Росс Макдональд - Коррумпированный город
Пара шаркающих ног начала подниматься по потрескивающей лестнице. Я быстро пересек на цыпочках комнату, перепрыгнул через стойку выдачи и присел среди пачек книг. Шаги прошаркали по лестничной площадке, и, скрипнув, открылась дверь в комнату.
- Какая-то чертовщина, - донесся старческий голос. - Я бы поклялся, что утром открыл это окно.
Я начинал жалеть, что закрыл его под влиянием минутного порыва.
- Какое-то проклятье, черт возьми, - бормотал старик себе под нос. - Я даже не открывал задвижку на этой чертовой раме. - Я слышал, как он толкнул раму и широко ее раскрыл. - А теперь не смей закрываться, слышишь? Будто мне больше нечего делать, как ходить по этажам и открывать окна весь проклятый день.
Снаружи кто-то крикнул:
- Эй, там! Здесь никто не пробегал?
- Нет, - ответил старик. - Я никого нигде не видел. Кого вы ищете?
- Удравшего убийцу. Полоумного бандита, который убил женщину недалеко отсюда.
- Убийцу? - повторил старик дрожащим голосом.
- Думаешь, я шучу, дед? Ты ничего не видел и не слышал?
- Я никого и ничего не слышал.
- Ладно, если что узнаешь, дай нам знать. Мы будем тут поблизости, продолжим поиски.
- Понятно, начальник. Да, сэр. Но я буду молить святого Моисея, чтобы он не сунулся к нам сюда.
Старик вновь пересек комнату неровно шаркающими шагами и начал спускаться по поскрипывающей лестнице. Я выбрался из-за стойки и последовал за ним. Теперь я боялся воспользоваться окном; надо было отыскать другой выход. Опираясь на поручни и плавно наступая то на одну, то на другую ногу, я не допустил поскрипывания лестницы. С площадки на середине этажа увидел, что лестница спускается в парадное фойе библиотеки. Я прикидывал в уме шансы на успех побега, когда увидел у входной двери спину полицейского в синей форме. На площадке находилась дверь с матовым стеклом, на котором было написано: "Склад". Я попробовал набалдашник ручки. Он повернулся, и я вошел в темный коридор. Дверь в конце коридора вела в продолговатую низкую комнату. Полки с пожелтевшими газетами и книгами в потрепанных обложках высились от пола до потолка, оставляя неширокие проходы. У меня возникло дикое желание порыться среди старых газет и, может быть, найти описание убийства моего отца. Такое импульсивное желание охватывает человека, когда он не может зря терять время, но и ничего не выигрывает, экономя его.
В дальнем конце комнаты, между окнами, занавешенными зелеными шторами, находилась полка, на которой было написано: "Эти книги не выдавать". Я рассмотрел некоторые названия: "Гаргантюа и Пантагрюэль", "Воспитание чувств", "Иметь и не иметь", "Дикие пальмы". Доставляла какое-то утешение мысль, что добропорядочные люди, поддерживавшие Керча, тщательно охранялись от невоздержанности Рабле, аморальности Флобера, дерзости Хемингуэя и деградации Фолкнера.
В углу, справа от меня, находилась винтовая железная лестница, уходившая вниз, в темноту. Я спустился по ней на нижний этаж, где очутился между полутемных книжных стеллажей - возможно, основного хранилища библиотеки. Железная лестница уходила дальше. Я спустился по ней еще на два пролета и почувствовал под ногами цементный пол. Маленькие окна подвального помещения расположились высоко в бетонной стене, но я попытался выяснить, открываются ли они. Чем дольше я оставался в этом здании, тем в более опасное окружение попадал, тем больше было шансов в конце концов попасться.
Но не успел я добраться до первого окна, как мимо него промелькнули начищенные черные сапоги полицейского. Их вид, как удар по лицу, отбросил меня через комнату к другой стене. Боком я пробрался к двери, нащупал задвижку, открыл ее и вошел в другую комнату. Там оказался туалет с умывальником, освещенный лампочкой без абажура; она свисала с потолка на электрическом шнуре над раковиной и потрескавшимся зеркалом.
За последние двенадцать часов передо мной прошло столько лиц, столько произошло событий на моих глазах, что я забыл о своем собственном лице. Когда же взглянул на себя в покрытое пылью зеркало, то согласился бы вообще отказаться от лица. Я выглядел бледным, черная щетина, выросшая на щеках и подбородке, усиливала бледность, как и грязные подтеки. На правой скуле выделялась темная ссадина. Но больше всего досталось глазам: грязно-голубые зрачки, окаймленные распухшими розоватыми веками, как будто я куролесил и кутил всю ночь напролет. Лицо мне не понравилось. Пропало выражение искренности и юношеской привлекательности. В забрызганной кровью рубашке я походил на сбежавшего убийцу, который к тому же немного не в себе.
