Наталья Лапикура - Исчезнувший поезд
– Домой, домой, домой! На фиг, на фиг, на фиг! – с этими словами я выкарабкался наружу и где на четвереньках, а где перекатываясь, добрался до своего подъезда. В квартирах уже поспешно включали свет, кто-то кого-то звал, откуда-то издали, так же уместно, как кукушка зимой, отозвался милицейский свисток.
– Свистят – и слава Богу! – произнес я в пространство. – А я перекурю.
Не успел я затянуться пару раз, как над моей головой с балкона послышался испуганный мамин голос:
– Алеша, ты где?
– Да тут я, тут, перекуриваю.
– А что там взорвалось?
– Довженковцы кино снимают – про войну.
– А я испугалась. Подумала – это по-настоящему.
– Не с нашим счастьем, мама, мы же не в Америке. Идите спать, я сейчас приду. Вот только докурю.
Вдруг из темноты кто-то сказал:
– Капитан Сирота, если у вас нет лишней сигареты, то эту не докуривайте, оставьте на пару затяжек.
Только когда этот человек сел рядом со мной, я рассмотрел его получше. Круглолицый, приблизительно моего возраста, аккуратно выбрит. От него пахло пороховым дымом и хорошим одеколоном.
– Кстати, поздравляю с присвоением очередного звания. Так как насчет сигаретки?
О моей награде, кроме Генерала с Полковником и Старика, знали разве что парочка кадровиков. Но незнакомец явно не принадлежал к их числу. Он вообще был не из нашей Управы и не из нашего ведомства – это чувствовалось.
– Так это вы поддержали меня огнем? – поинтересовался я, протягивая пачку с сигаретами.
– А это ваша «катюша» наделала столько грохота?
– Да странные, знаете ли, дела… я только дал пару предупредительных в воздух, а оно и бабахнуло. Не иначе, рикошет…
– Непременно рикошет, капитан Сирота. Должно быть, от луны отскочило. Кстати, на прошлой неделе потеряна связь со спутником «Космос-666». Это не ваша работа?
– Нет, я только американские сбиваю – и то с бодуна. Между прочим, если вы шутите, то это значит, что со стороны вашей организации потерь не было.
– Одно с другим не связано. Ну, налетел один такой, весьма резвый, на автоматную очередь. Выскочил за орденом, а получил… но это уже не наша с вами проблема, что он получил, капитан Сирота. Приглашайте лучше в гости, подальше от этого фейерверка.
На счастье, в мою комнату мы успели проскочить, пока мама возилась на кухне. Потому что вид у меня был еще тот. Пришлось быстренько переодеваться, отмываться и вообще возвращаться в человеческое подобие. Затем убеждать маму, что ей уже пора спать, а мы с гостем поужинаем без нее. Странное это было чувство: сидеть на кухне и спокойно разговаривать, так, словно за сто метров отсюда никто и ничего не догорает…
Я спросил незнакомца:
– Тарасовская или Розы Люксембург?
– Владимирская.
– За что такая честь? Ведь нашу городскую Управу учит жить городская же Контора. А тут…
– За хорошее поведение, капитан. А также за успехи в боевой и политической подготовке. А еще, как я уже отметил, в связи с досрочным присвоением очередного звания. А если точнее, то с определенного момента вас прикрывали наши люди. Днем и ночью. К счастью. Вашему…
– Хотите, я угадаю этот момент?
– Не угадаете. Более того, даже не догадаетесь. И я не скажу. Иначе придется разгласить второстепенную, но засекреченную информацию.
– Это все из-за этих дуралеев из якобы дисбата?
– Нет, из-за поезда. Который исчез.
– А, история с «металлистом»?
– Простите, не понял.
– Ну, с тем найдой, который умер сначала по решению суда пять лет назад, а затем уже – де-факто в нынешнем году в Кирилловке.
– Нет, до этого был другой поезд. Если ваш друг Сергей-телепат вам ничего о нем не рассказал…
– Нет, он рассказал только о каком-то корабле.
– Понимаю. «Мария Целеста»! Ну, это пища для таких писателей, как Андрей Дмитрук. Потому что это было давно и неправда, а главное – не у нас. Послушайте, капитан, предлагаю подышать воздухом, пока наша, как вы говорите, контора подбирает совочком некоторых робин гудов.
– Так там еще не выветрилось.
– А мы покатаемся. Моя машина стоит на тротуаре перед вашим домом.
И уже когда мы спускались по лестнице, круглолицый добавил, как бы вскользь:
– Знаете, никогда не догадаешься, что еще придумают наши технари. Вы даже не представляете, какие у нас там изобретатели. Как-то замаскировали микрофон в нужном для нас номере «Интуриста» в держатель для туалетной бумаги.
