Стиг Сетербаккен - Невидимые руки

Мария наклонилась к камере и скорчила жуткую гримасу.

Ингер взяла пульт, остановила изображение, нажала на перемотку, и кадры толчками пошли в обратном порядке.

— Вот она, — сказала Ингер, снова переключив кнопки. — Моя Мария!

Я взглянул на экран и увидел детское удивленное лицо с широко открытыми глазами и губами, искривленными в неопределенной улыбке. Ингер положила пульт на диван рядом с нами.

Сначала я не знал, что мне следует сказать, но, когда я стал рассматривать крупное лицо девочки вплотную, мне показалось, что теперь я вижу ее такой, какой она была на самом деле.

То, что я видел, мне не нравилось. Избалованная, упрямая, нахальная, обиженная на весь мир девица. Я видел это по выражению ее лица. Ингер делала для нее все, что было в ее силах, и тем не менее ребенок не отвечал матери благодарностью. Недовольная гримаса так срослась с лицом, была настолько характерной, что представить ее веселым или жизнерадостным подростком было уже невозможно. Казалось, она постоянно думает о собственной особе, а до других ей и дела нет.

В ней было что-то вызывающее неприязнь. При взгляде на ее лицо я понимал: полностью уверена в том, будто окружающий мир существует только для нее, и он ей не нравится. Что бы ни делала для нее мать, ответом была кислая физиономия. Чем больше мать старалась ей угодить, тем меньше тепла и участия она получала взамен. Ребенок просто издевался над матерью. Это было отвратительно.

Ингер в тот вечер поставила ее на место. Удивительно, что она не сделала это раньше!

Я представил себе, как найду ее изуродованное тело, и подумал, что теперь вряд ли это вызовет во мне сильное эмоциональное потрясение, хотя случившееся было, конечно, ужасно.

Я посмотрел на Ингер. Она сидела как зачарованная, не могла отвести взгляд от экрана.

Она видела свою Марию.

Это была та самая Мария, но она никогда не существовала. Это была девочка, которую она хотела иметь, надеялась, что дочь станет такой, но только она такой не была.

Я еще раз посмотрел на экран. Чем дольше изображение оставалось на экране, тем очевиднее становились различия между той девочкой, о которой Ингер рассказывала мне, и тем человеком, который, как я теперь понял, жил вместе с ней. Та Мария, которую ты помнишь, не существовала никогда, подумал я. Та Мария, которой тебе не хватает, никогда не будет найдена, потому что ее вообще нет. Та Мария, которую ты однажды будешь хоронить, никогда не была той, о ком ты постоянно думаешь.

И тут я почувствовал облегчение, словно исчезла причина моих страхов. А боялся я того, что в наши отношения вклинится призрак детской привязанности и любви из прежней жизни. Призрак, бояться которого, как оказалось, совсем не надо.

Я стоял у полок и рассматривал книги Ингер, они были очень разные, новые и старые, расставленные по системе, которая была понятна только ей самой. Иногда я узнавал автора или название и, если книга была мне знакома, чувствовал приятное покалывание в груди.

— Дождь еще идет? — спросила она.

— Да. Он не кончится никогда.

— А на улице есть хоть кто-нибудь?

Казалось, она расспрашивает меня о подробностях городской жизни, в которой сама больше не принимает участия. Здесь, в ее теплой квартирке, мы были в нашем собственном мире, но у меня, в отличие от Ингер, был еще и свой отдельный мир, связанный с городом и работой.

Я поднял пакет с вином, купленным по дороге сюда. Вино я специально не выбирал. Просто купил две бутылки, стоявшие ближе всего к кассе.

— Наверное, нелегко без машины передвигаться по городу, чтобы поговорить с таким количеством разных людей? — спросила она.

Я осторожно вытащил бутылку и налил нам обоим, потом сел на диван рядом с Ингер.

— Во всем есть свои плюсы, — сказал я. — За рулем мне было бы нельзя пить.

Мне хотелось, чтобы мы целый день могли сидеть и болтать о всякой ерунде.

— Почему ты не берешь такси?

— Не знаю, не приходило в голову.

Мы помолчали. Ингер поняла, что я о чем-то задумался, и спросила, о чем.

Я пригубил вина.

— О том, что мне сказал однажды отец.

— И что он тебе сказал?

— «Никогда не езди на такси».

— Почему?

— Не знаю. Просто сказал: «Никогда не такси».

Ингер улыбнулась:

— И что, ты так хорошо усвоил его совет?

— Наверное, — сказал я.

— Вы с ним похожи?

— Внешне?

— Ну да. И по характеру тоже.

