Елена Топильская - Белое, черное, алое…
Водитель принес из машины пустую бутылку из-под пива. Я написала на бумажке, что сегодня, такого-то числа, на этом месте был обнаружен труп неизвестного мужчины; указала свои данные, номер телефона, понятые расписались под текстом, бумажку мы засунули в бутылку, заткнули отработанной резиновой перчаткой и неглубоко закопали бутылку на том месте, где еще недавно лежал труп.
— А зачем это? — поинтересовались комитетчики.
— Если вдруг убивцы изъявят желание показать место, где сгубили невинную душу, мы сюда с ними приедем, они ткнут пальцем вот в эту полянку, а как мы проверим, что они правильно показали место? Мы копнем почву и вытащим бутылку, а в ней записка, подтверждающая, что такого-то числа именно тут следователь Швецова обнаружила труп. Ну все, теперь можно ехать.
Нога у меня ныла, я долго крепилась, дуясь на Задова, но на полдороге поняла, что вынуждена к нему обратиться:
— Лева, посмотри мне ногу, меня какое-то насекомое в лесу укусило.
— Да кто вас мог укусить в такое время, — прокомментировал сидящий за рулем Кораблев (мы с Задовым ехали в его машине). — Насекомые уже все померли, осень ведь глубокая. Только вот змея могла цапнуть. Они сейчас голодные…
У меня закололо сердце. Мы с Левой завозились на заднем сиденье, пытаясь пристроить мою ногу так, чтобы ему было видно место укуса, Левка возился-возился, потом сдался и сказал, что у отделения все равно тормозить, там и посмотрит. Я уже представляла себе, как моя нога синеет и отмирает от укуса гюрзы или анаконды, или что там еще есть самое страшное, остаток своих дней я влачу, прикованная к инвалидному креслу, если вообще останусь в живых; видения приобретали все более отчетливый характер, пока мы не сделали стоянку и доктор Задов все не опошлил, заявив, что никто меня не кусал, а под коленкой у меня острая колючка, и он сейчас ее вытащит и смажет мне ссадину йодом. Про себя я отметила, что каждое происшествие мне стоит колготок, — я несу потери то на пожарной лестнице, то в глухом лесу…
Впереди еще был осмотр трупа в морге и составление протокола. Когда я, примостившись с протоколом на коленях возле секционного стола, на котором лежал труп, взглядывала на объект осмотра, меня всякий раз ужасали ослепительные белки глаз и белые зубы на фоне обугленного лица. Я уже знала, что ночью эта картина будет меня преследовать. Впрочем, какой ночью! Скоро рассветет…
Я не поддалась на провокацию Василия Кузьмича, который при всем своем показном добродушии умел безжалостно выкрутить руки, и умолила его не рваться в бой с Вертолетом именно сейчас, под субботнее утро.
— Кузьмич, миленький, решите вопрос с дежурным следователем, если уж так не терпится, а еще лучше подождите до понедельника. Никуда ваш Вертолет не денется, а от меня уже толку никакого, я усну во время допроса.
Поскольку, разговаривая с ним, я пальцами поднимала себе веки, чтобы не заснуть, Кузьмич понял, что от меня действительно уже никакого толку, и отпустил с миром, а сам остался продумывать глобальную операцию «Каюк Вертолету». Напоследок я ему намекнула на возможность поработать с областной прокуратурой — труп-то из Токсова.
Кораблев повез меня домой, высказав мне по дороге все, что он думает о нерадивых следователях, которые из-за собственного разгильдяйства сами по ночам не спят и другим не дают.
— Вы что думаете, ваш мужик будет долго терпеть такое?
— Я надеюсь, что он любит во мне личность, а не домохозяйку, — вяло отвечала я, отчаянно борясь со сном.
— А, бросьте! Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. А личностей мужчины вообще никогда не любят, зарубите это себе на носу, — наставительно вещал Кораблев. — Если уж так получилось, что женщина умна, уж если постигло ее такое несчастье, то она должна свой ум употребить на что? На то, чтобы скрывать его как можно тщательней и ни в коем случае перед мужиком не афишировать.
— То есть дурой притворяться? — из последних сил спрашивала я.
— Не дурой, а дурочкой. Дьявольская разница!
— Ой, Кораблев! Точно, я дура! — Я открыла глаза и выпрямилась на сиденье.
— Давно хотела тебя попросить и все время забывала. Ленечка, съезди, пожалуйста, в больницу к Скородумову, поспрашивай тихонько, никто его вещи забрать оттуда не пытался? И вообще что-то мне неспокойно за него. Может, пост там выставить?
— Ага, так вам пост и выделят! Он что, депутат Государственной Думы? — ехидно ответил Кораблев. — А что касается вещей, я не дурее некоторых. Вам это еще и в голову не пришло, а я уже выяснил, что лжекузен Скородумова к вам пришел аккурат оттуда. Ему там скрупулезно перечислили, в чем Олег Петрович прибыл в больницу и что имел при себе. Только там ему ничего не дали. Но пасаран! Так что можете не переживать, вам свой умишко особо можно и не скрывать, ничего в нем выдающегося.
