Кирилл Шелестов - Пасьянс на красной масти
— Одиннадцать, — хитро поправил Лисецкий.
— Почему одиннадцать? — поднял брови Храповицкий. Вдруг он переменился в лице. Слова замерли у него на
устах. Я повернулся в сторону его взгляда и оторопел. В банкетку, бочком, с виноватым видом втискивался Ефим Гозданкер. Одет он был по-дорожному, и оттого еще более неряшливо, чем обычно. В руках держал потрепанный чемодан.
Лисецкий просиял.
— Проходи, Ефим! — радостно закричал он. — Что ж ты опаздываешь? Мы из-за тебя самолет задержали!
Гозданкер, избегая смотреть на нас, забормотал что-то в свое оправдание. Но губернатор его перебил.
— Я пригласил Ефима снами! — ликуя, объявил он. — Близкие люди должны держаться вместе. Зачем вам ссориться? У нас одни задачи. Нужно искать пути совместной работы. Так ведь, Володя? Согласен со мной, Ефим?
Ответом ему было предгрозовое молчание. На Храповицкого было страшно смотреть. Ефим бегающими глазами уставился куда-то под стол. Один лишь Лисецкий явно наслаждался произведенным эффектом. Он даже убрал руку с синюшной коленки Мышонка.
— Ну, ребята, так нельзя! — укоризненно погрозил он им пальцем. — Надо мириться! Я вас прошу. Губернатор вас просит! Ну-ка, пожмите друг другу руки!
Я был восхищен его бесстыдством. Стравить людей, довести их до смертоубийственной войны, а потом столкнуть нос к носу и упрекать за то, что они не питают друг к другу нежных чувств, мог только Лисецкий. Я видел играющие на скулах Храповицкого желваки, и мне казалось, я слышу его зубовный скрежет. Толстые влажные губы Гозданкера беспомощно шлепали. Момент для них обоих был на редкость унизительным.
Каким-то нечеловеческим усилием Храповицкий, наконец, переломил себя и резко, через стол, колющим движением сунул Гозданкеру руку, словно всаживал в него штык. Наверное, если бы можно было зарезать Гозданкера в эту минуту, не опасаясь последствий, он бы это сделал. При этом вряд ли Лисецкому удалось бы надолго пережить своего товарища.
— Конечно, — хрипло проговорил Храповицкий. Уголки его рта дергались в безнадежной попытке улыбнуться. — Я готов. У меня нет к Ефиму никакой неприязни.
Ефим испуганно вцепился в его напряженную ладонь обеими руками.
— Я, со своей стороны, отношусь к Володе… — начал мямлить он, но сбился и не закончил.
Лисецкий наблюдал за этой сценой с торжеством художника, завершившего работу над монументальным полотном.
— Вот теперь — другое дело! — объявил он самодовольно.
3
По нашей вине рейс задержался на сорок минут, и, когда мы вошли в самолет, пассажиры встретили нас ненавидящими взглядами. Но роптать никто не осмелился. Лисецкий брюзгливо посмотрел на людей, словно это они доставляли ему неудобство своим присутствием здесь, и сел рядом с Калюжным. Мы с Храповицким расположились вместе.
— Что за скотина! — прошептал мне на ухо Храповицкий, когда самолет начал набирать высоту. — И это после всего, что я для него сделал!
— Только прошу тебя, не показывай, что ты злишься! — так же шепотом ответил я. — Ты сам тысячу раз называл его проституткой. Он разыгрывает очередную многоходовую комбинацию. Ефиму он мстит за его жадность, демонстрируя, что работать отныне намерен только с тобой. Тебе показывает, что не собирается зависеть от тебя полностью и в любую минуту готов ввести на поле
других игроков. Так или иначе, но согласись, что для Гозданкера это гораздо более болезненная ситуация, чем для тебя.
— Я все-таки когда-нибудь придушу эту суку! — мрачно пообещал Храповицкий.
— Какую из двух? — уточнил я. Но он не ответил, погруженный в свои переживания.
Однако, когда мы высадились в Москве, он уже полностью овладел собой и обращался с Ефимом вполне дружелюбно, почти по-приятельски. В ВИП-зале Шереметьево-2, куда, кстати, чиновников Лисецкий не взял, они даже выпили за мягкую посадку.
В результате через какое-то время Гозданкер начал оттаивать и настолько потерял бдительность, что, когда мы проходили к самолету на Амстердам, приобнял Храповицкого за талию. Храповицкий скосил глаза на его руку, но ничего не сказал. Забавно, что Лисецкий, видя перемену в их настроении, сразу насторожился. Их возможная дружба была куда опаснее для него, чем их вражда, и в поставленные им перед всеми совместные задачи, видимо, никак не входила.
В Амстердам мы летели бизнес-классом, а подчиненные губернатора — экономическим. Спрятавшись от начальственных глаз, Калюжный и Торчилина не преминули основательно принять на усталую грудь, и когда мы вышли из самолета, оба были возбужденными и раскрасневшимися.