– И что? Хорошо было слышно?
– Не знаю. Уборщица еще до заселения выдрала держатель «с мясом» и унесла домой. Понимаете, вещь-то импортная.
– Сочувствую.
– Куда едем?
– Туда, где исчез второй поезд. На Сырец. В парк.
Мы молча доехали по Брест-Литовскому проспекту до станции метро «Октябрьская», припарковали машину под ярким фонарем, а сами уселись на скамейку в глубокой тени. Парень из Конторы четкими натренированными движениями извлек из своего «Макарова» пустую обойму и загнал полную. Я проделал то же самое со своим «стечкиным» и вдруг припомнил:
– Простите, я забыл поблагодарить вас за огневую поддержку.
– Благодарите свою «катюшу». С табельным «пеэмом» вы бы такого не натворили.
– Уговорили. Спрашивайте.
– Вы знаете, капитан, что в нашем учреждении нераскрытых дел никогда не закрывают?
– Нет, но догадываюсь. Вам ведь не мылят шею за процент и профилактику.
– Скажем так – учитывают специфику производства. Так вот, если следствие заходит в тупик либо все версии отработаны, дело откладывают. А через некоторое время его поручают новым сотрудникам, как говорится, на свежую голову. Но есть среди наших дел такие, что превратились в легенду, причем уже не для одного поколения работников. Среди них – история с поездом.
Вот представьте себе: сорок шестой год, степь на левом берегу Волги за Сталинградом, немецкие военнопленные разбирают временную железную дорогу. Ее прокладывали осенью сорок второго для обеспечения Сталинградской операции. Общая обстановка: осень, солнце еще не село, пятьсот немцев, полсотни наших – охрана, конвой, офицеры, штатские. И вот вдруг посреди бела дня, метров за пятьдесят от этой толпы сгущается туман, длинной такой полосой, затем он рассеивается, и все видят идущий по насыпи поезд, хотя еще минуту назад там ничего не было. Паровоз, пассажирские вагоны. Таблички с обозначением маршрута… Все, как положено. Народ фонареет. Особенно, если учесть, что поезд не советский, а европейский – и вагоны, и локомотив, а главное – надписи на табличках на трех языках: немецком, французском и итальянском. Те, кто стоял поближе, определили. Дальше. Поезд проходит где-то с километр, после чего туман опять сгущается. Еще несколько минут – и все, как было до того: светит солнышко, веет ветерок, но ни поезда, ни колеи нет и в помине.
– Мираж, уважаемый, мираж. Об этом еще Перельман в «Занимательной физике» писал.
– Не спешите, потому, что этот мираж сопровождался не только соответствующими звуками и дрожанием земли, но и запахом дыма из топки паровоза. Доложили в Москву, оттуда приказ: свидетелей изолировать. Прибыла комиссия, составила протоколы, затем дело засекретили, а всех, кто видел поезд, ликвидировали. И немцев, и наших.
– То есть, как это – ликвидировали?
– Проверенным способом: усадили в баржу, закрыли люки и утопили посреди Волги. Ну, затем Сталин умер, Берию расстреляли, ГБ реорганизовали… Забыли. Однако посреди пятидесятых в Казахстане, на целине, снова фиксируют этот же поезд. В степи, откуда до ближайшей колеи два часа самолетом. В этот раз уже без зверства: опрашивают свидетелей, отбирают подписки о неразглашении и начинают копать. Поднимают сталинградское дело, подключают зарубежную резидентуру и находят: в тридцать пятом году этот паровозик с вагончиками зашел в тоннель в Швейцарии, вот откуда надписи на трех языках, – и там исчез.
– То есть, не вышел из тоннеля?
– Вот именно. Ну, вы понимаете, наше руководство долго вертело это дело, затем отложило – до следующего явления. Так бы оно и пылилось, если бы Юрий Владимирович не распорядился поднять несколько старых эпизодов именно такого плана, с элементами мистики и массовых галлюцинаций. В порядке дрессуры молодых кадров.
– У каждого свои заботы, – согласился я. – Мне вот намедни принесли результаты анатомического вскрытия гражданина Жовтобрюха Андрея Сидоровича: «Причина смерти – сепсис, вызванный криминальным абортом». А я где-то читал, что американцы обещают Нобелевскую премию за информацию о беременном мужчине. Я немедленно звоню в морг: мужики, с вас бутылка! А они мне: имеем мы не Нобелевскую, а шнобелевскую премию. Это мы в День медработника шампанского со спиртом себе наперепозволяли и такого вот понаписывали.
– Так то с пьяных глаз. А те, в Москве, наверняка трезвые были, когда спускали нам это указание. Им что – указали и забыли, а нам тут – ищи нечистую силу, да еще антисоветски настроенную.
