Тонино Бенаквиста - Охота на зайца. Комедия неудачников
— Э, мальчуган, ты нашел не лучший способ попросить об услуге. Выкладывай, тогда и поглядим.
Придется лгать. Я не могу поступить иначе. Это так, и я не в состоянии себе помешать.
— Это один мой друг. Он скоро умрет… Болезнь… Вот он и попросил меня посмотреть перед смертью Венецию. У него ни гроша. И я бы хотел устроить ему еще одну штуку. Чтобы он хоть часть пути проехал в бархатном купе. Глупость, конечно, я знаю, но он об этом так мечтал. Ты же сам знаешь это лучше меня… Он бы никогда не смог себе этого позволить.
Пан или пропал. Я почти хочу закрыть глаза, ожидая приговора. Кровь и стыд бросаются мне в лицо, как тогда, с Эриком. И я искренне себя спрашиваю, не подонок ли я.
— В Домо я его выставлю.
Не знаю, что сказать. Мезанж недоволен. Выглядит даже разочарованным. Он больше не похож на ворчливого мудреца. У него побелело лицо. От презрения.
— Так я… пришлю его к тебе?
— Проваливай.
Я не заставляю повторять себе это дважды. И однако предпочел бы, чтобы он отказался, но сохранил обо мне хорошие воспоминания, когда я брошу лавочку. Как–то он сказал мне, что у него сын моих лет и что он запретил ему работать в «Спальных вагонах», чтобы тот не вошел во вкус. И с тех пор ломает голову, куда бы его пристроить. Того мало что интересует, разве что чуть–чуть информатика. А ему самому не нравится, чтобы его сынишка занимался информатикой. Так что поди знай…
Второй контролер видит, как я проношусь через вагон Эрика, бросает: «Lamро furioso!» У самого Эрика это смеха не вызывает. В девяносто шестом ничего нового, в коридоре студенты. Соня по–прежнему в первом.
— Вставайте. Пойдете в восемьдесят девятый вагон, увидите там стюарда в коричневом костюме, большеголовый такой, он устроит вас в одно из своих купе до итальянской границы. Незадолго перед тем я за вами приду.
— Но… как же я пойду туда совсем один?
— Уж постарайтесь. Главное, не провалиться между вагонами. Их всего семь. До скорого.
Я выглядываю наружу, прежде чем выпустить его. Студенты решили заморить червячка прямо в коридоре, лицом к сумеречному пейзажу, усеянному красными точками, мерцающими вдалеке. Жан–Шарль немного колеблется. Жалобно смотрит на меня, потом нехотя идет в девяносто пятый.
Свободен. До одиннадцати часов вечера. Всего лишь чуть–чуть нормальности, а у меня уже прояснилось в голове, возвращаются привычные жесты, я начинаю думать о Париже и о том первом, что сделаю завтра сразу после увольнения. Съезжу куда–нибудь с Катей на выходные. Чтобы мягко сообщить ей новость о ее возвращении на работу. На неопределенное время. На меня пока, в смысле доставки пищевых продуктов в гнездо, рассчитывать не приходится. В крайнем случае выведу разок в театр. Там поглядим.
У меня есть время. Много. Весь день я пытался просчитать, по каким возможным сценариям Брандебург попробует заполучить обратно своего подопытного кролика. Потому что он по–прежнему ему нужен, и он наверняка использует другие приманки, другие угрозы и свой единственный шанс поймать его до Валлорба. Стало быть, мне надо остерегаться швейцарских паспортов, волнообразных акцентов и непредвиденных посадок после Домо. Усевшись в кресло, я кладу себе на колени пачку паспортов и начинаю их перелистывать один за другим.
Ни одного швейцарца, немного итальянцев, несколько французов, среди которых один врач, а это всегда может пригодиться. Люблю иметь врача под рукой, пользы от них гораздо больше, чем от священников. Порой случались такие ночки, когда я дорого бы дал, чтобы найти хоть одного, лишь бы самому не ставить диагноз. Единственный раз, когда у меня ехала беременная женщина, с ней обморок случился, а я чуть не последовал за нею.
Я не слишком–то продвинулся, даже наоборот. Только зря теряю свое время на дурацкие домыслы, вместо того чтобы поспать до Милана. Времени в обрез, едва–едва чтобы успеть задремать. Никто об этом ничего не узнает.
*
Все об этом подумали. Надоедливые пассажиры, видя, как я зеваю, тру глаза, смущенно извинялись. Коллеги сбывали мне свои излишки, контролеры вежливо подсовывали подсадных, на которых я таращился мутным взглядом, прежде чем продать место. Тем не менее мне удалось сохранить свободными оба купе. Пять остановок за два с половиной часа, причем одну из них я вроде бы прозевал, Верону кажется, и это добрый знак. Сейчас 21.50, и мы прибываем в Милан, так что в моих интересах иметь ясную голову, у меня тут двое пассажиров по брони. Поезд проезжает через пригородные новостройки, которые ночью похожи на мое представление о Лас–Вегасе — мигающие неоновые огни, билдинги, теннисные корты, освещенные даже зимой, и целый лес гигантских труб.
