Стиг Сетербаккен - Невидимые руки

— А Бернарду очень хотелось до него добраться, — сказал я. — Не знаю, почему он так уперся. Может, оттого, что этот парень казался нам страшным мерзавцем, и хотя мы понимали, что не сумеем его прижать, попробовать все-таки стоило. Мы вышли, в частности, на одну из его девиц…

По лицу Ингер я понял, что она не ждет пикантных подробностей.

— Ну так вот, — сказал я, — в тот вечер, перед отъездом, мы отправились в старый город, посидели в одном из подвальчиков и порядком выпили пива. К концу вечера Бернард отправился в туалет, но тут же вернулся и потащил меня за собой, ничего не объясняя, мимо туалетов, во дворик, где под навесом стояли контейнеры для мусора. Там, прислонившись к одному баку, стоял тот самый сутенер. Парень был так пьян, что еле держался на ногах. Не знаю, как это вышло, где он ее подобрал, но у Бернарда оказалась в руках железная труба, и, прежде чем я успел сказать слово, он ударил сутенера этой трубой. Сутенер даже охнуть не успел, сполз на брусчатку без единого звука. Бернард бил его изо всех сил, потом отбросил трубу. Я не помню, что думал в ту минуту. Наверное, что нам надо смываться, но только я нагнулся за трубой — и тоже приложил его пару раз.

Ингер смотрела в сторону и продолжала меня внимательно слушать.

— Потом мы ушли, — сказал я. — Расплатились и вышли как ни в чем не бывало, совершенно спокойно, так, что никто ничего не заметил. Трубу я вынес под пиджаком, и мы бросили ее с моста в реку. Дело можно было считать закрытым. На следующий день мы уехали домой. Бернард не упомянул об этом происшествии в отчете. Я тоже. Мы вообще никому об этом не рассказывали. Ты — первая, с кем я этим поделился. Поэтому, — я улыбнулся, — Бернард — мой друг. Ведь у друзей должны быть общие тайны, что-то такое, о чем никто посторонний и не догадывается, правда?

Ингер промолчала.

Я погладил рукой ее ногу.

— Такие тайны у меня есть только с Бернардом и с тобой.

Она ничего не сказала, но я заметил по ней, что она обдумывает мой рассказ. Очевидно, она была не в восторге от того, что мы с Бернардом натворили в Кракове, но в то же время я не заметил, чтобы она меня осуждала. Что было, то было, и ничего с этим не поделаешь.

Я посмотрел на нее. Сейчас она не думала о Марии. Неизвестно на какой срок, но только она забыла, что у нее есть дочь. Сейчас она была только со мной. Мы оба были одиноки, но мы делили свое одиночество поровну. Никакие посторонние воспоминания не могли нам помешать в эту минуту.

— То, что человек считает справедливым, — сказала она после небольшой паузы, — не всегда оказывается законным, но это не зависит от нас.

Она встала на мою сторону, но от этого я вдруг испытал непонятный страх. Нам было так хорошо вместе, что за это, как мне показалось, в будущем и даже, возможно, не в таком уж и далеком будущем нам придется расплачиваться всю оставшуюся жизнь.

Мне захотелось как можно скорее выбежать на улицу из этого дома, чтобы сохранить тепло наших отношений для следующего раза, когда мы вновь будем вместе. Или — остаться, сидеть здесь, пока время не кончится, а когда оно кончится, иссякнет, как песок в песочных часах, все равно продолжать сидеть на диване вместе с ней.

— Мы хотим одно, получается другое, — сказала она. — Но, может быть, именно таким образом все и должно происходить?

Она замолчала.

— Раньше…

Слово «раньше», подумал я, давно уже приобрело для нее особый смысл.

— Раньше я думала, что любая неприятность, которая может со мной произойти, временна, и все вокруг меня было таким же временным. Мне казалось, что надо только подождать, и тогда все переменится, станет наконец таким, каким должно быть. Просто подождать, потерпеть, и со временем все уладится. Я была совершенно уверена в этом, думала об этом каждый день. Эта мысль никогда не покидала меня. Ты меня понимаешь? Раньше я считала, что далеко не все в мире устроено так, как надо, так, как хотелось бы. Многое могло бы происходить совсем по-другому, гораздо лучше. Многое могло бы в гораздо большей степени подходить мне, соответствовать моим склонностям, моим способностям. Мне казалось, что я многого могу добиться, надо только подождать, когда обстоятельства сложатся благоприятно. Я ждала и ждала. Я была уверена, что все переменится к лучшему. Понимаешь? Это ожидание мешало мне быть собой, мешало моим отношениям с другими людьми, со всеми, кто меня окружал. Время шло, ничего не менялось, а я по-прежнему думала, что в моей душе есть прекрасные струны, способные на волшебное звучание, только их никто не касался, потому что ничего об этом не знал, потому что время для этого еще не пришло.

