Томас Харрис - Красный Дракон
Родители отца Вилли были по происхождению скандинавы.
— Пригласите, пожалуйста, Молли к телефону.
— А вы что, теперь обратно во Флориду собираетесь?
— Да, скоро поеду. Молли дома?
— Мать, ты слышишь? Он с Молли хочет поговорить. Молли в ванной, мистер Грэм. А внук опять завтракает. Ходил верхом кататься, ну и… тут ведь воздух какой! Посмотрели бы вы, как уплетает. За обе щеки, можно сказать. Килограммов на пять поправился. Вон Молли идет.
— Привет.
— Привет, радость моя.
— Можно тебя поздравить?
— Да, вроде можно.
— Я работала в саду. Мамамма выбежала из дому и сказала мне, когда по телевизору сообщили. Когда вы на него вышли?
— Вчера, поздно вечером.
— Почему ты мне не позвонил?
— Боялся разбудить мамамму.
— Нет, она смотрела Джонни Карсона.[25] Ты не представляешь, как я рада, что тебе не пришлось его брать.
— Я здесь еще задержусь немного.
— Дней на пять?
— Не знаю. Может, и не так долго. Я так хочу скорей тебя увидеть, девочка моя.
— Я тоже хочу. Как только ты окончательно освободишься.
— Сегодня среда. К пятнице уже, наверное, точно…
— Уилл, на следующую неделю мамамма пригласила из Сиэтла всех родственников Вилли, и…
— К черту мамамму. И вообще, что это за слово такое?
— Когда Вилли был совсем маленький, он не мог выговорить…
— Поехали домой.
— Уилл, я же тебя ждала. Они Вилли почти не видят, и пара лишних дней ничего не…
— Приезжай одна, а Вилли оставь там. Уж на то, чтобы его на самолет посадить, твоей свекрови хватит. И знаешь что… Давай-ка остановимся в Новом Орлеане. Там есть шикар…
— Нет, не остановимся. Я тут работаю. Временно, в магазине сувениров. Надо дать им пару дней — подыскать замену.
— Молли, Молли, что происходит?
— Ничего. Ничего не происходит… Мне было так грустно, Уилл. Ты знаешь, я приехала сюда после смерти отца Вилли. — Она говорила «отец Вилли», как будто это была должность, и никогда не называла покойного мужа по имени. — Тогда мы, вся семья, оказались здесь вместе, и я тоже как-то собралась, успокоилась. Я и сейчас взяла себя в руки, и я…
— Вот только я подвел — остался в живых, да?
— Ну зачем ты так?
— Как так? Ну зачем я как?
— Чего ты злишься?
Грэм закрыл глаза.
— Алло, ты меня слышишь?
— Я не злюсь, Молли. Поступай как знаешь. Я тебе позвоню, когда здесь все закончится.
— Ты бы мог приехать сюда.
— Нет, не мог бы.
— Но почему? Места тут на всех хватит. Мамамма бы…
— Молли, они меня не любят, и ты знаешь почему! Стоит им только на меня взглянуть, как они вспоминают сына.
— Ты к ним несправедлив, и, вообще, это неправда.
Грэм вдруг почувствовал, как он устал.
— Тогда слушай правду. Это зануды, меня от них тошнит! Что, скажешь, не так?
— Не смей так говорить!
— Им парень нужен! Может, они и тебя любят, может быть, если они вообще о тебе вспоминают! Но им нужен парень, поэтому они и тебя пускают — как приложение! Но уж я им никак не нужен! А они мне и подавно. Мне нужна ты! Во Флориде. И Вилли, когда ему надоест пони.
— Ты бы выспался — полегче станет.
— Вряд ли. В общем, слушай, я тебе позвоню, когда тут появится какая-нибудь определенность.
— Позвони, что ж не позвонить.
И она бросила трубку.
— Сволочная жизнь! — простонал Грэм. — Что за сволочная жизнь!
Крофорд заглянул в комнату.
— Это ты сказал «сволочная жизнь»?
— Я сказал «сволочная жизнь».
— Ладно, не вешай нос. Сейчас звонил Айнсуорт с места происшествия. Он кое-что для тебя нашел. Сказал, чтобы мы сейчас же к нему ехали, а то местные его со всех сторон обложили.
51
Айнсуорт осторожно ссыпал пепел в новенькие жестяные банки из тех, в которых продают краску, когда на пожарище появились Грэм и Крофорд.
Айнсуорт был в пепле с ног до головы, а над ухом у него раздувался волдырь от ожога. Его подчиненный, Дженовиц, работал внизу, в подвале сгоревшего дома.
Рядом с пыльным «олдсмобилем», стоящим на дороге, беспокойно метался высокий неуклюжий человек. Он побежал наперерез Крофорду и Грэму, когда те пересекали двор.
— Крофорд — это вы будете?
— Да, я.
— Я Роберт Дьюлейни, коронер[26] этого графства.