Я умылся холодной водой и причесал часть волос на темени карманной расческой. Затылок запекся, закрытый перепутанной массой волос, к нему было больно притронуться. Потом осторожно приоткрыл дверь и заглянул в соседнюю комнату.
Передо мной открылась камера без окон, около одной стены которой выстроились незакрытые гардеробные шкафчики, а вдоль второй - ряды крючков, на которых висели несколько пальто и две или три шляпы. Я примерил одежду и подобрал себе поношенное оксфордское пальто серого цвета, которое кое-как налезло на мои плечи, не порвавшись. Засаленная старая шляпа, висевшая над этим пальто, оказалась велика, но мне была нужна шляпа. Свою я где-то потерял. Поэтому я глубоко напялил ее на голову, так что поля коснулись ушей. В довершение маскировки я нашел пыльное пенсне на верхней полке одного из открытых гардеробных шкафов, а в другом шкафу - большую книгу в кожаном переплете. В пенсне все у меня расплывалось перед глазами, даже когда я его протер, но так было даже лучше. В пенсне мои глаза могли выглядеть иначе.
Вернувшись в туалетную комнату, я посмотрелся поверх пенсне в зеркало. И, конечно, не узнал себя. Теперь я выглядел как бедный ученый, даже, возможно, еврей. Я надеялся, что местный фашизм расцвел в городе не до такой степени, чтобы полиция отнеслась ко мне с подозрением только потому, что я несколько напоминал еврея. Я отправился обратно тем же путем, вверх по винтовой лестнице, через склад на лестничную площадку над парадным фойе. Там по-прежнему спиной к двери стоял полицейский. Я чувствовал себя неуверенно, как неопытный водитель, который впервые собирается выехать на большую дорогу, и ему кажется, что jy всем бросается в глаза. Но я сгорбился, надеясь, что это будет воспринято как сутулость ученого, и пошел вниз по лестнице, к двери.
Открыл тяжелую стеклянную дверь и пробормотал, обращаясь к широкой спине полицейского:
- Простите, пожалуйста.
- Извиняюсь. - Он отступил, освобождая мне проход.
Я спустился по каменным ступенькам, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не пуститься бегом. У обочины стояла полицейская машина, в ней сидел мужчина в гражданской одежде и слушал радиопередачу на коротких волнах. На углу, перед церковью, стояли еще два офицера и группа граждан. Я перешел улицу перед припаркованной машиной и зашагал в противоположную от церкви сторону. Подойдя к углу, заставил себя не оглянуться назад. И повернул к центру города, ускорив шаг. Улица Мэйн - не лучшее место для побега, но единственный человек, к которому я мог обратиться за помощью, жил в домах Харви, в другой части делового района. Однако я был готов к тому, что и там меня могла подстерегать неудача.
Со мной повстречались несколько человек, и никто из них не обратил на меня ни малейшего внимания. Жизнь в городе продолжалась, как будто Флорейн Уэзер не умирала или вообще не жила на свете. На углу остановился автобус, который шел в нужном мне направлении. Я встал в хвост очереди и сел в него.
- Сколько стоит? - спросил я у водителя.
- До Центра пять центов. Послушайте, я смотрю, вы собираетесь читать книгу?
- Конечно.
Я нашел незанятое место в глубине автобуса, сел и открыл на коленях книгу. У меня оказалось произведение святого Августина "Божий город" на латинском языке. На следующей остановке, на улице Мэйн, большинство пассажиров вышли, и у меня возникло чувство какой-то обнаженности. Я оставался на своем месте и делал вид, что погрузился в латинский язык, которого не понимал.
- Эй, приятель, - обратился ко мне водитель. - Вы, с книгой. Вам надо заплатить еще пять центов, если вы поедете дальше.
- А куда отсюда пойдет автобус?
- На Фермерскую площадь, а потом вверх по бульвару Фен-тон. Вам туда надо?
Я проворно выскочил из автобуса, зажав под мышкой книгу. Полицейский, стоявший на углу, взглянул на меня с любопытством, потом опять обратил взгляд на движение, а затем снова посмотрел на меня с удвоенным интересом. Я вошел в первую же открытую дверь, которая мне повстречалась. Там оказалась парикмахерская.
Парикмахер, стоявший у пустого кресла в глубине комнаты, тряхнул полотенцем, как это делает дрессировщик при виде льва.
- Побриться или постричься, сэр?
Я ужаснулся от одной мысли, что придется потратить полчаса в кресле парикмахера, когда за дверью стоит полицейский.
