Микки Спиллейн - Долгое ожидание
Но раз мы встретились, мы могли бы поразвлечься. Я люблю известных людей.
— Известность такого рода, как моя, тебя устраивает?
— В этом как раз самый смак. Ты придешь?
— Может быть. Я хотел навестить тебя. Я хотел спросить, не видела ли ты любовницу Серво?
Улыбка увяла на ее лице.
— Я не могу сказать тебе это.
— Тогда скажи мне что-нибудь другое.
— Что? Спроси меня сам.
— Эта гадость, которой ты красишь волосы, жжет?
Чертенок опять запрыгал у нее в глазах, и она стала медленно расстегивать пуговицы у меня на пиджаке.
— Перекись водорода — нет, а вот нашатырь кусается. Хочешь покраситься?
— Может быть, как-нибудь зайду посмотреть, как ты это проделываешь. — Я отстранил ее руки и, развернувшись, зашагал к выходу.
— Приходи, я разрешу тебе помочь мне!
Сосновый Бор выглядел еще более уныло, чем обычно, если только это вообще было возможно. Я объехал вокруг дома и припарковался на некотором расстоянии от него. Все окна смотрели на улицу черными глазницами.
Развязка была слишком близка, чтобы рисковать, поэтому я полез под сиденье и вытащил револьвер. Я сунул его за пояс, рукоятка уперлась мне в ребра. Неудобно. Карманы пиджака оказались неглубокими, рукоятка высовывалась, и это меня также не устраивало. На моих новых джинсах чуть пониже колена нашелся карман на «молнии», револьвер вошел в него удобно, как в кобуру.
Порывистый ветер опять умыл меня дождем, не спрашивая моего согласия. В небе по-прежнему грохотало, но молний не было видно. Я подошел к дому. Меня встретило объявление, наклеенное на доску, вбитую в землю. Один уголок оторвался и полоскался на ветру.
Я прочитал: «Продается. И. Хиннэм, Рилтортс. Звонить 1402».
Теперь можно приобрести этот дом за бесценок — на нем лежит проклятье. Проклятье насильственной смерти. Может быть, Ленни Серво купит его и превратит в еще один притон. Место для этого вполне подходит.
Дверь оказалась заперта. Отмычкой я бы открыл ее, но у меня не было отмычки. Чтобы не терять времени, я обмотал руку носовым платком, разбил стекло и, открыв шпингалет, поднял окно. С минуту я стоял, прислушиваясь. Только дождь, лупивший по окнам, да мое дыхание нарушали тишину ночи. Я влез внутрь и опять прислушался. Ветер забавлялся, хлопая незапертой дверью, жалобно поскрипывали стропила под его натиском, ветки скребли по стеклу, словно прося у дома разрешения укрыться от непогоды.
Вся мебель была небрежно прикрыта чехлами и оберточной бумагой. Я прошел между грудами белья и стал подниматься по лестнице на второй этаж. Все казалось мне знакомо, как будто я специально изучал план дома. Я постарался подумать над этим, но моя мысль наткнулась на глухую стену забытья. Я вспомнил лишь то, что в последний раз пришел сюда с Логаном, и очень быстро убежал, чтобы не встречаться с полицией. Черт, я почти ничего не запомнил тогда.
Или запомнил?
Почему же сейчас меня ведет какой-то бессознательный инстинкт, и я даже вспоминаю странный рисунок на стойках перил лестницы, перекошенную дверь и темное пятно на стенном ковре, как будто там долгое время висел телефон?
Дверь в комнату, где лежала убитая, была закрыта, но не заперта, и я вошел, почему-то ожидая и в этот раз увидеть там мертвое тело.
Однако тела не было, а вот сама комната произвела на меня сильное впечатление.
Кто-то методично, со знанием дела разгромил ее и свалил обломки в кучу в центре. Кровать, туалетный столик, стулья были разломаны, матрас выпотрошен, плинтусы оторваны. Я чиркнул спичкой и заглянул в стенной шкаф. Вся обшивка под кедр была вырвана и валялась на полу. Вмятины в стене свидетельствовали о том, что ее простукивали в поисках тайников.
Работали профессионалы, не осталось ни одного уголка, в который бы они не заглянули. Мне здесь теперь было делать нечего.
Спичка догорела. Я зажег другую и выругался сквозь зубы.
Недавно ответ находился в этой комнате. Совсем недавно. Фотография, которая все расставляла по местам и которая теперь исчезла. Я опять чертыхнулся.
— Не расстраивайся, — услышал я насмешливый голос за спиной. — Стой, как стоишь. Теперь повернись. Медленно. Все делай медленно. Вот так, если дорожишь своей шкурой.
В двери стояли маленький ублюдок Эдди Пэкмен с короткоствольным револьвером в руке и прыщавый малолетка, которого я видел в «Корабле», со своей огромной пушкой.
Прыщ включил фонарик. Луч пробежал вверх-вниз по моему телу.
— Он, кажется, пустой, Эдди.