— Я слышал, как звучат эти струны, — сказал я.

Она наклонилась, погладила меня по щеке и сказала:

— Ты такой хороший. Все то, что я тебе рассказала, было раньше, а теперь…

Она посмотрела на меня и улыбнулась сквозь внезапно выступившие слезы. Выражение ее лица не изменилось, как будто радость и боль существовали в ней независимо друг от друга, и пока одна часть ее сознания помнила об ужасном событии, другая часть пребывала в полном неведении. Наверное, туда, как в песок, и уходило ее страдание, когда она на мгновение переставала думать о том, что произошло с Марией.

За окнами проплыла огромная туча, в комнате стало темно, день сразу превратился в вечер. Я не хотел уходить, не хотел отправляться на поиски ее дочери. Я хотел быть рядом с Ингер. Я хотел, чтобы ничего не менялось, оставалось по-прежнему, как сейчас, и с тоской посмотрел на часы.

Мы долго сидели рядом.

Наконец я встал. Ингер проводила меня до двери. В коридоре она шла, едва касаясь моей руки, но так и не взяла ее. У меня было желание утащить ее назад, в спальню, в темноту, в наш мир, в котором никого, кроме нас, не было и не могло быть.

Мы поцеловались.

— Иди пешком, не бери такси, — сказала она.

Я продиктовал Бернарду номер машины, который записал, когда приходил к Гюнериусу, и, пока мы сидели перед монитором, спросил его, слышал ли он имя Малтек. Он покачал головой.

— Звучит зловеще, — сказал он.

Цифры скакали по экрану, словно капли дождя. Ливни над городом не прекращались уже месяц. Синоптики разводили руками, экологи сваливали все на парниковый эффект, экономисты — на бездействие властей, представители власти как воды в рот набрали, но всем своим видом показывали, что без международного терроризма, похоже, и здесь не обошлось.

— Помнишь Кашоровского? — сказал я.

Я попытался вспомнить, как выглядел тот польский сутенер, но в памяти всплыла только его белая куртка. Когда мы уходили, она уже не была белой.

— И про такого тоже не слышал, — сказал Бернард не оборачиваясь.

В свое время я сделал несколько безуспешных попыток отыскать его след в наших полицейских протоколах. Я даже просматривал польские газеты в разделе «Происшествия», но ничего не нашел или, может быть, его не нашли и он до сих пор лежит там в грязном дворике, за мусорным баком.

— А кстати, — сказал Бернард и наклонился над монитором, — если ты имеешь в виду Яроша Малтека, то я знаю, кто это. Это владелец черной «Субару-лигаси два-ОР», — сказал он и откинулся на стуле.

Я посмотрел на строчку, которую он показывал мне.

— Не так уж и плохо, — сказал он. — Но досье на него у нас в управлении нет, насколько я могу судить.

— Знаю, проверял, — сказал я. — Адрес правильный?.. Похоже, этот Малтек — крупная рыба.

Бернард с любопытством взглянул на распечатку и протянул ее мне.

Рисберг подозвал меня, когда я стоял у кофейного автомата. Тон, с которым он ко мне обратился, не обещал ничего хорошего. Я взял стаканчик с собой, когда пошел к нему в кабинет. После ремонта комната шефа стала отгораживаться от коридора стеклянной стеной. Это было сделано по распоряжению Рисберга, пожелавшего стать более демократичным и открытым начальником.

Он предложил мне сесть.

Я вспомнил, как он напутствовал меня при приеме на работу.

— Следователь должен быть недоверчивым, — сказал он тогда. — Не следует морочить себе голову разными сложными гипотезами. В большинстве случаев мотив преступления до ужаса банален. Улики всегда бросаются в глаза. Преступники, как правило, глупы до такой степени, что их умственные способности можно не принимать всерьез.

Действительно, как только я приступил к моему первому заданию, улик, указывающих на одного из подозреваемых, было так много, будто их нарочно подкинули, чтобы направить следствие по ложному следу.

— Как продвигается расследование? — спросил Рисберг.

— Какое именно?

Я попытался проглотить кофе, но обжег язык.

Рисберг поморщился.

— Послушайте, я попросил вас выяснить обстоятельства несчастного случая с женой одного уважаемого в нашем городе человека, а не начинать против него крестовый поход.