Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё - Пер Валё
– Комиссаром у них был очень приятный человек, он частенько смотрел сквозь пальцы на все художества Эрикссона. Но в конце концов он не мог дольше потакать ему – хотя бы ради других сотрудников. Он говорил, что Эрикссон действует на нервы окружающим, что с ним тяжело работать и что было бы лучше для всех, и для самого Эрикссона в том числе, если бы он перевелся в другой участок, где ему, может быть, будет приятнее и легче. Примерно так это было с формулировкой. И вот Эрикссон летом шестьдесят второго начал работу в новом участке. Там он тоже не снискал особой любви, а новый комиссар не желал с ним миндальничать, как это делал старый. Товарищи на него жаловались, так что время от времени у него бывали неприятности.
– Почему? – спросил Мартин. – За жестокое обращение?
– Вовсе нет. Он никогда не был жестоким и тому подобное, скорее, наоборот, чересчур мягким. Он держался вполне корректно со всеми, с кем ему приходилось сталкиваться. Нет, главная беда – это, скорей всего, нелепый, занудный педантизм Эрикссона. Он мог часами возиться с делом, на которое за глаза хватило бы и пятнадцати минут. Он увязал в ничего не значащих деталях и порой просто-напросто не выполнял приказ, занимаясь чем-то другим, что ему казалось более важным. Он превышал свои полномочия, вмешиваясь в дела, порученные его коллегам. Он критиковал не только своих сослуживцев, но и начальство, и все жалобы и рапорты, написанные им за это время, посвящены одной теме: как плохо работает полиция, начиная от стажеров в его собственном участке и кончая полицеймейстером. Он и на министра внутренних дел наверняка жаловался. Поскольку министр курировал тогда полицию.
– Если верить ему, он только один и работал как следует, – сказал Рённ. – А может, у него просто была мания величия?
– Я ведь говорил, я не психиатр, – продолжал Меландер, – но он, похоже, обвинял в смерти жены не только Нюмана с компанией, но и вообще всех полицейских.
Мартин Бек вернулся к шкафу с документами и стал в излюбленную позу, положив руку на шкаф.
– У тебя выходит – он обвинял всю полицию, которая допускает подобные случаи, так, что ли? – спросил он.
Меландер кивнул и пососал угасающую трубку.
– Не исключено, что именно так он и думал.
– А есть какие-нибудь сведения о его личной жизни в этот период? – опять спросил Мартин.
– Немного. Он был одинок, как медведь-шатун, и друзей среди сослуживцев у него не было. А волонтерство он забросил после женитьбы. Он занимался стрельбой, и очень активно, но ни в каких полицейских соревнованиях не участвовал.
– Ну а семейная жизнь? У него ведь осталась дочь, ей теперь… Сколько ей теперь?
– Одиннадцать, – подсказал Рённ.
– Да, – ответил Меландер. – Он растил дочку сам. Он жил с ней в той квартире, которой обзавелся после свадьбы.
У самого Меландера детей не было, но и Рённ, и Мартин Бек хорошо представляли себе практические трудности, встающие перед отцом-одиночкой, да еще полицейским по профессии.
– А у него не было никого, кому он мог подбросить ребенка? – недоверчиво спросил Рённ. – Когда он, например, уходил на работу?
Сыну Рённа исполнилось семь лет. И все семь лет, особенно в период отпусков и по выходным дням, Рённ не переставал удивляться, как один ребенок ухитряется целые сутки связывать по рукам и ногам двух взрослых.
– С тысяча девятьсот шестьдесят четвертого девочка начала ходить в детский сад, а его родители – они еще живы – брали к себе ребенка, когда он дежурил по вечерам или ночью.
– Значит, с шестьдесят четвертого? – спросил Рённ.
– А дальше мы ничего не знаем о его судьбе? – сказал Мартин Бек и вопросительно поглядел на Меландера.
– Ничего, – подтвердил Меландер. – Его выставили в августе того же года. Те, кому приходилось иметь с ним дело, старались по разным причинам забыть его как можно скорей.
– А потом он где работал, неизвестно? – спросил Мартин.
– В октябре он пытался устроиться в ночной патруль. Не знаю, вышло ли. А потом он и вовсе исчез с нашего горизонта.
– А почему его выставили? – спросил Рённ. – Только потому, что чаша уже переполнилась?
– Не понимаю.
– Накопилось множество мелких грехов или он совершил один серьезный проступок?
– Чаша, разумеется, переполнилась, но непосредственным поводом явился дисциплинарный проступок. В пятницу седьмого августа Оке Эрикссон нес послеобеденное дежурство перед зданием американского посольства. Как раз в шестьдесят четвертом году начались массовые демонстрации против войны во Вьетнаме. До того времени, как вы знаете, перед зданием посольства стоял обычный наряд – один полицейский. Занятие не больно увлекательное, ходи взад да вперед – всего-то и дела.
– Но ведь в ту пору еще не было запрещено жонглировать дубинкой, – сказал Мартин Бек.
– Я как раз вспомнил одного парня, – вмешался Рённ. – Вот был искусник! Если бы Эрикссону хоть половину его талантов, он мог бы смело устроиться в цирк.
Меландер бросил на Рённа усталый взгляд. Потом взглянул на свои часы.
– Я пообещал Саге вернуться ко второму завтраку. Так что я, с вашего разрешения, продолжил бы…
– Извини, пожалуйста, – пробормотал Рённ обиженно. – Просто я вспомнил про того парня. Продолжай.
– Как я уже сказал, Эрикссону полагалось стоять перед посольством, но он наплевал на свои обязанности. Он принял смену, а потом просто-напросто ушел оттуда. Дело в том, что неделей раньше Эрикссона вызывали по тревоге на Фредриксховcгатан, где в подвале дома нашли мертвого привратника. Тот перекинул веревку
