Ричард Пратер - Казнить его дважды
После короткой паузы все сидевшие в зале в один голос закричали: «Нет!» — а кто-то даже сказал: «Нет сомнений!»
Кричали все, кроме пятерых.
Эд говорил мне, что «четыре или пять» человек остались в зале после заседания, которое вел судья Кроффер в этом же зале. Точное их число — пять. Потому что именно пять лиц выглядели — вы можете себе представить как.
А Эд уже снова пританцовывал, двигался крадущейся походкой, довольно улыбался, испытывал явное наслаждение. Мне показалось, что он переигрывает гораздо больше, чем все остальные, вместе взятые. Глядя на Лупоглазого, Эд постепенно продвигался все ближе к нему.
Я почувствовал, что кто-то тянет меня за рукав. Это был Лупоглазый.
— Скажите же что-нибудь, — попросил он. — Делайте же что-то.
— Но еще не подошла моя очередь, — ответил я.
— А когда, когда она подойдет? — Он был полон нетерпения.
— Я не могу взять слово. Это зависит…
Лупоглазому мои слова явно не понравились.
— От чего зависит?
— От судьи. А ты его уже рассердил, — повторил я.
— Так вот, — продолжал Эд, — я доказал его вину. А теперь, что с ним делать, зависит от суда. Я не очень забочусь о том, что с ним будет. Что бы ни определил суд, я буду согласен. Даже если это окажется максимальным наказанием, которое предусмотрено законом.
Меня снова дернули за рукав. Лупоглазый прошипел:
— Что это значит и что такое он доказал? Он не представил ни одного доказательства!
Я с грустным видом покачал головой:
— Это решает судья.
Эд обратился к судье, как бы подводя итог своей последней реплике:
— Ваша честь, я почтительно предлагаю одновременно вынести приговор по двум делам об убийстве. И как можно скорее.
Судья Блейн спросил:
— Если я правильно понял представителя обвинения, вы требуете двойного смертельного приговора?
— Именно так, ваша честь.
— Что ж, это разумно, — сказал Блейн, поднимая молоток.
— Что это за чертовщина… — начал Лупоглазый.
Банг!
— Оскорбление суда! Сто долларов.
Я посмотрел на Лупоглазого и покачал головой. И тут произошло невероятное. Фарс, если только пленник и на самом деле принимал все происходившее до него, вдруг перестал быть фарсом. Фарс, мошенничество, ложное обвинение, всеобщее помешательство — теперь уже все равно, Лупоглазый всему поверил. Его охватил панический страх.
Представьте себе. Вам приходилось когда-нибудь случайно проводить ночь в тюрьме? Если приходилось, то, может быть, в тот момент к вам приходили такие же мысли, как; и к нарушителям закона, которых затолкали в каталажку на ночь. Как только дверь с лязгом захлопывалась, вы сердились на что-то, а может быть, это только развлекало вас. Но что было совершенно неизбежно — это ощущение вашей полной беспомощности. Вы не можете прорваться сквозь эти стены. Они полностью владеют вами, и вы совершенно ничего не можете с этим поделать. Они могут сделать с вами все, что хотят. Могут и отпустить — о'кей, вы не виновны и свободны.
Нечто подобное происходило в черепной коробке охваченного ужасом Лупоглазого. Может быть, все происходившее было неправдой, сумасшествием, невозможным делом, но это было на самом деле. Они его прихватили. Если он не получит адвоката — кроме меня, — не сможет позвонить, сообщить Алю, сделать хоть что-то, то с ним сделают все, что захотят.
Бандит снова дернул меня за рукав. Его обычно красное лицо приобрело нездоровый, мучнисто-белый оттенок.
— Скотт, — сказал он громким хриплым шепотом и облизал губы, — я думаю, что мне все-таки лучше признаться в менее серьезном преступлении. Да, думаю, что так и сделаю.
Я посмотрел на Эда Хауэлла, который стоял достаточно близко для того, чтобы слышать слова Лупоглазого, и подмигнул ему. А потом сказал Лупоглазому:
— Боюсь, что уже слишком поздно.
Он шумно вздохнул, звук был такой, будто из водопроводного крана выпустили воздух.
— Но… но… вы же мой адвокат. Вы должны что-то сделать…
Я осторожно сообщил:
— Лупоглазый, я не сказал тебе еще кое-что. Я друг окружного прокурора. И хочу, чтобы он выиграл это дело.
Лупоглазый выпучил глаза. Он посмотрел на Эда Хауэлла:
— Он?
Я кивнул.
Наступило молчание, потом он тупо начал твердить:
— Почему, ты, белоголовый сукин сын, ты, здоровый…
— Это обойдется тебе в лишний десяток лет, — предупредил я.
