Сергей Саканский - Проклятье древней гробницы

– И вы можете это доказать? – спросила Лебедева.

– Увы, лишь косвенно. Очень надеюсь на ваше признание.

– Надеетесь? Что ж. Вот вам признание. Я действительно сделала это. Я хотела чтобы этот черный Рудольф исчез из моей жизни надолго, навсегда! – она протянула в его сторону дрожащий палец. – Я поняла, что артефакты украл он. Я видела его в ту ночь! Тут я наткнулась на мертвую девушку. То, что Рудольфа заподозрят в краже, было ясно как день. Девушку все равно не вернуть. Вот я и решила свалить эту смерть на Рудольфа, которого всю жизнь ненавидела! Этот подонок портит мне карьеру уже десять лет! Всегда переходит дорогу! Он распотрошил десятки точек в Крыму, замечательных мест, на раскопках которых можно было написать не одну диссертацию.

Жаров подумал, что сейчас все присутствующие, молча разглядывающие эту красивую женщину, мысленно видят то же самое, что и он: как она проделывает все эти отвратительные трюки с трупом…

– Может быть, теперь, когда я во всем призналась, вы освободите меня от подозрений? Ведь выяснилось, что я не убивала Ольгу, – закончила она свою речь.

– О да! – воскликнул следователь. – Вы не убивали Ольгу. Никто вас больше не подозревает в этом.

– Так, может быть, теперь я могу просто встать и уйти?

– Нет, не можете, – мягко возразил Пилипенко и добавил, значительно тверже: – То есть – не можешь.

– Опять на ТЫ? Я же теперь вне подозрений.

– Не совсем. Ты не убивала Ольгу, радость моя. Поэтому столь легко и призналась в фальсификации ее смерти. Но ты убила Вышинскую.

Лебедева нервически расхохоталась:

– Зачем мне убивать Вышинскую? Мы же выяснили, что ей нечем было меня шантажировать.

– Но тем не менее, она тебя шантажировала, – спокойно сказал Пилипенко. – Сначала тем, что ты закопала Овидия. Но в ту ночь к ней в руки попал более серьезный материал. И тогда предмет шантажа был исправлен. Она угрожала разоблачить тебя как убийцу Ольги, твоей лаборантки. Зная, что Жаров – мой друг, она решила навести нас на ложный след, загнать тебя в угол.

– Но каким образом, при помощи этого злосчастного кувшинчика? – спросил Жаров.

– Да элементарно! Она определила подлинный кувшинчик как подделку, чтобы мы заинтересовались тем, что происходит на раскопках вообще, – он опять повернулся к Лебедевой. – Чтобы у нас теперь появился мотив подозревать тебя в этом убийстве.

– Позвольте! Но вы только что доказали, что Ольга покончила с собой, а я призналась, что всего лишь сожгла ее записку и поддернула веревку! Давайте и остановимся на этой версии.

– Кто ж спорит? Давайте. Так оно и было.

– Вот. За это, я думаю, можно понести какое-то наказание. Ну, условное там… Или штраф, а?

– Десять лет строгого режима за убийство!

– Сколько можно повторять: я не убивала девушку!

– Но ты убила женщину. Ведь Вышинская не знала о том, до чего мы все сейчас докопались. Вышинская пришла к тебе поздно вечером, чтобы поговорить о ваших с нею общих грустных делах. Не найдя тебя в бытовке, она заглянула в камералку. И она увидела, как ты работаешь над телом. Ей было невдомек, что оно уже два часа как мертвое. Она знала, что могила поддельная. Она думала, что ты убила Ольгу, боясь разоблачения с ее стороны. Стоило Вышинской дать показания, как дело приобрело бы серьезный, очень серьезный для тебя оборот. Ты сделала убийство из самоубийства, желая обвинить в этом черного археолога, но, по показаниям Вышинской, в убийстве могли обвинить тебя же! За это Вышинская и поплатилась жизнью. Ты застрелила ее из подводного ружья, словно рыбу какую-то.

– Чушь! Я не умею плавать!

– А это что?

Пилипенко показал, проведя кругом на вытянутой руке фото, на котором была изображена Лебедева в купальнике и с кубком в руках.

– Ты же спортсменка, – прокомментировал он, – у тебя разряд по дайвингу. И большой мастер подводной охоты.

– Как – подводной охоты? – удивился Жаров.

– Да очень просто! – Пилипенко обратился к Минину: – Покажите нам, господин эксперт, соответствующие документы.

Минин достал из своей папки листы. Сказал:

– Это посланные нам имейлом красочные дипломы и грамоты.

– А вот кубок твой они, понятно, прислать не смогли, – добавил следователь.

– Но ведь аквалангистом был художник! – воскликнул Жаров. – И снаряжение принадлежало ему.

– Точно, – сказал Пилипенко. – Призрак-убийца. Он не умер, отравленный грибным ядом, он превратился в зомби. Надел свой акваланг, вооружился подводным ружьем и застрелил Вышинскую. Нет. Это сделала ты, – он бесцеремонно ткнул пальцем в сторону Лебедевой.

Та опустила голову. Помолчав, сказала:

– Да, я это сделала. Я совсем запуталась. Это все было, словно какой-то кошмарный сон. Мне ведь много не дадут, правда?

– Это решит суд, – строго сказал Пилипенко. – Если манипуляции с веревкой примут как отягчающие обстоятельства, бесчеловечные действия над трупом, хоть и другим… Ну и, по разным смягчающим скостят. Я не судья. Не судите и судимы не будете.

Клюев арестовал Лебедеву, и больше она не произнесла ни слова. Пилипенко и Жаров остались в павильоне вдвоем. Жаров с грустью смотрел, как фигуранты идут по павильону, теряясь в солнечных лучах на выходе.

– Вот и конец истории, – сказал Пилипенко. – Теперь я с уверенностью могу сказать, что проклятье древней гробницы действительно существовало.

– Что я слышу? Мой друг-материалист, наконец, поверил в такое!

– Тут и верить нечего. Есть то, что есть.

– Но ведь и гробница-то даже не древней оказалась!

– И что? Проклятье гробницы. Просто гробницы – не древней. Суть «проклятья» – заключим это слово в кавычки – в том, что все четыре смерти были связаны именно с ней, с этой небольшой и не очень глубокой ямой. – Он указал ладонью на раскоп. – Вероятно, как и в случае с Тутанхамоном. Все те люди, умершие от разных причин, могли умереть иначе – не случись в их жизни открытия века. Именно Тутанхамон свел их вместе и причудливым образом изменил их судьбы.

– Одно мне кажется в этой истории несовершенным, – сказа Жаров. – Ведь на плитках мастер под руководством Рудольфа выгравировал настоящие стихи Овидия, известные всему миру. Про резвого шалуна. Хотя под могучим оружием сам Овидий не подразумевал какой-то там бронзовый кинжал.

– А что?

Жаров смотрит на друга с удивлением. Сказал:

– Это между прочим, эротические стихи. Были когда-то даже запрещены. Да и сослали его на относительно далекий север как раз за все эти штучки.

– Да уж. Где нам дуракам чай пить. Мы ж не кончали литературных институтов имени Горького.

Жаров задрал нос, изображая загордившегося ребенка.

– Но ты, вроде, о другом начал, – сказал Пилипенко. – Почему несовершенна эта история?

– Потому что я бы на месте нашего умельца под руководством Рудольфа поступил иначе. Сам бы сочинил какие-нибудь стихи Овидия, – торжественно проговорил Жаров.

Пилипенко посмотрел на него исподлобья.

– Плачет, – сказал он. – Ой, плачет по тебе симферопольская психушка.