Охота на тень - Камилла Гребе

Это было безответственно — ведь Бьёрну пришлось в одиночку заниматься Эриком в течение нескольких часов, а его такие перспективы обычно не слишком радовали.

Мысли Бритт-Мари вернулись к Фагербергу, Крооку и остальным. Бритт-Мари знала, что, скорее всего, преувеличивает, но ей всё время казалось, что коллеги на неё косо смотрят. А их разговоры вполголоса, которые велись у кофеварки или около буфета, при появлении Бритт-Мари тут же стихали. Даже зови-меня-Алисой стала как-то странно поглядывать на Бритт-Мари. Единственным, кто более-менее адекватно себя вёл по отношению к ней, оставался Рюбэк, если можно считать адекватными его судорожно улыбающееся лицо и преувеличенное стремление угождать.

Когда Бритт-Мари покинула участок, на центральной площади уже было тихо и пустынно. Даже репортёры, весь день простоявшие у дверей участка в ожидании услышать официальное заявление, уже разошлись. Но их присутствие и не представляло для Бритт-Мари никакой сложности. Она предполагала, что никому из них не пришло бы на ум, что она, женщина, являлась сотрудницей уголовной полиции, и к тому же непосредственно работала над нашумевшим делом.

Проходя мимо игровой площадки, Бритт-Мари вспомнила, что Рюбэк звал её прийти туда. Она глянула на часы. Было пять минут десятого. Она всё ещё могла бы с ним встретиться. Возможно, Бритт-Мари пошло бы на пользу, если бы она смогла облегчить перед ним своё сердце, узнать его видение ситуации. Но она понимала, что этому не бывать. Ей нужно было спешить домой.

К тому же… Рогер Рюбэк и она в парке. Вдвоём. В темноте.

Это могло закончиться самым определённым образом. А у неё и без того хватало проблем.

Тем не менее, по пути домой Бритт-Мари продолжала сомневаться. Словно ноги не желали слушаться её. Ноги вели её под деревья, в густой мрак, наполненный ароматами влажной зелени и позднего лета. Ноги хотели в тишине ступать по покрытой росой траве.

Ноги хотели нести Бритт-Мари к запретному и невозможному.

Когда она отперла дверь к себе домой, в прихожей её встретил Эрик. Из одежды на нём был только подгузник. Вся уличная обувь была вывернута из полки и валялась разбросанная по полу, словно обломки кораблекрушения. Воздух был пропитан тошнотворным зловонием, и Бритт-Мари бросилось в глаза, что подгузник Эрика протёк, а липкая коричневая субстанция стекала по его ляжке.

— Бедняжка, — воскликнула она, присев с ним рядом на корточки. — А куда ты дел папу?

Эрик показал пальчиком в сторону гостиной.

— Папа устай, — пояснил он, очевидно нимало не обеспокоенный сложившейся ситуацией, и потянулся за белым резиновым сапогом.

Бритт-Мари расшнуровала туфли и бегом бросилась в гостиную, в страхе перед тем, что должно было открыться её взору. Нельзя было так задерживаться. Нужно было вернуться домой в шесть, как обычно.

Выскочив из прихожей, Бритт-Мари застала Бьёрна лежащим на полу гостиной. Он издавал громкий храп. На журнальном столике вперемешку валялись пустые пивные жестянки и бутылки из-под водки. Недоеденный бутерброд с печёночным паштетом лежал на ковре у самого рта Бьёрна, словно тот заснул прямо с куском во рту.

Бритт-Мари упала на колени рядом с ним. Не для того, чтобы проверить, всё ли с ним хорошо, а потому лишь, что силы её покинули, и гравитация неудержимо притянула её к полу. В тот миг, когда Бритт-Мари скорчилась на ковре в позе эмбриона, глотая катившиеся по щекам жгучие слёзы, она впервые отважилась признаться себе в немыслимом.

«Я больше так не могу», — подумала она.

«Я просто погибну».

На другой день Бритт-Мари была на ногах с раннего утра. Она покормила Эрика завтраком, измерила ему температуру, чтобы убедиться, что он здоров, и затолкала пивные жестянки в мусоропровод. Она даже успела проветрить в квартире, чтобы Май, когда придет, не почуяла, как там было накурено.

Потом Бритт-Мари усадила Эрика в кровать рядом с Бьёрном и разбудила мужа. Тот зафыркал, щурясь на неё из-под опухших век, и пробормотал что-то про кофе. Бритт-Мари проигнорировала. Он не извинился за своё вчерашнее поведение — возможно, считал, что просить прощения было не за что, или попросту ничего не помнил.

Только вот Бритт-Мари не могла забыть.

На самом деле она почти всю ночь пролежала без сна, размышляя о своей жизни. Бритт-Мари думала об Элси и о распятых женщинах. О Фагерберге, Рюбэке и Бьёрне. И, конечно, об Эрике — какое счастье, что вчера с ним ничего не случилось. Ведь в квартире малыша подстерегают бессчётные опасности: розетки, окна, острые ножи, пылающие конфорки, о которые так легко обжечь маленькие пальчики.

Да, с ним могло произойти всё что угодно.

В конце концов Бритт-Мари уснула, зажав в кулак помолвочное кольцо своей матери, которое носила не снимая на шее.

Идя на работу короткой дорогой, Бритт-Мари ощутила в воздухе незнакомую прохладу, прозрачную хрупкость, которая намекала на скорое наступление осени. Листья берёз пожелтели, а многолетние растения вокруг статуи в парке Берлинпаркен стояли по пояс в высоту, давным-давно сбросив цвет. Строители, копошившиеся вокруг гигантского котлована, сменили футболки на свитера с длинными рукавами, а знакомый пьяница у фонтана на площади, тот самый, который напоминал Беппе Вольгерса, укутал плечи каким-то засаленным покрывалом, пытаясь сберечь тепло.

Бритт-Мари бросила взгляд на часы. Было четверть восьмого.

Не было никакой причины приходить на работу в такой ранний час. Ни Фагерберга, ни Рюбэка на местах ещё не будет, а те времена, когда Бритт-Мари казалось важным продемонстрировать начальству своё усердие, давным-давно миновали.

Бритт-Мари решила прогуляться. Она пересекла площадь и направилась в сторону озера Тунашён. Через пару сотен метров городская застройка кончилась, а вместо асфальтированной дороги показалась узкая гравийная тропа. Бритт-Мари шла сквозь редкий подлесок, и опавшие листья, увлекаемые ветром, кружились в танце у её ног.

Она дошла до самого озера. Ветер растревожил водную гладь, и небольшие волны разбивались о каменистый берег. По правую руку располагался дачный массив. Маленькие домики идиллического вида стояли вплотную друг к дружке, и Бритт-Мари вдруг вспомнила о Суддене, чья