Энн Перри - Реквием в Брансвик-гарденс
– Я не намереваюсь арестовывать его, – проговорил Томас громким голосом. – Для ареста нет достаточных оснований. Но я обязан провести расследование: слишком многое здесь указывает на убийство, чтобы я мог оставить это дело без внимания.
– Убийство! – Лицо его собеседника посерело как пепел. Он обратил к Питту потемневшие глаза. – То есть… – Кордэ спрятал лицо в ладонях. – O боже… только не это!
На мгновение обоим вспомнилась Сара и другая мертвая женщина на Кейтер-стрит… прежний страх, подозрение, рушащееся родство и боль.
– Прости, – проговорил едва ли не шепотом полицейский. – Выбора у меня нет.
Доминик не ответил.
В камине рдели угольки.
Глава 2
После того как Питт ушел, Доминик Кордэ самым острым образом ощутил степень легшего на дом несчастья, отчасти замаскированного присутствием чужих людей. Тело Юнити увезли. Полиция выяснила все, что ей было необходимо, и составила все нужные ей протоколы. В доме воцарилась неестественная тишина. Шторы и портьеры были опущены в знак благопристойного уважения к смерти, a также для того, чтобы намекнуть всем проезжающим мимо прохожим и потенциальным гостям о том, что дом веселья преобразился в дом плача.
Никто не хотел заниматься обыкновенными делами до завершения всех формальностей. Это выглядело бы жестокосердием – и даже хуже, указанием на то, что они чем-то испуганы. И теперь все собрались в холле, неловкие и несчастные.
Первой заговорила Кларисса:
– Разве это не нелепо? Произошло такое событие, и все как будто бы осталось прежним! С утра я наметила заняться целой дюжиной дел. Но теперь каждое из них выглядит каким-то бессмысленным…
– Ничего не осталось прежним! – гневно бросила Трифена. – Юнити убили в нашем доме, убил член нашей семьи. Теперь ничто и никогда не станет опять прежним. Но все, что ты собиралась делать, теперь, конечно, стало бессмысленным! Какой смысл может быть теперь в повседневных делах?
– Но, по правде говоря, мы еще не знаем, что именно произошло… – неуверенным тоном начал Мэлори, переступив с ноги на ногу. – Не думаю, что стоит заранее говорить некоторые вещи…
Миссис Уикхэм бросила на него яростный взгляд. Слезы стояли в ее покрасневших глазах.
– Если ты ничего не знаешь, значит, просто не хочешь ничего знать! Но если ты сейчас заведешь какую-нибудь проповедь, я закричу. И если ты опять начнешь твердить очередные банальности о тайнах господних и исполнении над нами божьей воли, клянусь, что я брошу в тебя самым тяжелым и острым предметом, какой подвернется мне под руку!.. – Она задохнулась. – Юнити была честней и отважней, чем все вы, вместе взятые. Никто не заменит ее!
Развернувшись на месте, молодая женщина бросилась бежать по мозаичному полу, а потом громко пробарабанила каблуками по деревянным ступеням лестницы.
– Кроме тебя самой, – буркнула ее сестра, предполагая, таким образом, что Трифена вполне может заменить Юнити. – Ты неплохо справляешься с делом. Заразилась теми же самыми безумными идеями, никогда никого не слушаешь и не думаешь о том, куда идешь… По сути дела, идеальная замена!
– Не надо, Кларисса! – нетерпеливо проговорил Мэлори. – Не обращай внимания. Она расстроена.
– Она всегда чем-нибудь да расстроена, – негромко произнесла девушка. – В расстройстве протекает вся ее жизнь. Она лезла на стенку, когда устраивался ее брак со Спенсером. А потом решила, что он – грубиян и зануда, и оттого лезла на стенку еще больше. И даже когда он умер, все равно не была довольна.
– Ради бога, Кларисса! – возмутился ее брат. – Придерживайся приличий!
Мисс Парментер не обратила внимания на его слова.
– Вы не расстроены? – негромко спросил ее Доминик.
Она посмотрела на него, и гнев исчез с ее лица.
– Конечно, расстроена, – призналась девушка. – И это притом, что мне она не нравилась.
Кларисса посмотрела на отца, стоявшего возле лестничной колонны. Тот по-прежнему оставался бледным, однако как будто бы вернул себе по меньшей мере часть самообладания. Рэмси обыкновенно пребывал в глубоком душевном покое, и разум в нем всегда преобладал над эмоциями, потворством своим желаниям или любого рода распущенностью. Пока он никому не посмотрел в глаза. Естественно, хозяин дома знал, что именно Стендер и Брейтуэйт сообщили полиции, и, наверное, гадал, как члены его семьи отнесутся к этому экстраординарному обвинению. Но молчать дальше он уже не мог.