— Ну спасибо, успокоил.
— Ну чего, до квартиры вас довести? — мы подъехали к моей парадной. Я поколебалась.
— Да ладно, Леня, дойду. Уже утро, утром я не боюсь.
— Ну, как хотите.
Я с трудом вылезла из машины; помня кораблевские наставления, аккуратно, еле слышно прикрыла дверцу, потянулась, обошла машину и, подойдя к окошку со стороны водителя, помахала Лене ручкой. Он, глядя на меня из машины снизу вверх, на прощанье сказал:
— Ну хоть какие-то сдвиги есть, хоть дверь в машине закрывать научились по-человечески…
Развернулся и поехал. Я постояла минуты три на улице, вдыхая утренний морозный воздух, и вошла в парадную. Вот черт, опять внизу не горит свет.
Сколько раз я давала себе слово брать с собой фонарик на такой вот случай, если я вхожу в парадную поздно и без провожатого; но, благополучно добравшись до квартиры, тут же это обещание забывала. До следующего раза, когда в парадной темно.
Я постояла немного, привыкая к темноте, и вдруг мое ухо уловило короткий, еле слышный шорох. Тут же все стихло, но у меня, естественно, перехватило дыхание и заколотилось сердце. И подогнулись колени. Я сделала шаг назад, чтобы выйти на улицу, но почувствовала, что между мной и дверью кто-то есть. Этот кто-то сзади зажал мне рот и провел рукой по моему бедру. Я испугалась так, как не пугалась еще никогда в жизни. Ладно, если ему нужны деньги, но если… Чужая рука скользнула в карман моей куртки. Там у меня ни денег, ни ключей. Во внутренний карман, задев грудь… Какой кошмар! У меня заледенел позвоночник.
Потом, я даже не осознала как, с моего плеча сорвали сумку на длинном ремне и с силой толкнули меня в спину. Я упала на колени и проехалась по скользкому кафельному полу парадной. Сзади хлопнула дверь.
Секунду я слушала тишину, а потом с трудом поднялась и, рванувшись вперед, не разбирая дороги, чуть ли не на четвереньках понеслась по ступенькам вверх.
Если бы сейчас кто-то попробовал на меня напасть, я смела бы его с пути.
Когда-то очень давно, в глубоком детстве, мне часто снился один и тот же сон: мои родители сидят с гостями за столом, а я — на подоконнике, свесив ножки на улицу; мимо проходит ужасная, уродливая и вульгарная женщина со злым лицом и хочет украсть меня, она начинает стаскивать меня за ноги к себе, я пытаюсь закричать, как-то привлечь внимание родителей, но у меня перехватывает горло и я не могу издать ни звука; а родители поглощены застольем…
Кто бы мог подумать, что этот сон повторится наяву через много лет, в том смысле, что от ужаса мне сдавит горло, и я не смогу не то что крикнуть, даже прошептать что-то. Когда Сашка открыл мне дверь, он испугался не меньше меня, такой безумный у меня был вид, с вытаращенными глазами и раскрытым ртом, которым я беззвучно хватала воздух.
Он, правда, быстро пришел в себя и, втащив меня в квартиру, что-то такое со мной сделал, то ли встряхнул, то ли погладил, — потом я этого вспомнить не смогла, но у меня прорезался голос. Я отпихнула Сашку, который загораживал мне доступ к телефону, дрожащими пальцами набрала номер Василия Кузьмича и хрипло потребовала, чтобы Кузьмич срочно обеспечил охрану прокуратуры.
— Василий Кузьмич, — сипела я в трубку, — у меня только что забрали ключи, срочно поставьте пост у прокуратуры!
Василий Кузьмич, надо отдать ему должное, только один раз задал мне вопрос, в своем ли я уме, а потом довольно быстро врубился в ситуацию, спросил только, почему я думаю, что кто-то пойдет в прокуратуру, да и кроме того, там сигнализация.
— Они знают, как снять сигнализацию. Василий Кузьмич, миленький, давайте быстрее, потом поговорим, а то поздно будет.
Кузьмич заверил меня, что все будет в лучшем виде, я положила трубку и разрыдалась на руках у Сашки.
Для начала он усадил меня в кресло и пустил воду в ванной. Дал мне выпить каких-то таблеток. После чего аккуратно поснимал с меня все, начиная от куртки и кончая вдрызг порванными колготками, на руках отнес в ванную и положил в теплую воду, и бросил туда растворимые «сердечки» с лавандовым маслом, и сидел возле меня, пока я отмокала. Решив, что я смыла с себя все ужасы, Сашка завернул меня в полотенце, уложил в кровать и три часа баюкал меня, как маленькую, успокаивая и напевая песенки.