Он сунул им визитную карточку. Вверху было напечатано: «Голосуйте за Роберта Л. Дьюлейни!»
Крофорд ждал.
— Ваш сотрудник располагает вещественными доказательствами, которые должен был передать мне.
— Простите за причиненное беспокойство, мистер Дьюлейни, но сотрудник действовал в соответствии с моими указаниями. Вы пока посидите в своей машине, а я пойду и со всем разберусь.
Дьюлейни не отставал.
Крофорд резко обернулся:
— Будьте так любезны, мистер Дьюлейни, сядьте к себе в машину.
Айнсуорт улыбался. На почерневшем лице белели зубы: все утро он просеивал через сито пепел.
— Как начальнику отдела, мне особенно приятно в этот знаменательный день…
— …пудрить вам мозги, — закончил Дженовиц, выбираясь из-под обугленных балок подвала. — Знаем, слышали.
— Разговорчики в строю, рядовой Дженовиц. Принесите интересующие нас предметы.
Он кинул Дженовицу связку автомобильных ключей.
Из багажника машины Дженовиц вытащил длинную картонную коробку. Ко дну коробки проволокой был прикручен остов ружья со сгоревшим ложем и деформированным от жара пламени стволом. В другой коробке, поменьше, находился почерневший автоматический пистолет.
— Пистолет сохранился лучше, — сказал Айнсуорт. — Посмотрим, что скажут баллистики. Проснись, Дженовиц, а то замерзнешь.
Дженовиц принес три полиэтиленовых пакета, в которых хранят продукты, и передал их Айнсуорту.
— Смирно! Равнение на середину!
Лицо Айнсуорта вдруг стало серьезным. Сейчас он исполнял охотничий ритуал. «Того и гляди, мазнет мне по лицу теплой кровью убитого бизона», — подумал Грэм.
— Ну, приятель, и поползали мы тут… — сказал Айнсуорт, вручая пакеты Грэму.
В одном пакете лежали часть обугленной берцовой кости сантиметров десять — пятнадцать и шарообразный конец — бедренной. В другом находились часы. В третьем — вставные зубы. Пластина челюсти была обуглена и сломана наполовину, но эта половина содержала хорошо знакомый им боковой резец.
Грэм подумал, что следует что-то сказать.
— Спасибо. Большое спасибо.
У него закружилась голова, и на секунду все поплыло перед его глазами.
— …музейный экспонат, — услышал он, очнувшись. — Даже жалко отдавать этому индюку надутому, а, Джек?
— Придется отдать. Но в отделе коронера в Сент-Луисе работают неплохие профессионалы. Они сделают для нас хорошие слепки.
Крофорд со своими людьми совещался с коронером у его машины.
Грэм остался один на один с домом. Он слышал, как в трубах свистит ветер. Он надеялся, что Блум приедет сюда, когда поправится. Наверное, приедет. Грэм хотел узнать как можно больше о Долархайде. Он хотел узнать, что здесь происходило, как рождался Дракон. Но сейчас он был сыт этим делом по горло.
С верхушки почерневшей трубы раздалось пение пересмешника.
Грэм засвистел в ответ.
Он ехал домой.
52
Грэм улыбнулся, когда лайнер легко поднял его и, разворачиваясь в ослепительно ярких лучах солнца на юго-восток, понес прочь от Сент-Луиса, в сторону дома.
Там его ждут Молли и Вилли.
— Давай сейчас не будем искать виноватых. Я тебя встречаю в аэропорту, милый, — сказала Молли по телефону.
Он надеялся, что со временем из этого расследования в памяти останутся только те редкие моменты профессионального удовлетворения, когда он любовался работой преданных своему делу специалистов. Профессионализм встречается в любой области, если, конечно, достаточно понимаешь в деле, чтобы его увидеть.
Благодарить Ллойда Боумена и Беверли Кац выглядело бы как высокопарный жест, поэтому, позвонив, он просто сказал им, что ему было приятно снова поработать с ними.
Его немного беспокоило только одно — чувство, которое он испытывал, когда в Чикаго Крофорд положил трубку и сказал: «Это „Гейтуэй“», — взрыв бешеной, животной радости, до сих пор ему неведомой.
Ему не давало покоя, что этот момент вдруг оказался самым счастливым в его жизни; тогда в Чикаго, в душной комнате присяжных, он уже знал.
Он не стал рассказывать Ллойду Боумену об этом ощущении. Зачем? Тот и так знал.
— К вашему сведению, когда Пифагора осенило, когда он понял, что открыл свою теорему, он принес в жертву Музе сто быков, — заметил Боумен. — Нет ничего приятнее озарения, правда? Не отвечайте, удовольствие продолжается дольше, когда им не делишься.
По мере приближения к дому и к Молли нетерпение Грэма росло. Спустившись с трапа самолета в Майами, он пересек летное поле, направляясь к «Дядюшке Лулу» — старенькому «Дугласу-3», который совершал рейсы в Марафон.
