часы:
— Все, графиня, подъем. Чего не успели, докончим потом. Мой босс не любит, когда опаздывают на оперативку.
— А если позвонить ему? — взмолилась Марина. Однако Голованов уже натягивал брюки.
— Маришка, лапочка, труба зовет. Мне же копытить сегодня придется. А прежде чем начать копытить, надо будет каждую детальку обсосать с Грязновым. Так что… крепкий кофе с капелькой коньяку — и в бой.
Перед тем как распрощаться с Мариной, Голованов прошел в комнату ее сына, прислушался к шуму воды из ванной комнаты и, только убедившись, что Марина все еще принимает освежающий душ, изъял из тайничков таблетки экстези и травку.