— Иди обшарь его, сопляк, — рявкнул Пэкмен. — Ты должен убедиться в этом. Давай мне фонарь. — Он взял его и сунул в пальцы, торчащие из гипса на левой руке.
Как Прыщ ни хорохорился, он не мог преодолеть страха. Боком, как краб, он подобрался ко мне, быстренько похлопал меня по карманам и по груди и шагнул мне за спину.
— Я же говорил, что он пустой, — с облегчением сказал он. Его пушка уперлась мне в поясницу. — Топай вперед. Давай, пошел.
Мне ничего не оставалось делать. Эдди вышел из комнаты, пропуская меня.
— Можешь попытаться бежать, если хочешь, но будь уверен, я всажу тебе пулю сначала в задницу, а потом в твои поганые кишки.
Его маленькие злобно блестящие глазки-бусинки уже дырявили меня, умоляя, чтобы я доставил ему это удовольствие. Сейчас он был похож на оскалившуюся крысу, торжествующую над поверженной жертвой.
Молокосос опять ткнул меня револьвером.
— Мы знали, что ты придешь. Ты ублюдок.
— Заткнись ты! — Эдди сплюнул.
Прыщу не понравилось такое обращение.
— Сам заткнись.
Эдди быстро подавил бунт на корабле. Я услышал, как он ударил Прыща в зубы стволом револьвера. Тот всхлипнул и выплюнул выбитый зуб. Второй урок ему не понадобился. Он шмыгал носом всю дорогу, пока мы спускались вниз и шли к седану Эдди, потом сел за руль, прижимая к лицу окровавленный платок.
Меня усадили на почетное место, на заднее сиденье. Эдди сел рядом и уперся стволом револьвера мне в ребра. Он глядел мне в лицо и насмешливо улыбался. Когда машина тронулась, он молниеносно обрушил гипсовую руку мне на голову. Что-то треснуло в моей многострадальной черепушке, боль пронзила все тело, меня замутило, словно кто-то взболтнул мои кишки. Потом я уже ничего не чувствовал.
Я не знаю, сколько времени прошло, когда боль появилась опять. Она отдавалась в голове с каждым ударом сердца. Сама же голова безвольно свесилась на грудь, и мне казалось, что она вот-вот оторвется, если мои руки выпустят то, что держат. Но они ничего не держали. Да и вообще это были не руки. Это были какие-то мясистые шары на концах плетей, связанных за спинкой стула. Бесчувственные, налившиеся кровью шары. С большим трудом я разлепил глаза, и постепенно неясные расплывчатые пятна стали превращаться в мои ноги. Мои ступни спазматически дернулись и сдвинулись на один дюйм. Слава Богу, что хоть они не привязаны.
Комната освещалась каким-то желтым светом. Я заставил свой взгляд проползти по грубым доскам пола до противоположной стены, потом вправо, к стулу, дальше, к другому стулу, и наконец, в центр комнаты, к четырем ножкам стола.
На столе стояла старомодная керосиновая лампа. Фитиль был вывернут слишком сильно, и черный дым, поднимающийся к потолку, уже нарисовал черное пятно на грязной потрескавшейся штукатурке. В стене, напротив меня, была дверь, которая плотно прилегала к косяку.
На улице все еще лил дождь. Он стучал тысячами молоточков по крыше и не думал прекращаться. Я сидел, не двигаясь, давая возможность проясниться возвращающемуся сознанию и прислушиваясь к звукам, долетающим снаружи. За шумом дождя я различал воркование воды, милующейся с берегом. Ожившее обоняние подтвердило, что рядом протекает река.
Я и река. Мы оба были одиноки.
Я стал разминать ноги и попробовал встать. Стул приподнялся на дюйм от пола, не больше: он тоже был к чему-то привязан.
Мне вдруг захотелось узнать, сколько времени. Отсутствие возможности посмотреть на часы почему-то угнетало меня больше всего остального. Я опять сел и попытался разорвать путы. Конечно, мне это не удалось. Тогда я стал крутить руками так и сяк, чтобы восстановить кровообращение.
Получилось еще хуже. Руки перестали быть бесчувственными кусками мяса. Они превратились в оголенные нервы, к которым подключили электрический ток. Мое тело забилось в конвульсиях. Я выругался и впился зубами в губу, тут же прокусив ее. Пот градом катился по моему лицу и капал с подбородка, между ступнями на полу расплывалось темное пятно.
Прошло десять, — а может быть, тридцать — минут, и на смену этому ужасу пришла тупая пульсирующая боль. Но, по крайней мере, я уже чувствовал кончики пальцев. Они были все в крови, потому что впившиеся в мясо веревки разорвали кожу.
Любое занимаемое мной положение причиняло боль. Самой лучшей позой оказалась та, в которой я пришел в себя: чуть податься вперед и смотреть в пол. Но мне уже через минуту надоело сидеть, тупо уставившись на грязные доски. Я перевел взгляд на ноги. Икра под коленом чертовски болела. Я выдвинул ногу вперед, и боль уменьшилась, но я решил лучше потерпеть и убрал ее на прежнее место. Револьвер лежал в кармане.