— …белоголовый сукин сын. Ты, здоровый…
— Ваша честь, — сказал Эд, подавляя улыбку, — у обвинения больше ничего нет.
— О'кей, — изрек судья. — Прежде чем суд вынесет приговор обвиняемому, не изволит ли представитель защиты ответить на те обвинения, которые выставила нападающая сторона?
Я встал.
— Ваша честь, — обратился я. — Леди и джентльмены. Римляне. Соотечественники.
Эд хлопнул себя по бедру. Его губы беззвучно произнесли слово «переигрываешь».
Я бросил на него сердитый взгляд и начал свою речь:
— Мы собрались здесь, чтобы покончить с Лупоглазым, а не затем, чтобы расхваливать его. Как адвокат этого отъявленного бандита, я должен заявить, что улики против моего подзащитного являются такими…
Я сделал паузу и посмотрел на своего клиента. В нем зарождалась надежда. Зарождалась и снова умирала.
— Такими тяжелыми, что я просто не смог подготовить надлежащую защиту. На самом деле мне не удалось вообще выработать тактику защиты. Поэтому я предпочел бы снять с себя эту обязанность.
И замолчал.
Я сознавал, что этот тип не сможет понять меня, если я вообще откажусь хоть как-то помочь ему.
— Ну ладно, — сказал я. — Согласны вы на то, чтобы отложить дело? Вы согласны, верно? Ну, скажем, на год или что-нибудь в этом роде. Так долго, потому что…
Банг! Снова грохнул молоток.
— Нет! Отсрочка отвергается!
— Тогда, — продолжал я, — не нужно. От имени моего клиента мы признаем вину и отдаемся на милость…
— Нет! Не на милость… — не сдержался Лупоглазый.
Банг! Еще один удар.
— Двести долларов.
— Нет! Вы…
— Пятьсот долларов.
Вот теперь я был уверен, что он окончательно дозрел. Я наклонился к его уху.
— Лупоглазый, дело плохо, — прошептал я.
— Плохо…
Бандит был в состоянии какого-то транса и очень медленно возвращался к действительности.
— Это ужасно.
— Тебе могут вынести сразу два смертных приговора, ты понимаешь?
— Ну да. А что это означает?
— Означает, что ты будешь казнен дважды, чтобы можно было окончательно убедиться, что ты мертв. Сначала в газовой камере, а потом на электрическом стуле. Вот что означает «последовательно». И ты готов.
— Я понял. Это значит, что они хотят убить меня.
— Ну вот. Наконец-то понял.
— Я сознаюсь. И отдам себя на волю суда, — решительно сказал он.
— Это твой единственный шанс, Лупоглазый, — одобрил я. — Если ты займешь место свидетеля и выложишь все начистоту…
— Я все расскажу, — повторил он.
— Выкладывай все, что знаешь про Пайка, Уэверли, Наташу Антуанетт, про все…
Лупоглазый кивнул:
— О'кей, посмотрю, что смогу сделать.
Я снова встал:
— Ваша честь, могу я подойти к вам?
— Не вижу, почему нет.
Я подошел к судье, на ходу заглядывая в бумажник. Там осталась одна-единственная стодолларовая бумажка, я достал ее и передал ему.
— Прекрасная работа, — шепнул я. — То, что надо.
Он расцвел.
— Я собираюсь вытащить этого негодяя на место для дачи показаний, — сообщил я. — Поэтому не приговаривайте его к казни, пока я не подам знак. Но если он станет хитрить, неплохо было бы его немного попугать.
Блейн кивнул:
— Я был хорош, да?
— Очень хорош. Так и продолжайте, — одобрил его действия я.
Я вернулся к Лупоглазому:
— Ты можешь дать показания. Но только говори всю правду. Может, это поможет тебе, а может быть, и нет. От тебя зависит.
Он сделал глотательное движение.
— А что вы там делали? Я видел, вы ему что-то передали, — с подозрением спросил он.
— Это был стодолларовый банкнот. Я подкупил судью.
— Подумать только… — У него зародилась надежда и тут же исчезла. — За сотенную бумажку?
— Это чтобы дать тебе возможность выступить с показаниями. Иди туда и выкладывай все. О'кей? Занимай место свидетеля, а я устрою тебе перекрестный допрос.
Он кивнул и встал.
Я сказал ему:
— Но только без шуточек, Лупоглазый. Если уж начал, то говори правду, чистую правду и ничего, кроме правды.
— Ну да, о'кей.
Но чтобы быть совсем уверенным, я добавил:
— Но ты должен заложить Аля Джанта.
Он взглянул на меня:
— Я все про него выложу.
И он направился к месту для свидетеля.
Глава 22
— Лупоглазый, — сказал я, — ты клянешься говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?