В аэропорту нас встречали Хенрих и директор нашего московского представительства. Оба были в одинаковых черных костюмах и белых рубашках, почти как братья, только при этом наш директор был высоким и худым, а Хенрих — маленьким и плотным. Он, кстати, явно ощущал себя неуютно. Приезд губернатора и Храповицкого, которых он видел впервые в жизни, наводил на него ужас. Предстоящая ему роль его пугала. С округлившимися глазами и полуоткрытым ртом, он переминался с ноги на ногу, поминутно поправлял непривычный ему галстук и вытирал потеющую лысину.
В отличие от него, наш московский директор чувствовал себя как рыба в воде. Звали его Юрий Дергачев. Он был моим ровесником, из тех умненьких, ушлых, циничных московских мальчиков, которые произрастают в столичной интеллигентской среде, заканчивают МГУ или МГИМО, к тридцати годам защищают докторские диссертации и прилипают к какой-нибудь богатой структуре или политическому деятелю, обычно отвечая за связи с общественностью. Они готовы писать — а иногда и пишут — законы для правительства и рекомендации по запуску ракет в космос, но не в состоянии справиться ни с одним самостоятельным поручением, даже таким незатейливым, как покупка хлеба в булочной на углу.
Лучшего человека для представительства найти было трудно. Обладая кучей полезных связей, от клерков в президентской администрации до владельцев столичных притонов, Дергачев сводил нас в Москве с нужными людьми, передавал взятки и готов был мчаться в любую командировку по первому нашему зову. При этом, правда, он непрерывно предлагал нам грандиозные проекты, вроде приобретения земли на Кубе, которые в отдаленном будущем сулили баснословные прибыли, и беззастенчиво откручивал на своих расходах. Порой мы подумывали о том, чтобы его заменить, но тут возник голландский проект, и он оказался как нельзя кстати.
Губернатор с любопытством посмотрел на слащавого Дергачева, перевел взгляд на взволнованного Хенриха, с почтением взиравшего на него снизу вверх, пожал им руки и одобрительно кивнул. Смотрины его удовлетворили.
Для нас они приготовили два лимузина, а для чиновников подогнали скромный микроавтобус. В первый автомобиль уселись губернатор, Гозданкер и Храповицкий, при этом вышколенный Дергачев успел распахнуть перед губернатором дверцу машины, опередив неторопливого водителя-голландца в форменной фуражке. Плохиш, Дергачев, Хенрих и я забрались во второй лимузин.
— Ты че, братан, какой зашуганный? — обратился Плохиш к Хенриху. — С похмелья, что ли?
— Он губернатора боится, — пояснил Дергачев, фамильярно хлопая по плечу сидевшего рядом с ним Хенриха.
— А че его бояться? — удивился Плохиш, сам недавно вышедший из оцепенения, в которое его повергала близость Лисецкого. — Он че, не человек, что ли? Тоже денег хочет, как и мы. Только больше.
— Я не губернатора боюсь, — серьезно возразил Хенрих. — Я не хочу, как будто, обманывать и говорить неправду. Я не большой специалист по разводу коров…
— Опять за свое! — перебил Дергачев, вздыхая.
— Слышь, брось ты это! — посоветовал Плохиш. Он надеялся каким-нибудь образом приклеиться к нашему грандиозному проекту и потому держал нашу руку. — Тебе че, больше всех надо?
— Мне не надо больше всех! — поспешно ответил Хенрих, не поняв слов Плохиша и пугаясь упавшего на него подозрения в жадности. — Мне надо, как все. Как всех, — поправился он.
— Во рожа наглая! — возмутился Плохиш. — Мы тут пыряем с утра до вечера, на нарах паримся, а он, слышь, гаврилу нацепил и уже доляну требует, как у всех! Ты лучше показывай, где тут анашу продают!
Гаврилой бандиты называли галстук, о чем, естественно, Хенрих не имел понятия. Он совсем стушевался и вжался в спинку сиденья.
Проживание предполагалось раздельное. Для нас был заказан «Краснопольский», расположенный в самом центре города, на Королевской площади, а свиту поместили в дешевые номера трехзвездочного отеля неподалеку.
— Будьте под рукой, но не зарывайтесь! — напутствовал их Лисецкий, расставаясь с подчиненными у входа в наш отель. — Через час ждите нас здесь. Поедем на экскурсию.
Мышонку был забронирован отдельный номер, но он, подхватив свой маленький чемоданчик, сразу же побежал в губернаторский свит. Едва мы успели переодеться, принять душ и выпить по чашке кофе, Лисецкий отменил запланированную совместную экскурсию по городу, которую предполагалось провести силами Хенриха. Погода в Амстердаме стояла прохладная, моросило, и Мышонку, не взявшему с собой теплых вещей, понадобилось срочно купить свитер.