Я задумался, попытался сообразить. Получалось, что мне надо представить себя со стороны и рассказать о самом себе в третьем лице, а в этом было что-то нечестное. По-моему, что я ни скажу, будет далеко от истины. В таких вопросах так легко попасть пальцем в небо.

— Он умер, когда мне было пятнадцать лет.

Ингер держала бокал в руке, но еще не пригубила вина, ждала, когда я продолжу рассказывать об отце.

— Я никогда не хотел быть похожим на него, — сказал я. — Не хотел стать таким, как он. Вообще-то, мы были очень разными людьми. И характеры у нас были разными. И чем дальше, тем сильнее мы расходились в разные стороны. Это происходило, пока он был жив. Я точно не знаю, но думаю, что если бы он все еще был жив, я продолжал бы упорствовать и развиваться по-своему. Сейчас я был бы уже совсем не похож на него ни в чем. Но только после его смерти, когда его не стало и мне уже не нужно было стремиться вырабатывать собственный характер, я, как мне кажется, занял то место, которое он оставил свободным после себя в этой жизни.

Я посмотрел на Ингер, не очень уверенный, что она поняла сказанное мной.

— Я планировал пройти по собственному пути, но вдруг его путь оказался свободным, и дело кончилось тем, что я пошел по нему.

— Почему ты не завел ребенка?

— Не знаю. Так вышло.

Мне в голову пришла абсурдная мысль: у нас обоих нет детей.

К счастью, это не пришло ей в голову.

— У тебя есть друзья? — спросила она.

Я рассмеялся.

— Почему ты смеешься?

— Не знаю, — сказал я, сам не понимая, что вызвало смех.

— Не знаешь?

— Не знаю, что отвечать! — сказал я.

— У тебя нет друзей? — удивленно спросила она.

— Нет! — засмеялся я.

— Ты ни с кем не дружишь на работе?

Ингер была совершенно серьезна.

— В таком случае я моху назвать Бернарда.

— Бернард?

— Да.

— Почему ты считаешь его своим другом?

— Просто потому, что он мой друг, — сказал я.

Отвечать на ее вопросы было мучительно, но в то же время приятно. Она не сдавалась и продолжала меня расспрашивать.

— Просто так не бывает.

— Потому что мы…

Я уже хотел прекратить ее бессмысленные расспросы, но вдруг понял, что если я когда-нибудь захочу поделиться с ней той историей, рассказать, что нам довелось пережить в Кракове, то сейчас — самое время.

— Хорошо, слушай, — сказал я. — Когда мы были в Кракове в прошлом году…

— Ты и он?

— Да, Бернард.

Я замолчал не потому, что раздумал рассказывать, а потому, что подыскивал нужные слова. Мне никогда не приходило в голову, что про это придется рассказывать кому-то, поэтому я не знал, с чего начать.

— Нас с ним отправили в Краков по поводу одного дела, связанного с нелегальной перевозкой людей в грузовых фурах. Когда фуру загнали на паром, там все задохнулись. Все до одного погибли. В деле было замешано несколько норвежцев, и поэтому нам с Бернардом поручили приехать на место и проверить след, который мог вывести нас на организаторов с польской стороны.

Ингер завозилась на своем краю дивана, вытянула ноги и толкнула меня в бок.

— Расследование зашло в тупик. Оно с самого начала было безнадежным. Потом в газетах написали, что норвежские детективы помогли своим зарубежным коллегам раскрыть его, но правда состоит в том, что дело вообще не было раскрыто. Нам удалось задержать только второстепенных участников. Двоих схватили, остальные остались на свободе.

Ингер молчала и слушала, предоставив мне возможность выговориться.

— Когда мы были в Кракове, мы вышли на одного парня, сутенера, который, ну, как бы это сказать, напрямую не был связан с нашим делом, но мы постоянно наталкивались на его имя. Он как будто все время был на заднем плане, как будто ни во что не вмешивался, не оставлял явных улик, мы ни в чем не могли его обвинить, но в то же время он казался нам главной фигурой. Все сходилось к нему, но мы никак не могли до него добраться.

Внезапно у меня возникло ощущение неловкости оттого, что надо было продолжать. Я допил вино в своем бокале. Ингер сидела все такая же спокойная и слушала. Ее внимание показалось мне преувеличенным. По крайней мере, я его не заслужил.

— А Бернарду очень хотелось до него добраться, — сказал я. — Не знаю, почему он так уперся. Может, оттого, что этот парень казался нам страшным мерзавцем, и хотя мы понимали, что не сумеем его прижать, попробовать все-таки стоило. Мы вышли, в частности, на одну из его девиц…