Фридрих Незнанский - ...И грянул гром
— Вот так мы и живем, — резюмировал Стрельцов, уже загодя обвиняя мать Валерии, пусть даже косвенно, в гибели дочери. Мол, знали бы домушники, что квартира стоит на охране, вряд ли сунулись бы, а так… — Что говорят соседи?
Мартынов развел руками.
— Те соседи, что на лестничной площадке, ничего подозрительного не заметили, как, впрочем, и никакого шума никто не слышал, а вот что касается уже опрошенных жильцов дома, то здесь прорисовывается кое-что интересное. Две женщины, которые в начале третьего возвращались из магазина домой, видели, как из подъезда, в котором произошло ограбление с убийством, вышел довольно высокий темноволосый парень, на плече которого висела явно тяжелая, объемистая спортивная сумка.
— И с чего бы это вдруг они обратили на него внимание? — позволил себе усомниться в достоверности рассказанного Стрельцов. — Насколько я знаю по своему собственному подъезду, у нас вообще никто никогда ни на кого не обращает внимания. А тут вдруг… высокий, молодой, темноволосый…
Кто-то из оперов хихикнул негромко, явно подыгрывая своему шефу, однако Мартынова было не сбить.
— Здесь особый случай, товарищ майор. Эти две женщины, возможно, тоже не обратили бы на того парня с сумкой внимания, если бы у стоявшей неподалеку машины этого шатена не поджидал еще один парень, который, как показалось тем женщинам, едва держался на ногах.
— Что, пьяный? — удивился Стрельцов, видимо впервые услышавший за всю свою многолетнюю милицейскую практику, чтобы домушники взяли на заключительный и оттого самый важный акт тщательно отработанной квартиры в стельку пьяного подельника, способного завалить дело.
— Возможно, что и пьяный. Но, как им показалось, этот блондин был все-таки скорее обкуренный, чем пьяный.
Это уже меняло дело.
— Фотороботы, надеюсь, составлены?
— Так точно.
— А что с пальчиками? Есть надежда?
— Нож. Однако сильно сомневаюсь, чтобы он где-то уже проходил.
Глава вторая
С того памятного вечера, когда она ждала своего Турецкого к ужину, а из него в это время уже извлекали пулю в больнице, Ирина Генриховна жила с обостренным чувством надвигающейся беды. И хотя в госпитале, куда сразу же после операции перевели Турецкого, его лечащий врач уверял ее, что еще несколько дней — и Александр Борисович сможет танцевать мазурку, это чувство нарастающей тревоги по-прежнему не отпускало. И она, в общем-то умная и здравомыслящая женщина, как сама о себе говорила Ирина Генриховна, не могла уловить причинную связь этого состояния. Хотя и копалась в самой себе как в корзинке с грибами, выискивая тот червивый, который мог подпортить весь сбор. И не могла найти, как ни старалась.
В какой-то момент подумала даже, что это ее состояние постоянной тревоги вызвано проблемами взрослеющей дочери, которая в свои пятнадцать лет уже рассуждала так, что ей, далеко не глупой матери, даже стыдно становилось порой за примитивность мышления, которое было присуще ее собственному поколению. Однако с дочерью, которая по-своему перенесла ранение отца, вроде бы установился полный контакт, но это знобко-беспокойное чувство по-прежнему не оставляло ее, а порой даже перехлестывало через край. Особенно это проявлялось ночами, ближе к утру, и она, с трудом проглотив чашечку кофе, ехала в свою Гнесинку.
Оставалась надежда, что облегчение придет во время класса музыки, который она вела в колледже, но зачастую не оправдывалась и эта надежда. И оттого, видимо, иногда срывалась едва ли не на крик бабы из коммунальной квартиры, чего вечерами опять-таки не могла себе простить.
…Войдя в кабинет и поздоровавшись с учениками, она обратила внимание, что вновь пустует стул Чудецкого, и этот в общем-то пустячный, казалось бы, факт еще сильнее обострил ее состояние внутренней тревоги. В Чудецком она видела будущего музыканта, занимаясь с ним, ставила на него как на будущую неординарную личность, которой еще будут аплодировать в Концертном зале имени Чайковского, и вдруг… Уже второй день не появляется в училище (с откровенным презрением относясь к бесцветно-тусклому слову «колледж», она продолжала называть училище имени Гнесиных училищем, и с этого ее не могли столкнуть даже упреки коллег в ректорате), а она не знает, что с ее учеником.
Ирина Генриховна покосилась на Стокова, который в этот момент раскладывал на пюпитре ноты:
— Староста, что с Чудецким? Не заболел, случаем?