— Эй, Антуан… Сегодня твой черед идти!
Ришар влетает стрелой, улыбаясь до ушей. Поезд только что остановился на вокзале.
— Куда это?
— Как куда? В тратторию, кретин!
А… дьявольщина… Про это я тоже забыл. В Милане, во время сцепки двух составов, один из нас бегает в маленький ресторанчик, расположенный в трехстах метрах от вокзала, и возвращается с горячей пиццей и холодным вином. В последний раз я уже чем–то отговаривался, чтобы не ходить.
— Извини, — говорю я, — мне сейчас нельзя отлучаться. Двое клиентов должны сесть, да я и не голоден.
— Черт бы тебя подрал! Я уже вторую неделю подряд туда таскаюсь!
Горстка людей толкается, чтобы пролезть в мой вагон. Прежде чем они уцепятся за поручень, я кричу, что сесть могут только пассажиры с броней, остальным придется искать место во флорентийском составе. Молодая женщина размахивает кусочком белого картона. Я помогаю ей подняться, остальные хнычут, но я хлопаю дверью.
— Место четырнадцать, первое купе. Там уже есть двое. Дайте мне ваш билет и паспорт и заполните таможенный листок. Если меня не будет, суньте его под дверь, и спокойной ночи.
Ришар наступает мне на ногу и корчит какую–то непонятную гримасу.
Девушка входит в коридор.
— Рехнулся, что ли? Ты ее видел? Класс! Думаешь, такая попала бы ко мне? Как же, дудки, изо всех нас она достается самому вредному и сварливому! Ты хоть на ноги ее посмотрел?
Я и лицо–то ее толком не разглядел, вот как она меня взволновала. Тут Ришар прав, я единственный проводник в мире, который может говорить с пассажиром и при этом даже не заметить, какого он пола, мужского или женского.
— Слушай… Антуан, давай без глупостей, за тобой ведь должок. Не будь гадом, сделай что–нибудь. Или ты мне больше не друг и на мою помощь можешь не рассчитывать… Это не шантаж, а всего лишь угроза. Ладно, я сбегаю за жратвой, но ты в лепешку расшибись, чтобы ее пригласить. Сделай это ради меня.
У меня нет ни желания, ни сил, чтобы заниматься подобными глупостями. Мои интрижки с девицами закончились уже давным–давно. К тому же он отлично знает, что сейчас у меня проблемы из–за Жан–Шарля, сам видел, как я суечусь и выдумываю всякие нелепости.
Да, но… Не вижу, как отказать ему в чем–либо… пусть даже это каприз, пусть даже в самый неподходящий момент, пусть даже моя голова забита сейчас совсем другими вещами. К тому же тут и дела–то всего на полчаса: она ест с нами, затем они вместе сваливают, если придет такая охота.
— Попытаюсь… Я же говорю: попытаюсь. Так что, если она откажется, ты мне комедию не устраивай.
— Клянусь! — кричит он, целуя меня в щеку. — Можешь просить у меня что хочешь, Антуан. Что хочешь!
— О таких словах всегда потом жалеют. Устроимся в десятом. И пошевеливайся, ты уже добрых три минуты потерял. Представь только, что в траттории очередь. Вдруг без тебя уедем? Что мне тогда с девчонкой делать? Хорош я тогда буду с этим приглашением к ужину.
Второй из ожидаемых пассажиров прибывает через гармошку и протягивает мне свою броню. Мужчина лет пятидесяти, вежливый, собой красавец и, похоже, привычный к этой процедуре. Не говоря ни слова, он отдает мне свой паспорт с билетом внутри, заполняет формуляр, пристроившись в уголке у окна, и проходит на свое двадцать второе место, не спрашивая, где оно находится. Паспорт французский, профессия: режиссер. Еще один, которого нет в Ларуссе.
Заявляются новые контролеры и спрашивают количество. Двое по брони в Милане, шестеро подсадных, один неявившийся в Венеции, итого: двадцать восемь. Они заодно интересуются, где тут у меня свободное купе, о котором говорили коллеги. Хорошая новость. Они собираются остаться там до Домо. Прежде чем отправиться туда, один из них выглядывает в коридор, затем оборачивается ко мне и с чуть смущенной улыбкой просит принять меры. Быстро смекаю почему. Перед дверью восьмого купе — лужа блевотины. Ничего хуже в коридоре случиться не может. Меня уже самого тошнит. О том, чтобы самому подтирать, и речи быть не может. Схватив две грязные простыни, я прыгаю с гримасой отвращения внутрь восьмого купе. Это молодой француз, едущий с двумя своими ребятишками. У одного из них он держит руку на лбу. Мальчуган мертвенно–бледен.