– Не думаю, что скажу вам что-то новое, – проговорил Рэмси охрипшим и тонким голосом, полностью лишенным привычного тембра. – Я не знаю, что произошло с мисс Беллвуд. И я искренне верю в то, что все остальные также не знают этого. Нам следует, насколько это возможно в данной ситуации, продолжать привычную жизнь и сохранять чувство собственного достоинства. Я буду наверху в своем кабинете.
И не дожидаясь ответа, священник повернулся и зашагал прочь – размеренной и тяжелой походкой.
Доминик проводил его взглядом, в котором мешались печаль и вина – он не знал, чем сейчас мог помочь своему учителю. Кордэ испытывал глубочайшее уважение к преподобному, и чувство это редко покидало его. Рэмси подобрал его в то время, когда им владела острая тоска – которую, скорее, следовало назвать отчаянием. Он положился на терпение и силу Парментера, и это в итоге помогло ему обрести собственную почву под ногами. Но теперь, когда уже его наставник нуждался в человеке, готовом поверить в него и предложить ему руку помощи, Доминик не мог представить себе, что можно сказать или сделать.
– Наверное, пора возвращаться к своим занятиям, – несчастным голосом проговорил Мэлори. – Даже не представляю, который сейчас час. Не знаю, зачем служанка отключила бой… Все-таки не член же семьи умер!
Покачав головой, он отправился прочь.
Без комментариев последовав его примеру, Кларисса вышла в сад через боковую дверь, аккуратно закрыв за собой створку… Вита и Доминик остались вдвоем.
– Правильно ли я поступила? – негромко, почти шепотом произнесла хозяйка дома, поднимая взгляд от пола.
Эту необычайную женщину нельзя было назвать красавицей в общепринятом смысле этого слова: глаза ее казались слишком большими, рот – чересчур широким, а лицо – слишком вытянутым. Тем не менее чем дольше ты смотрел на нее, тем более прекрасной она становилась, и классические черты других дам начинали восприниматься как слишком тонкие, слишком удлиненные и правильные до тоски. – Не лучше ли было ничего не говорить этому полисмену?
Кордэ хотелось утешить ее. Вита оказалась в жутком положении, какового никто не пожелал бы себе. Но при всей обретенной в последние годы вере, разве мог он одобрить ложь – пусть и во спасение мужа? Высшая верность всегда должна быть отдана правде. В этом нельзя было усомниться. Трудность состояла в том, чтобы определить, что именно является правильным, какой из путей наименее зол. Для этого необходимо предвидеть результат, и слишком часто это оказывается невозможным.
– Вы действительно слышали, как она закричала? – спросил священник.
– Конечно, слышала. – Его собеседница обратила к нему ровный взгляд чистых глаз. – Неужели вы считаете, что в противном случае я могла бы сказать такую вещь? Но я имею в виду не то, что могла бы отрицать это… Не следовало ли мне просто промолчать?
– Понимаю, – заспешил с ответом Кордэ. – Я подумал, что сама истинность этого факта заставила вас сообщить о нем…
Но что стал бы говорить он сам, оказавшись на ее месте… если бы это он услышал крик? Разве верность и благодарность не связали бы его язык? Что тогда? Что, если факт убийства оказался бы доказуемым, но ответственность за него можно было переложить на другого человека? Но даже если не так… разве можно позволить убийству остаться нераскрытым и безнаказанным?
– Нет, конечно же, вам следовало все сказать, – проговорил священник уже уверенно. – Просто мне ужасно жаль, что на вас свалилось такое бремя. Я даже представить себе не могу той отваги, которой требует от вас ситуация, и насколько глубока полученная вами рана.
Протянув руку, миссис Парментер прикоснулась к его ладони кончиками пальцев.
– Благодарю вас, Доминик, – проговорила она. – Вы даже представления не имеете о том, насколько утешили меня. Боюсь, что нас ждет ужасное время. И не знаю, как мы переживем его, если не будем поддерживать друг друга.
Замолчав, она посмотрела на Кордэ, уже не скрывая своей боли:
– Едва ли нам следует успокаивать Трифену… правда? Боюсь, она слишком разгневана и слишком глубоко задета. Она воспринимала Юнити совершенно не так, как все мы. Мнение семьи… не слишком важно для нее.
Доминику хотелось бы не согласиться с Витой, однако он понимал, что ложь не принесет утешения. Она всего лишь заставит ее глубже ощутить собственное одиночество перед лицом горя.
– Еще не время, – согласился он. – Однако у нее практически нет времени, чтобы подумать… или понять, что все остальные члены ее семьи будут в ней нуждаться.