По-юношески нескладный и длинный как жердь, Стоков оторвался глазами от нот, покосился на пустующее место и невразумительно пожал плечами:
— Чудецкий?.. Н-не знаю.
— Так кто же знать должен, как не староста? — вспыхнула Ирина Генриховна и тут же пожалела о своей несдержанности. Стоков хоть и староста группы, однако не пастух, поставленный ректоратом училища следить за своим стадом. К тому же, в отличие от того же Димы Чудецкого, которому не надо думать о хлебе насущном, Лева подрабатывает в каком-то детском саду, получая за это едва ли не копейки.
— Я… я выясню, — стушевался Стоков, и его торчащие уши стали пунцово-красными. — Я обязательно… после занятий… я позвоню ему.
— Не надо, — движением руки остановила его Ирина Генриховна. — Садись. Я сама позвоню.
Стоков снова уткнулся глазами в пюпитр, и только его уши, красные как разваренные раки, выдавали его состояние. И снова Ирина Генриховна обругала себя за несдержанность. Причем непонятно чем вызванную. Дима Чудецкий не первый, кто пропускает занятия, и винить в этом старосту… Господи, чушь какая-то! И еще подумала, что пора бы заняться по-настоящему и собственными нервишками, может быть, даже поплавать месячишко-другой в бассейне, когда ее Турецкий окончательно пойдет на поправку. Короче говоря, в нынешнем ее состоянии надо не слюни распускать, а начинать жить более активной жизнью. Да и дочери, кстати говоря, побольше внимания уделять. Недавно увидела на ее столе несколько новехоньких книг по юридической практике, невольно удивилась этому, а вот спросить у дочери, с чего бы это она на ночь глядя стала читать комментарий к Уголовному кодексу, забыла.
Она была недовольна собой, что тут же отозвалось на ее учениках, и оттого, видимо, занятия прошли довольно-таки скомканно. Кто-то постоянно фальшивил, у кого-то вообще ничего не получалось, хотя еще вчера она радовалась за своих учеников, и она позволила себе облегченно вздохнуть, когда занятия наконец-то закончились.
— Все свободны, — прощаясь, сказала она и, уже обращаясь к Стокову, добавила: — Лева, ты особо-то не шебурши, я сама позвоню Чудецкому. И еще… ты уж, пожалуйста, извини меня.
— За что? — расцвел пунцовой краской Стоков.
— Извини!
Когда осталась одна, достала из сумочки мобильник с записной книжкой, нашла домашний телефон Чудецкого. Рядом с ним был записан номер мобильного телефона его матери, с которой, судя по всему, по просьбе Марины Чудецкой, ее познакомил сам Дима, набрала номер домашнего телефона. Чудецкий был не из тех учеников, кто отлынивал от занятий по музыке, и если он второй день не появляется в училище, значит, приболел и лежит дома. Однако трубку никто не поднимал, и она вынуждена была набрать номер еще раз. Результат прежний — длинные гудки и никакого ответа.
Уже начиная волноваться по-настоящему и думая о том, что если бы Дима вдруг заболел, хотя в пятницу он был совершенно здоров, то он бы обязательно позвонил ей домой или на мобильник, Ирина Генриховна решила перезвонить часом позже, как вдруг ожил ее мобильник. Она невольно вздрогнула, и, как оказалось, не зря.
Звонок был от Марины Чудецкой, и по одному только ее голосу, наполненному тревогой, можно было догадаться, что с Димой что-то случилось и срочно требуется помощь. И еще Ирина Генриховна невольно подумала о том, что, видимо, не зря зациклилась сегодня на своем ученике, хотя, казалось бы, и без него хлопот выше крыши.
— Ирина Генриховна, дорогая… — голос звонившей буквально вибрировал от волнения, — Дима… Дима пропал.
— Это… это как — пропал?
— Ну ушел из дома — и нет его.
— Простите, а разве он не заболел?
— Заболел?.. — эхом отозвалась Чудецкая. — Нет! Нет-нет. Он совершенно здоров был. Да и вчера, когда я уезжала на работу…
— Простите, но я-то думала, что он действительно загрипповал и оттого уже второй день не появляется в училище. И сама только что вам звонила.
— Господи, да здоров он был, здоров! — едва ли не рыдала мать Димы. — И вчера, когда я уезжала на работу, он тоже собирался в училище. Я и вечером, когда вернулась домой, и ночью, когда глаз не сомкнула, и утром, когда обзвонила всех его друзей…
— Выходит, он еще вчера ушел из дома — и до сих пор от него ни звонка, ни привета?
— Да! Да, да, да!
— И часто с ним подобное случается?
— В том-то и дело, что первый раз.
